Огонек не колебался,
И глаза смотрели кротко —
Так спокойно, так печально,
Словно скорбь в себя вобрали
Всех людей и всех столетий.
— Ты, наверное, не хочешь,
Чтобы я его любила.
У тебя в глазах равнина,
У него в глазах большое
И пылающее солнце.
От лампадки свет внезапно
Залил комнату, как снегом…
У Сената в день восстанья…
Снегом… с негой… с поцелуем…
Богородица не хочет,
Смотрит грозно, без привета.
Я не буду, я не буду.
От меня Она уходит!
Сквозь окно и через липы…
Я бегу за нею следом
С криком: Матушка-голубка,
Солнышко мое, постой же!
И она остановилась,
И сказала: Спи, родная.
Я заснула. Я заснула.
Я все сделаю, как хочешь.
Я заснула. Я заснула.
И спросить и он ответит:
Ты не знаешь? я не знаю.
Ты не помнишь? я не помню.
Хорошо не знать, не помнить.
Я вот знаю, сколько футов
Составляет ярд английский
И в каком году родился
Вольфганг Амадеус Моцарт;
Знаю всякое — и что же?
Мне от этого не лучше,
Мне от этого не легче.
Ведь совсем еще недавно
Люди к небу порывались,
И романтики учили,
Что в другом каком-то мире
Все не так, все по-иному.
Но столетье пролетело,
И следов иного мира
Не могу я обнаружить,
Оглушенный шумом-звоном
Переполненных трамваев
И истошных заголовков
Да синкоп безумной скачкой
По заезженным дорогам
Засоренного эфира;
И лети хотя б в ракете,
Не найдешь иного мира.
Все Америки открыты,
Белых мест на карте нету.
Только изредка, случайно,
Перед сном, когда не слышат,
С головой под одеялом
Бесполезно строишь планы,
Как бы написать поэму,
Где б герои появлялись
Только в легких очертаньях;
Все пунктиром, все не прямо,
Только слабые намеки
Расплывающихся красок,
Только контур от сюжета,
Только аромат от темы.
А за этим — словно отзвук
Колыбельного напева,
Музыкой темно-зеленой
В дрему тихо увлекая,
Листья липы, листья липы…
5
И в светлицу до рассвета
Воротилась, только где-то
Разорвала я шутя
Сарафанчик, растеганчик,
Сарафанчик…
На свиданьях (всех на свете) —
Взгляды, речи, прикасанья.
Взгляды гладят, льнут и молят,
Говорят или скрывают.
Речи взглядам помогают —
То легко, то запинаясь;
Пылко ли: «Меня влечет к вам,
Как рокочущее море
К берегу в часы прилива!»
Или робко: «Я хотела
Вам сказать… Нет, я забыла…»
Прикасанья ж выражают
Все, чего не могут взгляды,
Все, него не могут речи,
И у нас в саду сегодня
Те же взгляды, те же речи,
И знакомый голос шепчет:
– Мой хороший, милый мальчик,
Ты мой светлый, мой любимый.
Хорошо, что ты признался.
– Я тебя нашел сегодня,
Я тебя не потеряю,
Мы отныне нераздельны:
Нет меня, и ты исчезла,
Что-то общее, родное,
Навсегда, совсем, навеки,
Нет конца и края нету,
На твоих ресницах вечность,
Жизни смысл на лбу в морщинке
И вселенная сгорела.
Наших щек едва коснувшись.
— Как ты говоришь красиво,
Как тебя приятно слушать.
Только вот что, поздно, милый,
Я пойду. Прости. Пусти же.
– Что такое ты сказала?
Я не слышал и не понял.
- Ты понять меня попробуй,
Дорогой мой, сумасбродный.
Нам нельзя соединяться —
Жизнь у нас не состоялась.
– Жизнь у нас теперь начнется.
Это будет так, ты слушай:
Мы одни с тобою будем,
Никого не будет рядом,
И моя рука с твоею
Расставаться будет только
Для того, чтобы коснуться
Плеч твоих, волос иль шеи.
Будем жить, любить, работать
И читать друг другу строки
Из любимых, из поэтов,
И в лесу гулять под вечер,
Чтобы шишки под ногами,
Чтобы воздух чистый-чистый.
Чтоб легко, чтоб паутина
Неожиданно в лицо бы,
А когда стемнеет, дома
Ты играть и петь мне будешь
Гурилевские романсы.
– Это было бы возможно
Через двести лет иль больше,
Да и то навряд ли… Милый,
В двадцать лет все губы алы
И все девушки красивы.
Ты еще не отличаешь
Страсть из сердца и из книги.
– Понимаю… Ты не веришь,
Что мечта осуществится.
Ты права. Нам невозможно
Здесь, теперь соединиться.
Ты должна бежать со мною.
– Если даже убежим мы…
Рай всегда бывает краток.
Ты со мной не будешь счастлив,
Или будешь, но недолго.
А потом — подумай, милый —
Ты любить меня не будешь.
Что тогда я стану делать?
Ты представь хоть на минуту:
Может, лучше-то не будет?
Может, будет только хуже?
— Я тебя не понимаю.
Ведь тому назад минуту
Ты была совсем другая:
Мы щеки щекой касались,
Мы огонь губами пили.
Разве можно нам расстаться?
Если тянет… если сильно…
– Нужно только удержаться.
Это трудно, но несложно.
-Я тебя не понимаю.
– Мы других не понимаем,
Нас никто не понимает —
Все мы очень одиноки.
И пошла дорожкой к дому.
Ночь была совсем такая,
Как бывает на свиданьях.
Лунный свет блестел повсюду,
Там где надо — серебрился,
Там где надо — в тень скрывался.
Даже соловей, наверно,
Засвистал, запел, защелкал.
Может быть, цвели жасмины.
Я не знаю, я не видел.
Я стоял и только слушал,
Как шумят листвою липы,
А потом бродил по саду,
Временами повторяя:
– Все мы очень одиноки.
6
Вьется ласточка сизокрылая…
Осень. Мокрые скамейки
И шуршанье под ногами.
Я на время отлучался
И нашел по возвращенье
Все другое, все иначе.
Так всегда, везде и всюду.
Лет тому назад с десяток
Я хотел быть баритоном:
Чтобы сотни бедных женщин
В вожделении смотрели,
Как я выйду на эстраду,
Как стальною диафрагмой
Выжму ля бемоль с надрывом
И с поклоном благосклонным
Буду ждать рукоплесканий,
Истеричных криков «браво»
И с записками букетов.
А теперь — совсем иное:
Я б хотел быть фармацевтом.
И тогда б, в тиши аптечной,
Изобрел бы я таблетку,
Чтобы у моей любимой
Голова бы не болела.
В наше время (странно ль это?)
Голова болит так часто:
Трудно многое постигнуть,
А принять еще труднее,
Скрыться ж вовсе невозможно.
Ведь в саду моей поэмы
Сыро, мозгло, неуютно,
Пахнут осенью осины,
Пахнут бренностью березы;
Опадая, листья липы
Прилипают друг ко другу
И лежат бесплодной коркой,
Для чего-то прикрывая
Замерзающую землю.
А в усадьбе стынут стекла
И шаги ступают тише.
Там в окне, чужой и строгим,
Чей-то профиль с бакенбардой
Декабриста больше нету,
Что с ним, тоже неизвестно.
И она, в лиловом платье,
Прислонясь к колонне белой,
Смотрит, как редеют листья,
Как готовятся деревья
Встретить голыми ветвями
Белый и хрустящий холод.
Платья воротник высокий
Шею скрыл до подбородка,
И на лбу легла вторая,
Новая уже морщина.
Каждый жест, наклон и ракурс
Четкой линией намечен,
Словно все это рисунок,
Словно этот бархат платья —
Не взаправду, а пастелью.
Так картинкою на стенку
Предо мной моя Россия.
Той России больше нету,
Той России я не видел.
Почему ж я точно знаю,
Сколько в этом доме комнат
И которые ступеньки
Под ногой поют протяжно?
Иль с рожденьем мы теряем
Что-то очень дорогое
И к нему потом стремимся?
Говорят, что у России
Флаг был белый-синий-красный:
Красный, словно в косах ленты,
Синий, как на ниве точки
Васильков, сухих и грустных,
Белый, как поля зимою…
Очень белой и веселой,
Ноздри щиплющей зимою
Я когда-то где-то видел
Девушку в берете красном
С синей розою в петлице.
Имени я не запомнил:
Может, то была Россия?..
Мы придумали Россию,
Я придумал, ты придумал,
Он, она, оно — так надо.
Но России нет на свете.
Может быть, была — не знаю;
К сожаленью, я там не был.
Тра-та-там, тра-та-там,
К сожаленью, не был там.
Для меня она — поэма,
Грусть диагональных струек,
Рваных, — на стекле вагона,
Если за окном потемки,
Дождь и дождь и дождь и дождь и…
Где тот дом теперь и что в нем?
Канцелярия совхоза
Иль районная больница?
Это всё не так уж важно,
И не в этом вовсе дело.
Лип и клавесин подобных,
Чувств таких, переживаний
Ричардсону бы хватило
Толстых на десять романов.
Мне же это — вздох случайный
Так, вздремнулось ненароком.
Вот и кончилась поэма.
Впрочем, я забыл о главном,
О «товарищах-потомках».