Ничтожны все дела моих неловких рук;
Ослушник — тот в грехах приносит покаянье,
И молит набожный зачтения заслуг.
Благочестивые люди просят награды за свое служение, словно купцы платы за свои товары. Я же с собой несу только надежду, а не служение, и пришел я просить милостыни, а не торговать. Поступай же со мной сообразно с моими достоинствами.
Убьешь меня, простишь — всегда паду я ниц,
Покорности раба Ты не найдешь границ.
Я слышал, как молил один страдалец
У врат Каабы, горестно тоскуя:
«Прости мои, о Боже, прегрешенья,—
А исполненья просьб иных не жду я!»
Видали Абдалькадира Гилянского, да помилует его Бог, в храме Каабы. К праху лицом склонен, так говорил он:
— Господи, прости меня! Если же мне непременно суждено нести наказание за мои прегрешения, то слепым меня воскреси в день светопреставления, чтобы не посрамиться мне перед лицом праведных людей.
Поднявшись на заре, молю вседневно,
Упавши со смиреньем в прах лицом:
«О Ты, Кого я повседневно помню,
Хоть миг Ты помнишь о рабе твоем?»
Пробрался вор в дом одного набожного человека. Сколько он ни искал что украсть, так и не удалось ему ни на что напасть. Вор очень расстроился. Праведник, узнав об этом, под ноги вору, вынув из-под себя, бросил свой единственный ковер, чтобы только не ушел ни с чем этот вор.
Я слышал — человек благочестивый
Не может огорчать сердца врагов.
Но разве ты достоин совершенства?
Ты даже с другом враждовать готов!
Любовь праведников к людям одинакова как в их присутствии, так и в их отсутствии, а не такова она, чтобы они злословили о тебе за твоей спиной и готовы были умирать за тебя, стоя перед тобой.
Перед тобой овечкой притворится,
А за спиной твоей — он волк, убийца.
Кто пред тобой других поносит, раздражен —
В присутствии других тебя поносит он.
Несколько странников в Мекку совершали путешествие и разделяли все радости и бедствия. Я хотел присоединиться к ним, но они не согласились. Я молвил:
— Не подобает великодушному нраву благородных людей отворачиваться от общества бедняков и отказывать им в добрых услугах. В душе своей я вижу столько силы и выносливости, что могу быть для таких людей, как вы, другом и скороходом, и я не буду вам в тягость.
Пусть я и не поеду на коне —
Но дайте понести попону мне.
Один из них вымолвил:
— Не огорчайся из-за услышанных тобою слов. Дело в том, что на днях под видом дервиша к нам подошел один вор и нанизал себя на нитку нашего общества.
Как можно знать, кто под одеждой скрыт?
Писец лишь знает, что письмо гласит.
В силу того, что дервишам свойственна доверчивость, мы, подозрений не тая, приняли его в наши друзья.
Хоть рубище — дервишей одеянье,
Но их отличье — к ближнему вниманье.
Будь добр в делах — а там носи венец
Иль в бармы облачайся наконец.
Благочестив лишь тот, кто бросил страсти,
Лохмотья не спасают от напастей.
Доспехи не на муже — просто груз,
Напрасно б взял оружье в руки трус.
Однажды мы шли весь день, пока не сгустилась вечерняя тень, и ночью легли спать у стен одного замка. Бессовестный вор взял кувшин одного из товарищей и сказал, что идет совершать омовение. На самом деле он шел воровать.
Хотя по виду он дервиш, хотя в лохмотья облачен,
Святое платье превратил в ослиную попону он.
Едва скрывшись из виду, вор пробрался в замок и стащил там какую-то шкатулку. До рассвета этот злодей ушел далеко, пока его товарищи спали невинным сном. Утром загнали нас всех в замок и бросили в темницу... С того дня мы отказались от общества незнакомых и встали на путь уединения, ибо безопасность — в одиночестве!
Когда из племени один дурной поступок совершает,
И малым и большим хлебнуть придется горького стыда;
Иль не слыхал: коль на лугу одна есть грязная корова,
То замарать всех остальных не будет стоить ей труда?
— Слава и благодарность богу,— воскликнул я,— что я не лишился благословения дервишей, хотя внешне и остался вдали от их общества. Из вашего рассказа я великую пользу извлек, и на всю жизнь мне и мне подобным пригодится этот урок.
