Ланиты белые живой поил родник,
Отведай сладких уст, кто к сахару привык...
Случайно я заметил за ним один проступок, которого я ожидать от него не мог и к которому я был очень строг. Я с него полу своего покровительства совлек и, собрав мои драгоценности с поля любви, сказал ему:
Как хочешь, поступай, но не входи в наш дом,
Коль наш не нужен ум, живи своим умом...
Слышал я, как он, уходя, говорил:
Коль с солнцем нетопырь слепой не дружит,
То солнце по нетопыре не тужит.
Сказав это, он уехал, и разлука с ним опечалила меня.
Прошла пора слиянья душ. Цены блаженства мы не знали,
Пока над нашей головой внезапно не стряслась беда.
Вернись, убей меня — ведь умереть, любя,
Приятнее, чем жить на свете без тебя.
Однако благодаря милости и благосклонности господа он вернулся через некоторое время, и я думал, что облегчится печали моей бремя. Но его голос, подобный голосу Давида, изменился, красота, подобная красоте Иосифа, поблекла, яблочко его подбородка покрылось пушком, подобным пушку айвы, и прошло оживление на базаре его красоты. Он ждал, что я обниму его, но я отстранился и молвил:
В тот день, когда прекрасен был твой лик,
Влюбленного в тебя прогнал ты сам;
Сегодня же мириться ты пришел,
А на лице мирьяды «фатх» и «дамм».
Ты был весенний лист, но ныне ты пожух,
Не ставь же свой котел — огонь, увы, потух.
Зачем еще ходить ты будешь с важным видом —
Довольство позабыв, готовься лишь к обидам.
Ступай к тому, в ком ты зажжешь любви пожар,
И глазки строй тому, кто купит твой товар.
Приятна зелень, говорят, в саду,—
Кто молвил так, отнюдь не сумасброд:
Лицо красавцев с девственным пушком
Всегда влюбленных прелестью влечет.
Но ты бурьяном сад свой засадил,
И, как ни вырывай, он все растет.
Если хочешь — терпи, если нет — вырывай волоски на висках,
Но пройдут, никогда не вернутся счастливые дни красоты.
Я б не выпустил сладкую душу до самого судного дня,
Если б душу я мог ухватить, как схватился за бороду ты...
Он ответил: не знаю, что сталось с лицом и с его красотой.
Может быть, оно в скорбной одежде по прежней красе — и по мне.
Спросили одного бедуина:
— Что ты скажешь об отроках?
— Ла хайра фихим мадама, — ответил он, — аха-духум латифан ятахашану ва иза хашуна яталятифу — то есть до тех пор, пока они миловидны и красивы, они грубы и гневливы, но как только они становятся грубыми и некрасивыми, они становятся любезными и льстивыми.
Отрок сладкий и красивый
Злоязычен и упрям;
Станет мерзким, бородатым —
Ластится к тебе он сам.
Спросили одного ученого:
— Если мужчина сидит с луноликой красавицей в уединении, двери заперты, соперники спят, страсть бушует, желание побеждает, словом, как говорят арабы:
«Финик созрел, а сторож спит», — так может ли он силой воздержания спастись от нее?
— Если даже он спасется от луноликой, — ответил ученый, — то он не спасется от клеветы многоязыкой!
Если от похоти злой ты чудом каким-то спасешься,
То не спасешься — не жди — от злой клеветы и попреков.
Свои дела, о друг, всегда с руки —
Как привязать чужие языки?
Попугая заключили в одну клетку с вороном. Попугай мучился; мерзко ему было смотреть на ворона, и жаловался:
— Твоя отвратительная наружность и ненавистный вид, твои противные привычки и весь твой облик — все мне претит! Ворон, вестник разлуки, о, если бы между мною и тобою было такое же расстояние, как между востоком и западом!
Для тех, кто, проснувшись, посмотрит на это обличье,
Прекрасный рассвет будет с вечером сумрачным схож.
К тебе посадить бы тебе же подобную злюку,—
Но только подобную в мире едва ли найдешь.
Удивительнее всего то, что ворон тоже неимоверно горевал и от соседства попугая изнывал. Бормоча: «Спаси меня Господи!», он жаловался на превратность судьбы и в отчаянии тер ногу о ногу. Он говорил:
— Что за тяжкая судьба, злой рок и изменчивые времена! Моему сану подобает шествовать плавной поступью по заборам садов с какой-нибудь воронихой.
Нет наказанья злее мужам благочестивым,
Чем посадить их в погреб к беспутникам гульливым.
Какой же грех я совершил, что судьба в наказание заковала меня в оковы бедствия в обществе этого самодовольного глупца, пустомели и подлеца?
Никто, поверь, не подойдет к стене,
Когда на ней твой образ начертят.
Когда б ты рай избрал своим жильем,
То люди раю предпочли бы ад.
Эту притчу привел я к тому, чтобы ты знал: отвращение невежды к мудрецу в сто раз больше, чем ненависть мудреца к невежде.
Отшельник сидел на собранье беспутных гуляк,
И балхский красавец заметил ему, не таясь:
«Скучаешь, отшельник? Ты все же столь кислым не будь —
Пойми, ты ведь тоже достаточно горек для нас!»
Здесь розы и тюльпаны собрались,
А ты — бревно, несносный человек.
Ты — ветер злой, ты — ледяной мороз,
Сосулька, на цветах лежащий снег...
Был у меня друг, с которым мы в течение многих лет вместе исходили весь белый свет, деля хлеб-соль, и утвердилась между нами беспредельная дружба. Но однажды он ради ничтожной выгоды позволил себе нанести мне обиду, и дружбе наших сердец наступил конец. Однако, несмотря на это, с обеих сторон по-прежнему существовала привязанность. Однажды мне стало известно, что на одном собрании прочли два бейта из моих стихов:
Когда придет мой идол сладкий
С прекрасною своей улыбкой,
Посыпав солью раны сердца,
Мои он увеличит муки.
Ах, если б только в руки мог я
Взять прядь волос моей любимой,
Они — рукав великодушных,
Попавший к бедным нищим в руки.
Несколько друзей стали говорить о том, насколько мои стихи превосходны — это скорее свидетельствовало о том, насколько они сами благородны, — и благословляли меня. Вместе с ними превозносил эти стихи и мой старый друг. Сожалея об утраченной старинной дружбе, он раскаивался в своем проступке. Узнав о том, что он также хочет помириться, я послал ему нижеследующие бейты, и мы помирились:
Нас верность и дружба связали давно,
Ты дружбу нарушил проступком своим,
А я был всем сердцем привязан к тебе:
Не знал я, что дружба твоя — словно дым...
Но если желаешь мириться — вернись
И будешь сильнее, чем прежде, любим...
У одного человека умерла молодая красивая жена, а дряхлая теща ради сохранения приданого осталась в доме вдовца бесталанного. Тому крайне надоели ее разговоры, и он не знал, куда деваться от ее общества. Однажды несколько друзей пришли навестить его. Один из них спросил:
— Как тебе живется в разлуке с любимой женой?
— Не видеть жены для меня не так тяжело, как видеть тещу! — ответил он.
Осыпалась роза, но жалят колючки все злей;
И клад унесли, но остался недремлющий змей[17].
Приятнее глаза от вражеской пики лишиться,
Чем видеть врагов торжествующе-злобные лица.
Пусть сотни друзей на порог не ступает нога,
Но только б не знать одного нечестивца — врага.
Помню, как в дни молодости моей далекой, проходя по улице одиноко, я увидел прекрасное лицо. Это было в месяце тамузе, когда жара сушила рот, а знойный самум кипятил мозг в костях. В силу человеческой слабости я не выдержал солнечного зноя и прибегнул к защите тени какой-то стены, надеясь, что кто-нибудь мне холодной воды принесет и от жара тамуза спасет. Вдруг в темных сенях дома засияла заря — появилась красавица, прелесть которой не в состоянии описать самый красноречивый язык. Казалось, будто наступило утро после темной ночи, или будто живая вода вышла из зулмата. В руках у нее была чаша со снеговой водой, в которую был насыпан сахар и добавлено молоко. Не знаю, был ли этот напиток розовой водой, или в него упало несколько капель с розы ее лица. Одним словом, я взял этот усладительный напиток из ее прелестных рук, выпил его и как будто начал заново жизнь.