Захар снова издал свой фирменный тяжелый, как надгробная плита, вздох, от которого, казалось, завяли все цветы в округе, а потом все же ответил:
— Ох, батюшка Петр Алексеевич, опять вы за свое. Уж не в горячке ли бредите? Говорил я вам неоднократно, не читайте на ночь этих книжек, где про всякие чудеса да небылицы заморские пишут! До добра они не доведут человека православного. Обычный день вчера был, как и всегда в нашем полку. Вечером вы лекцию изволили читать господам офицерам о военной кампании Ганнибала. По совести сказать, они ее слушать-то не хотели, но когда вас это останавливало? Потом вот… в конюшню отправились, дух свой закалять да тяготы солдатские познавать. А утром петухи пропели, я вас и пошел будить. Глядь!
Захар резко остановился и выкинул вперед руку с растопыренными пальцами. Прошка тоже замер, вытаращив глаза еще больше. Потом старик понизил голос и громким шепотом произнёс.
— А нет барина нашего… Исчез…
Ну е-мое… Как же его тянет в драматические этюды.
— А молний, батюшка, никаких не было. Говорящих лошадей или этих… метеоритов…чем бы оно не было, прости Господи…так того не видали.
— Да-да, барин! — торопливо подхватил Прошка, глядя на меня с неподдельным ужасом и состраданием. — Может, лекаря полкового все же кликнуть? А то вы бледный какой-то сегодня, и говорите… так чудно. Словно и не вы это вовсе, а кто другой вашими устами молвит.
'Бинго!" — мысленно щелкнул я пальцами, — «Словно не вы это». Пацан, сам того не ведая, попал в самую точку! Он даже не подозревает, насколько прав.
— Лекаря, говоришь? Да нет, вроде не нужно… Просто… все так странно. Будто я… спал очень, очень долго, и все вокруг изменилось до неузнаваемости.
Захар и Прошка растерянно переглянулись с таким видом, будто без слов обсуждали, не пора ли бежать за верёвками, дабы связать барина. Или всё-таки пора звать священника.
Стало окончательно ясно: от этих двоих я правды о своем «путешествии во времени» не добьюсь. Для них единственное возможное объяснение моему состоянию — либо горячка от ночевки на сквозняке в конюшне, либо очередная несусветная блажь их барина Бестужева-Рюмина, начитавшегося непонятных и вредных для православной души книг.
— Барин, да вы не печальтесь, — шепотом заверил меня Прошка. — Если причина вашего состояния поручик Орлов, так дело известное, он тот еще забияка. Со всеми так. Прошлого четверга чуть не застрелил Глинского за то, что тот его лошадь «клячей» обозвал.
— Да уж, — вздохнул Захар. — Только вам, Петр Алексеевич, с ним связываться не след. Вы ведь и стрелять-то не умеете…
— Как это не умею⁈ — возмутился я, хотя понятия не имел, умеет ли графский сын обращаться с оружием. Чисто теоретически должен, раз в армию попёрся.
— Ну… — Захар покосился на меня. — В прошлый раз, когда батюшка ваш велел вам на охоту с ним отправляться, вы из ружья случайно в конюха нашего выстрелили. Хорошо он на землю плашмя успел лечь, иначе, не было бы конюха-то. А потом три дня жаловались, что ухо болит.
Отлично. Значит, я не только зануда, но ещё и полный профан с огнестрелом.
Мы свернули за угол и остановились перед небольшим, но аккуратным домиком с резными наличниками. Пожалуй, это строение больше всего напоминало сказочный теремок, но только немного увеличенный в размерах. Во дворе росли вишни, под ними стоял круглый стол и два кресла-качалки. Благодать, да и только.
— Вот мы и пришли, — объявил Прошка, распахивая калитку. — Будьте любезны, Петр Алексеевич. Пожалуйте. Да садитесь вон, в кресло. Я пока попрошу Антонину Митрофановну, чтоб баню истопить. Негоже вам в таком виде расхаживать.
Не успели мы войти во двор, как на крыльце появилась женщина.
Выглядела она, прямо скажем, очень колоритно. