Затем возмутились войска и все подданные, часть его владений вышла из-под его власти. Нищий скорбел по поводу этого несчастья, как вдруг возвратился из странствий один из его старых друзей, бывший его товарищем в дни нищенствования. Увидев, что приятель так возвысился, странник сказал ему:
— По милости Господа Всеславного и Всемогущего у твоих роз больше нет колючек, и шипы не колют твоих ног, благая судьба руководила тобой, удача и счастье сопутствовали тебе, раз ты достиг этой степени: «Воистину благоденствие следует за бедствием»[8]
Распустится цветок и вскорости увянет...
Без листьев дерево... Потом зеленым станет...
Царь молвил:
— О дорогой друг, ты лучше вырази мне свое соболезнование и пожелание избавления от мук, ибо поздравлять меня не с чем. В те времена, которые ты помнишь, я заботился только о куске хлеба, а теперь я обременен заботами целого царства.
Коль благ мирских мы лишены, мы умереть готовы,
А есть они — то к ним любовь кладет на нас оковы...
Ужасней благ мирских нет в целом мире бед —
Скорбим, коль есть они, скорбим, когда их нет.
Богатства не ищи, мой друг, богатство счастья не дает,
Богатство в мире есть одно — довольствоваться частью малой.
Насыплет золота тебе в полу богач — ты не дивись,
Дивиться щедростью такой разумным людям не пристало.
И от великих я слыхал: довольный жребием своим,
Дервиш прекрасней богачей, хотя б и щедрых небывало.
Пускай Бахрам, могучий и богатый,
Для бедняков зажарит щедро лань,
Но если ножку саранчи зеленой
Даст муравей — щедрее будет дань.
У некоего человека был друг, служивший в диване средь царских слуг. Они долго не видались. Кто-то заметил этому человеку:
— Уже давно ты не видался с таким-то своим другом!
— А я не хочу его видеть! — ответил он.
Случайно присутствовал при этом разговоре один из подчиненных этого человека. Он спросил:
— В чем же провинился твой друг, что тебе неприятно видеть его?
— Ни в чем особом он не виновен, — ответил тот человек, — но я считаю, что друга, служащего в диване, можно видеть только тогда, когда он будет уволен, а я не желаю ему бедствия ради того, чтобы я сам был доволен!
Достигнув благоденствия и власти,
Они и видеть не хотят друзей,
Но в день несчастья, в день своей отставки
К друзьям несут весь груз своих скорбей.
Абу-Хурейра, да помилует его Бог, ежедневно приходил навещать избранника божьего[9], да благословит и да приветствует его Бог!
Однажды сказал пророк: «Я Абу-Хурейра, зурни гиббан тазаддуду 'хаббан», то есть: «О Абу-Хурейра, пусть не будет каждодневным твой приход, и тогда моя любовь к тебе возрастет!»
Спросили одного благочестивого человека:
— Почему так происходит: хотя солнце и прекрасно, но мы не слыхали, чтобы кто-нибудь возлюбил его страстно и питал к нему привязанность!
— Потому, — ответил он, — что солнце можно видеть ежедневно, кроме зимы, тогда оно бывает скрыто и потому любимо!
Совсем неплохо навещать людей,
Но не части, а то вскричат: «Довольно!»
Побольше укоряй ты сам себя —
Не будет от чужих упреков больно.
У некоего праведного мужа в животе начал бушевать ветер непокорный, и он никак не мог удержать его, хотя и боролся с ним упорно. И вот ветер вырвался наружу помимо воли бедняги.
— О друзья, — взмолился он, — то, что совершил я, случилось помимо моей воли, и потому ангелы не запишут этот проступок на мой счет, а зато мое естество получило покой; вы также простите великодушно!
Поверь, живот — тюрьма для ветров злых,
Мудрец в цепях держать не станет их.
Скорей их выпускай, бровей не хмуря, —
На сердце тяжко, коль в желудке буря.
Уходит гость, упрям и криворож —
Ужель его удерживать начнешь?
