Все время я горю или тону.
Спросили раз Якуба, утратившего сына:
«Скажи, как то случилось, мудрец, с душой невинной:
К тебе сорочки запах из Мисра долетел.
В колодце ж ханаанском ты сына не узрел?»
«Как молния,— он молвил,— людское просветленье,
Лишь озарит и тотчас исчезнет озаренье.
Порой в одно мгновенье я возношусь в зенит,
Порой не различаю, что на пути лежит.
Когда б иль то, иль это избрать пришлось навеки,
Тогда б стремленье к жизни исчезло в человеке».
Однажды в соборной мечети города Баальбека я держал небольшую речь, что-то вроде проповеди, перед людьми изнуренными, с огрубевшими сердцами, неспособными переноситься душою из этого видимого мира в мир божественных тайн. Заметил я, что вдохновение мое ими не овладевает и огня в их сырых дровах не раздувает. Бесполезным показалось мне воспитывать ослов и держать зеркало в квартале слепцов. Однако ворота мыслей я уже распахнул, а цепь слов своих растянул до следующей суры корана: «Я ближе к нему, чем его собственная сонная артерия!» И тогда я провозгласил:
Мой Друг — Он мне ближе, чем сам я себе,
Но странно, что я от него удален.
Как грустно мне — Друга в объятьях держа,
От Друга я сам все равно отлучен.
Даже я был опьянен вином этих слов, а чашу со сладкими их остатками еще держал в руках... В это время мимо нашего собрания проходил какой-то странник; мои последние слова подействовали на него, и он закричал так громко, что вместе с ним подняли восторженный крик и другие. Все бестолковое собрание пришло в волнение.
— Слава Богу, — воскликнул я, — далекие, но ведающие о Боге, оказались здесь, а близкие, но лишенные внутреннего зрения — далеко!
Коль слушатель речь не способен понять,
То можно ль держать вдохновенную речь?
Мы ждем доброй воли внимающих нам,
Желая сердца вдохновеньем зажечь.
Однажды ночью в мекканской пустыне у меня подкашивались ноги от бессонницы. Растянувшись на земле, я сказал караванщику:
— Уезжай и оставь меня.
Как бедный, усталый пойдет пешеход,
Когда изнемог от дороги верблюд?
Когда толстяки похудеют в пути,
Худые, все силы растратив, помрут...
Но караванщик заметил:
— О брат мой, впереди святилище многодостойное, а позади—логово разбойное. Если пойдешь, выиграешь, а если уснешь — умрешь.
В пустыне под акацией в ночь хаджа спать приятно,
Но можешь в эту ночь и жизнь утратить безвозвратно...
Видел я на берегу Средиземного моря некоего праведника, израненного тигром, он терпел великие мучения, рана его не заживала ни от какого лечения. Долго страдал он от этой раны, но все же непрестанно говорил:
— Слава Господу Всевышнему и Всемогущему, что я скован телесным недугом, а не грехами против божественных заповедей!
Если Друг дорогой меня казни жестокой подверг,
То о жизни своей я не буду скорбеть никогда...
Лишь спрошу: «В чем виновен, скажи мне, бедняк пред тобой?
Что обиделся ты — вот и вся моя злая беда!»
Некий дервиш был в крайней нужде. И украл он из дома своего друга коврик; правитель велел ему отрубить руки и отдать на муки. Владелец ковра заступился за него, сказав:
— Я прощаю его!
Правитель молвил:
— Хотя ты и заступаешься за него, но он к наказанию должен быть присужден, ибо я не могу преступить закон!
— Ты говоришь справедливо, — ответил дервиш,— но если кто-либо украдет какую-нибудь вещь из имущества вакфа, ему не рубят рук, ибо «бедняк не обладает ничем и все, что есть у дервишей, принадлежит нуждающимся!»
Правитель простил вора, но стал его порицать:
— Или тебе был тесен мир, что ты решился воровать даже в доме такого друга?
— О повелитель, — молвил тот, — разве ты не слыхал, что говорят: «Лучше обобрать до нитки дом своих друзей, чем стучаться в двери врагов»?
Если ты будешь в тяжелой нужде, только духом не падай,
Шкуру с врагов ты сдирай, а с друзей снять одежду не бойся.