Один невежа, к мудрецам попав,
Испортит жизнь их, проявив свой нрав.
Пруд может пахнуть розами. Однако
Он засмердит, коль будет в нем собака.
Некий подвижник был в гостях у царя. Когда сели за трапезу, он съел меньше, чем хотел бы, а когда все встали совершать намаз, он молился больше, чем обычно молятся, чтобы показать присутствующим, как он благочестив и в служении богу ретив.
Боюсь, о бедуин, не попадешь в Каабу —
Я вижу, держишь путь ты прямо в Туркестан.
Когда он вернулся домой, он потребовал накрыть стол, чтобы покушать вдоволь. Был у него проницательный сын. Он спросил:
— О отец, ты был в гостях у царя,— неужели там тебя ничем не угощали?
— Перед взорами их — ответил отец,— я не ел досыта!
— Тогда совершай и намаз,— воскликнул сын,— ибо наверно, ты не творил его так, как надо!
Порок под мышкой скрыв, ты на ладонь открыто
Кладешь достоинства на обозренье свету.
Слепец, в тяжелый день ты ничего не купишь,
Не всучишь никому поддельную монету.
Я помню, что в дни детства, видя в благочестии спасения средство, я был очень набожен, много ночей не смыкал очей, молился и предавался подвигам аскетизма и отшельничества. Однажды ночью я сидел с отцом, да помилует его Бог, и всю ночь, не засыпая ни на мгновенье, держал в объятиях святой Коран, а вокруг нас храпела целая орава людей. Я сказал отцу:
— Ни один из них не поднимет голову, чтобы сотворить двойную молитву. Так крепко погрузились они в сон беспечности, как будто умерли!
— Дорогой мой,— ответил отец,— лучше бы ты спал, чем перемывать людям косточки!
Ханжа из всех людей заметит лишь себя,
Держа перед собой завесу самомненья.
Но будь всевидящ он, он понял бы тотчас,
Что больше всех других достоин сожаленья.
В одном обществе одному вельможе не жалели похвал, каждый его благородным свойствам дань уважения отдавал. В ответ на эти восхваления он поднял голову и молвил:
— Я знаю себя лучше!
Ты меня огорчил, говоря о моем благородстве,
Только внешность ты видишь, не зная того, что внутри.
Приятен облик внешний мой, красивым я кажусь на взгляд,
Но низко голову клоню — ведь гнусность у меня внутри.
Павлина хвалят все вокруг за красоту его хвоста,
Но безобразных ног своих как он стыдится — посмотри!
Некий ливанский подвижник, в стране арабов своей святостью известный и прославленный десницею чудесной, войдя однажды в соборную мечеть Дамаска, стал совершать омовение у бассейна. Вдруг он поскользнулся, упал в бассейн, и только с большим трудом ему удалось выбраться оттуда...
Когда кончили намаз, один из его собратий обратился к нему:
— У меня есть одно сомнение, разрешите задать вам вопрос?
— Какой? — молвил подвижник.
— Помню я, о шейх,— сказал собрат,— как вы по Средиземному морю ходили и даже ног не замочили. Что же случилось с вами сегодня, что вы чуть не погибли в этом маленьком бассейне?
Шейх погрузился в раздумье. После долгих размышлений он поднял голову и молвил:
— Разве ты не слыхал, что господин мира[7], да будет с ним мир, говорил: «Бывают у меня в близости моей к Богу такие мгновенья, когда не осмеливаются подойти ко мне даже близкие к Богу ангелы и посланники его», но он не говорил, что так бывает постоянно.
Как изрек он сам, иногда он не допускал к себе даже архангелов Гавриила и Михаила, но в другое время развлекался с Хафсой и Зейнаб.
В своей способности к созерцанию Бога не всегда одинаков святой — она у него колеблется между озарением и слепотой. Бог то показывает себя ему, то скрывается от него.
То откроешься Ты, то исчезнешь за мглою туманной,
Но тем больше влечет нас Твой облик прекрасный, желанный.
Порой увижу Друга без помех,
А то, ослепнув, в сторону шагну.
Зажжет костер — и воду льет в него,