Когда я подоспел к изголовью старика, он говорил следующее:
Я думал подышать хотя б одно мгновенье —
Увы! Преграждена дыхания стезя!
На жизненном пиру хотел вкусить я пищи —
Едва я съел кусок, мне говорят: «Нельзя!»
Смысл этих слов я передал по-арабски сирийцам, и они удивлялись, как он долго прожил и тому, что при этом он все еще жалел расстаться с этим светом.
— Как ты чувствуешь себя в таком состоянии? — спросил я.
— Что мне сказать? — молвил он.
Если только зуб бедняге вырвут —
Мучится от боли человек;
Что ж, представь себе, бывает с теми,
Кто с душой прощается навек?
— Выкинь из головы всякие мысли о смерти, — успокаивал я его, — пусть твоим существом не овладевает страх, ибо греческие философы правильно говорят о подобных вещах: «Нельзя надеяться на долговечность, хотя бы состояние здоровья было хорошим, и болезнь, если даже она очень тяжела, еще не служит верным признаком смерти». Если велишь, я позову врача, чтобы лечить тебя.
Он раскрыл глаза, улыбнулся и промолвил:
Искусный врач хлопочет над больным,
Когда больной умолк и недвижим...
Хозяин яркой краской красит зданье,
Хоть рушится, истлевши, основанье...
Старик в предсмертных корчах застонал —
Старуха трет для бороды сандал...
Утратишь равновесие здоровья —
Поверь, что смерть стоит у изголовья.
Один старик рассказывал:
— Я женился на одной девушке, украсил комнату розами, и всякий час, ночной и дневной, проводил в уединении с женой. Я привязался к ней сердцем и не отрывал от нее глаз. Долгие ночи я не спал, рассказывал забавные истории и смешные происшествия, надеясь, что, быть может, она привыкнет ко мне и не станет дичиться меня. Как-то говорил я ей:
— Знаешь, высокая судьба была тебе другом и очи твоего счастья бодрствовали, раз ты попала в общество старца, опытного, образованного, видавшего мир, скромного, перенесшего зной и холод, испытавшего добро и зло, знающего цену дружбы и исполняющего веления любви, доброго и учтивого, обходительного и сладкоречивого.
Я ласкою любовь твою добуду,
Я обижаться на тебя не буду...
Коль сахар любишь ты, как попугай,—
Моей души ты сахар забирай.
Не попала ты в руки самодовольного юноши, глупого и легкомысленного, бродяги, ежеминутно питающего новую страсть и ежесекундно меняющего свои суждения, каждую ночь спящего на новом месте и каждый день берущего новую любовницу.
Хоть юноши прекрасны, словно луны,
Но верность соблюсти — им тяжкий труд.
От соловьев ждать верности напрасно —
Что миг, они для новых роз поют,
в противоположность старикам, живущим разумно и благовоспитанно, а не по велениям юношеской глупости.
Всегда ищи людей, душою благородных,
Но избегай всегда людей, с тобою сходных.
Столько я говорил подобных речей, — продолжал старик, — что мне показалось, будто сердце ее не избежало моих сетей и она стала моей добычей. Но вдруг она испустила тяжелый вздох, показавший, что сердце ее полно горя, и сказала:
— Все слова, сказанные тобою, на весах моего разума не имеют столько веса, сколько одно слово, слышанное мною однажды от моей няни: «Для молодой женщины лучше стрела в боку, нежели старик под боком».
Когда она поймет, что муж ее — как постник,
Что силы в нем мужской давно исчез и след,
Она начнет кричать: «Он с мертвецом сдружился
Иль носит при себе засохший амулет!»
Коль наслаждения муж не доставит жене —это жалко,
В доме таком, мне поверьте, совсем нередка перепалка,
Если без палки старик даже с места не может подняться,
То для чего пригодится, скажи, стариковская палка?
Словом, наш союз и мне и ей причинил лишь невзгоду, и привел он к разводу. Когда же наконец истек положенный для того срок, ее сочетали брачными узами с одним юношей, вспыльчивым и зловредным, своенравным и бедным. Она терпела оскорбления и побои, лишения и голод, но вместе с тем благодарила Господа за милость:
— Слава Аллаху, я избавилась от тяжких мучений и обрела вечное блаженство.
