Наполнено такою жаждой измученное сердце,
Что и потоки вод прозрачных ее не утолят.
Того, кто каждый день видаться с нею может,
Поистине ведет счастливая звезда;
Кто опьянен вином — тот в полночь отрезвится,
Кто кравчим опьянен — в день Страшного суда.
Однажды Мухаммед Хорезм-шах, да помилует его Бог, ради какой-то выгоды заключил мир с хатайцами. Вскоре после этого вошел я как-то в кашгарскую соборную мечеть и увидел мальчика, необычайно обаятельного, беспредельно привлекательного, так что относительно ему подобных говорят:
Чья-то мудрость тебя чаровать, похищать все сердца научила,
Разным прихотям, хитрым словам без конца научила.
Я красавца такого и полного стольких достоинств чудесных
Не встречал никогда — может, пери тебя, молодца, научила?
В руках он держал «Введение в синтаксис» Замахшари и читал:
— «Зейд ударил Амра» — действие глагола переходит на Амра.
— Ну, сынок, беда, — воскликнул я, — Хорезм и Хатай помирились, а у Зейда и Амра все еще продолжается вражда!
Он рассмеялся и спросил, откуда я родом.
— Из земли ширазской, — ответил я.
— Что ты знаешь из стихов Саади? — спросил он.
Я ответил:
Грамматика я встретил — он на меня напал,
Вот так в примере книжном напал на Амра Зейд.
Подол свой по мне он влачит, головы не подъемля, —
А может ли выпрямить стан, кто подол свой влачит?
Он на некоторое время погрузился в раздумье и затем молвил:
— В этом уголке известны по большей части его стихи на персидском языке; если ты прочтешь что-нибудь из них, это будет более доступно моему пониманию. «Говори с людьми в соответствии с их разумом!»
Я ответил:
Когда зашел к грамматике ты в лес,
Терпенья след в душе моей исчез...
Для наших душ волшебник ты великий,
Но Зейд и Амр твоей души владыки.
Утром, когда было решено отправиться в путь, ему сообщили: «Гляди, такой-то, мол, и есть Саади». Он прибежал ко мне, приласкался и выразил сожаление:
— Почему же ты столько времени не говорил, что это ты, тогда бы я приготовился, чтобы почтить твой приезд, как подобает чтить великих мужей!
Я ответил:
— В твоем присутствии я не мог даже слова промолвить о том, что это — я!
— А что будет, если ты некоторое время отдохнешь в этом краю, чтобы мы могли получить пользу, служа тебе? — спросил он.
Я ответил:
— Я не могу исполнить твое желание в силу следующего рассказа:
Я к мудрецу пришел на горный склон.
Пещера — вот что взял от мира он.
«Что в город не пойдешь? — спросил его я, —
Забот там меньше, больше там покоя...»
«Там периликих много, — молвил он,—
Где много грязи, вязнет даже слон».
Когда я так сказал, мы поцеловали друг друга в голову и лицо и простились:
Что пользы мне с того, что я
Целую друга милый лик,
Когда проститься должен я
Сейчас же, в тот же самый миг?
Взгляни на яблоко — оно
Прощалось с милыми, рыдая:
Одна щека его красна,
И, вся в слезах, желта другая.
Если только в день разлуки не погибну я от мук,
То меня в любви неверным ты сочти, любезный друг.
Некий дервиш как-то раз сопутствовал нам в караване, направлявшемся в Хиджаз. Один арабский эмир подарил ему сто динаров, чтобы он пожертвовал их Каабе. Вдруг хуфаджийские разбойники напали на караван и дочиста обобрали весь наш стан. Купцы начали рыдать, и плакать, и бесполезно вопить.
Как ты рыдать и плакать ни горазд —
Но золота разбойник не отдаст.
Только тот благоразумный дервиш оставался в прежнем состоянии и нисколько не изменился.
— Разве разбойники не отобрали у тебя тех динаров? — спросил я его.
— Да, отобрали, — ответил он, — но я не был столь привязан к ним, чтобы сокрушаться сердцем, когда с ними расставался!
Побойся привыкать к кому-нибудь:
Потом отвыкнуть трудно, не забудь.