Мне опротивело общество моих дамасских друзей, я их оставил, в Иерусалимскую пустыню свои стопы направил и дружил там со зверями, пока не попал в плен к франкам, заковавшим меня в кандалы. Франки отправили меня вместе с евреями на земляные работы во рвах Триполи. Один из алеппских вельмож, с которым мы раньше были знакомы, проходя мимо, узнал меня и воскликнул:
— О, имярек, что приключилось с тобой?
«В горы и в пустыни от людей бежал я,
Чтобы славить Бога жаркими словами.
Можешь ты представить, как я тяжко маюсь,
В грязный хлев посажен с этими скотами.
Лучше быть с друзьями даже и в оковах,
Чем в саду прекрасном рядом быть с врагами».
Он сжалился надо мной, за десять динаров освободил из оков франков, увез с собой в Алеппо и свою дочь соединил со мной брачными узами, давши в приданое сто динаров. С течением времени оказалось, что она женщина скверная, сварливая, непослушная и строптивая. Она стала всячески меня бранить и портить мою жизнь.
Коль добрый муж жену дурную взял в свой дом,
То жизнь его и здесь мы адом назовем.
Бояться злой жены сильней, чем смерти, надо,
О Господи, спаси от этой муки ада.
Однажды, распустив злой язык, она говорила:
— Разве мой отец за десять динаров твоему плену во франкских оковах не положил конец?
— Да, — ответил я, — за десять динаров он меня выкупил, а за сто динаров превратил в твоего пленника!
Слыхал я, как-то раз один слуга царей
Освободил овцу от волчьих злых когтей.
Но к горлу вечером приставил нож холодный...
И плакать начала овца: «Неблагородный!
У волка вырвал ты меня из пасти — что ж?
Я вижу — сам ты волк, и ты меня убьешь!»
Некий царь спросил одного богомольца:
— Как проходит твое драгоценное время?
— Всю ночь, — ответил тот, — я молитву возношу, утром Бога об исполнении моих молений прошу, а днем добыть пропитание спешу!
Царь понял намек богомольца и велел назначить ему некоторое, содержание, чтобы снять тяжесть семейных забот с его сердца.
О ты, несущий тяжкий груз забот,
Тебя ль уединение влечет?
Чем ввысь лететь, ты позаботься прежде
О детях, доме, хлебе и одежде...
Я только об одном мечтаю, мечась в заботах целый день:
«Как пылко я восславлю Бога, когда сгустится ночи тень!»
А ночью, приступив к молитве, я больше ни о чем на свете
Не думаю, одно лишь гложет: а чем позавтракают дети?
У некоего сирийского подвижника в лесу было жилище, а древесные листья он избрал в качестве пищи. Один царь навестил его и сказал:
— Если тебе будет угодно, мы приготовим для тебя место в нашем городе, где ты сможешь творить молитвы лучше, чем здесь, а люди смогут получать пользу от твоих благословений благочестивых и подражать тебе в твоих делах боголюбивых.
Отшельнику не понравились эти слова, и он не принял предложения. Тогда к нему обратился один из вазиров:
— Из уважения к царю тебе следовало бы пойти в город на несколько дней и осмотреть это место. И если чистота твоей жизни, о святой муж, хоть сколько-нибудь нарушится от общения с посторонними — поступай как хочешь.
Богомолец отправился в город, где ему отвели для молитв место в царском дворцовом саду. Это место чаровало сердце и тешило душу.
Как щеки красавиц, горели там алые роз лепестки,
Кудрями любимых вились гиацинтов прекрасных цветки.
Боялись они, как бы вновь в этот сад не вернулись морозы,
Казались не бравшими груди детьми гиацинты и розы.
Ветки гранатов в уборе весенней поры:
Зелень, а в ней огневые блистают шары.
Царь сейчас же послал к отшельнику прекрасную служанку.
Красавица страшна любой душе святой,
Красавица павлин иль ангел красотой.
Когда б ее дервиш увидел, несомненно,
Он в тот же час и миг утратил бы покой.
Вслед за ней царь послал к отшельнику и прислужника прелестного и благородной наружностью известного.
От жажды вкруг него все люди изнывают,
Он — водонос, что пить изнывшим не дает.
Глаза красу его впивали — но, кто болен