Пускай жесток ты и несправедлив,
Я все снесу — ведь ты зато красив!
С другим я жизнь в раю снесла б едва ли,
С тобою же и ад мне не угроза —
Ведь запах лука изо рта красавца
Приятней, чем в руках урода роза.
Я гостил у одного старика в Диярбекире. Было у него огромное богатство и красивый сын. Однажды ночью старик рассказывал:
— У меня очень долго не было детей — это единственный сын, свет моих очей. В здешней долине есть одно дерево — источник святости, и люди ходят к нему молиться об исполнении своих просьб. Много ночей я умолял Господа у подножия того дерева, и вот он подарил мне этого мальчика!
И вдруг я услыхал, что мальчик тихонько говорит своим товарищам:
— О, если бы я знал, где находится это дерево, я помолился бы, чтобы умер мой отец!
Хозяин радовался, что сын его умник и молодец, а сын издевался над тем, что отец его старый глупец.
С отцовой смерти ведь ни разу ты
Его могилу посетить не мог —
Что доброго ты сделал для отца,
Чтоб для тебя был лучше твой сынок?
Однажды, обольщенный своей молодостью, я целый день спешил, шел вперед изо всех сил. Однако вечером я упал в изнеможении у подножия какого-то крутого холма. Некий дряхлый старик, который тихо плелся за караваном, воскликнул:
— Что ты лежишь, здесь не место для лежания!
— Как же мне идти, — пожаловался я, — когда не идут мои ноги!
— Неужели ты не слыхал, — молвил он, — что говорят мудрые люди: «Идти шагом и отдыхать лучше, чем бежать бегом и свалиться!»
У цели хочешь быть — спешить не надо,
Неторопливо совершай поход;
Арабский конь летит лишь два фарсанга,
Верблюд неспешный день и ночь идет.
Был в нашем обществе один юноша, живой и остроумный, веселый и сладкоречивый. Не было у него на сердце никаких забот, и от смеха никогда не закрывал он рот. В течение некоторого времени нам с ним не доводилось встречаться. Потом наконец я увидел его: он был женат и детьми богат, корень его веселия был подточен, роза его страсти увяла. Я спросил его:
— Как твои дела и как поживаешь?
— Как только я завел детей, сразу отказался от детских затей!
К чему же мне юности глупость, когда седина в голове,
А зубы испортило время, печальные дни торопя?
Поверь мне, старцу не до прибауток —
Лишь в юности пора забав и шуток.
Ребячеств юности от старца не требуй никогда —
Ведь не вернется больше в русло утекшая вода...
Когда настанет миг для жатвы, колосья клонит нива —
А ведь зеленые колосья вздымались горделиво!
Как жаль блаженной молодой поры,
Что ветер вдаль безжалостно унес...
Я, тот, кто мясо рвал когтями льва,
Ем сыр гнилой, как шелудивый пес.
Старухе, густо волосы чернившей,
Однажды задал я такой вопрос:
«Коль будешь волосы чернить, бабуся,
Поднимется ли твой отвисший нос?»
Однажды по юношеской глупости стал я кричать на родную мать. Обиженная, уселась она в угол и, плача, молвила:
— Неужели ты свое детство забыл, если мне сейчас нагрубил?
Отлично старуха заметила сыну,
Увидев, что он даже тигров сильней:
«Когда бы ты вспомнил, как в детстве, бессильный,
Ты спал на груди материнской моей,
Не стал бы, сынок, обижать ты старуху,
Согбенную гнетом трудов и скорбей».
У скупого богача болел сын. Добрые люди сказали ему:
— Мы советуем тебе ради его исцеления Коран прочесть или же овцу в жертву принесть! Богач погрузился на некоторое время в раздумье, а потом сказал:
— Лучше прочитать Коран, ибо стадо далеко.
Некий благочестивый человек, услыхав это, воскликнул:
— Он отдал предпочтение чтению Корана потому, что Коран у него на кончике языка, а золото — в средоточии души.
Головою в молитве склониться — для них
Означало бы смертную муку,