Некий благочестивый муж видел во сне царя в раю, а праведника в аду. Он спросил:
— В чем причина возвышения царя и за что унижен дервиш? При их жизни думал народ, что произойдет как раз наоборот!
В ответ раздался голос:
— Этот царь принят в рай за свою привязанность к дервишам, а дервиш низвергнут в ад за свою близость к царям.
Зачем тебе и рубище и четки?
Ты о пути заботился бы правом;
Не нужно шапки из козлиной шкуры —
В монгольской шапке будь подвижник нравом.
Некий странник, босой и простоволосый, вышел из города Куфы вместе с нашим караваном, направлявшимся в Хиджаз, и шел, не отставая от нас. У него не было никаких средств. Но он шагал лёгкой поступью и пел:
На муле я не восседаю
И не навьючен, как верблюд;
Я не владею царством, все же
Рабом меня не назовут.
От неименья иль именья
Меня печали не гнетут,
Дышу свободно и привольно —
И так все дни мои текут.
Один из ехавших на верблюде сказал ему:
— О дервиш, почему ты идешь пешком? Лучше вернись, не то умрешь от изнеможения!
Но дервиш не послушался и, направив свои стопы в пустыню, удалился...
Когда мы достигли стоянки Махмуда, для богача, оседлавшего верблюда и ехавшего среди нас, настал смертный час. Дервиш подошел к его изголовью и воскликнул:
— Вот я и не умер от изнеможения, а ты умер даже на верблюде!
Он в плаче ночь провел с больным у изголовья,
А утром умер сам. Больной — обрел здоровье.
Бывает так, что быстроногий конь
Отстанет, а осел дойдет до цели.
Не раз здоровых хоронили мы,
Хоть, раненых спасая, преуспели.
Некоего отшельника пригласил к себе царь. Отшельник, поразмыслив, решил:
— Дай-ка я снадобье приму, перед тем как идти к нему. Я похудею, и, быть может, его уважение ко мне повысится.
Говорят, что снадобье оказалось вредным и, приняв его, отшельник умер.
Казалось мне, что мозг его —
Ядро фисташки налитой,
А он лишь луковица — мы
С нее сдерем за слоем слой.
Он праведник, но свой намаз свершает он наоборот —
Лицо он к людям обратил, а к кыбле сам стоит спиной.
Когда ничтожный раб взыскует сердцем Бога,
Пусть милостей он ждет лишь от его порога.
Ограбили как-то караван в греческих землях. Бессовестные люди, совершив разбой, унесли несметные богатства с собой. Купцы плакали и взывали к Господу и Его пророку, чтобы они помогли им, но все было бесполезно.
Когда восторжествует свирепый атаман,
Ужель смягчит злодея стенаньем караван?
В том караване находился мудрец Лукман. Один из караванщиков обратился к нему:
— Ты нас очень обяжешь, если им какое-нибудь назидание скажешь или какое-нибудь увещание к ним обратишь, чтобы они оставили нам хоть часть нашего имущества, ведь жалко, что погибает столько добра!
— Нет смысла говорить им мудрые слова! — ответил он.
Когда железо покрывает ржа,
Не три его — все будет бесполезно;
Жестоких сердцем не увещевай —
Ведь в камень не вонзится гвоздь железный.
В дни счастия ласкай обиженных судьбой —
Насильем вызовешь ты бедствий ураган.
Дай нищему ту вещь, какую просит он,
Не то без дальних слов возьмет ее тиран.
Сколько ни приказывал мне достославный шейх мой Абульфарадж ибн Джузи, да помилует его Аллах, музыку оставить и свои стопы по пути уединения и отшельничества направить, молодость моя превозмогала, плотские желания брали верх, и иногда я невольно шел наперекор советам наставника благим и наслаждался музыкой и обществом друзей дорогим. Вспоминая уроки моего учителя, я восклицал:
Сидел бы здесь судья, он стал бы хлопать сам:
Подвыпив, мухтасиб простил бы пьяный гам.
И вот однажды ночью я попал в общество веселых друзей и там увидал одного певца.
Изломанный смычок терзал людей сердца:
Вопил он, будто смерть оплакивал отца.