— Подобно этим словам, — воскликнул я, — то, что испытал я сам. В молодости я дружил с одним юношей и искренне был привязан к нему, до такой степени, что его красота была кыблой для моих глаз, а свидание с ним — целью моей жизни и ее источником.
Быть может, ангелы на небе сравняться с ним могли красой,
Но на земле мне не встречался такой чудесный чародей...
Клянусь любовью, мне противно теперь на всех других глядеть,
Едва ль и в будущем найдется такой красавец средь людей.
Вдруг нога его бытия погрязла в тине небытия, и его сородичи, полные муки, подняли дым вздохов разлуки. Много дней провел я у его могилы и вот что говорил о разлуке с ним:
О, если бы в тот день, когда
Ты смертью злой был унесен,
Рука судьбины и меня
Мечом ударила в сердцах!
Тогда б не видели глаза
Мир опустелый, без тебя,
Теперь у праха твоего
Я на главу насыпал прах...
Был такой человек — он не мог, успокоясь, в постели уснуть,
Если роз и шиповника цвет не осыплет его лепестками;
Но рассыпала розы лица коловратность жестокой судьбы,
И могила травой заросла и покрыта сухими шипами...
После разлуки с ним я твердо решил свернуть на весь остаток жизни ковер страсти и даже близко не подходить к дружбе с кем-либо.
Что краше было бы морей, когда б мы не боялись волн,
Что было бы приятней роз, когда б от терний был покой;
Вчера в саду приятных встреч павлином гордым я гулял,
Сегодня, с другом разлучен, я вьюсь раздавленной змеей.
Некоему арабскому царю рассказали историю о Меджнуне, одержимом любовью к Лейли, о том, к чему безумства его привели, и о том, как он, несмотря на свои редкие совершенства и на свое красноречие, бродит по пустыням, выпустив из рук поводья воли.
Царь отдал приказ, и Мелжнуна привели к нему тотчас. Царь стал так порицать его:
— Какой изъян заметил ты в достоинствах человеческой души, что воспринял нрав животных и покинул человеческое общество?
Меджнун сказал:
Друзья за то, что я люблю, меня сурово порицают;
Увидели б они ее! В ней — извинение мое.
О, если б те, кто ныне шлет укоры за мою любовь,
Увидели, о госпожа, черты небесные твои!
Тогда, твой видя светлый лик, не померанец золотой,
А пальцы резали б они, себя не помня, в забытьи![18]
Царь, услышав, как Меджнун говорит: «Посмотрите сами на ту, за которую вы упрекали меня!» — решил найти, соответствует ли содержание облику, в который облек Меджнун свое утверждение, и захотел посмотреть на красоту Лейли; узнать, чем же Меджнуна влекут черты той, что вызвала столько смут? Царь велел разыскать ее. Его посланцы обошли арабские племена, нашли ее и привели во дворец. Царь взглянул на ее облик и увидел смуглую хрупкую девушку. Она показалась ему дурнушкой, потому что самая последняя из наложниц его гарема превосходила ее красотой своей, была изящней ее и стройней. В силу своей проницательности Меджнун догадался о том, что думает царь, и воскликнул:
— На красоту Лейли нужно взирать глазами Меджнуна, чтобы ты мог понять тайну блаженства, которое дает ее лицезрение!
Повесть о душе прекрасной — ту, что слух ласкает мой, —
Если б горлинка слыхала, — зарыдала бы со мной.
Скажите тем, друзья мои, кто и покоен и здоров:
«Как сердце, полное любви, трепещет, знать вам не дано».
Как ноют раны и горят, узнает ли когда здоровый?
Лишь тем свою открою боль, кто в муке корчится суровой.
Зачем ты стал бы об осе рассказывать, мой друг, тому,
Кто никогда не испытал осиного укуса злого?
Пока ты сам, подобно нам, не очутился в тупике,
Ты просто сказкою сочтешь о нас рассказанное слово.
Мое ты горе никогда с другими сравнивать не смей —
У них в руках, ты видишь, соль; я — ранен, повторяю снова.
Рассказывают, что хамаданский судья был очарован сыном одного кузнеца и подкова его сердца была раскалена на огне страсти. Долго мучился судья, всюду разыскивал и преследовал юношу, страстью томим, подстерегая его и гоняясь за ним. При этом он так говорил о своем положении: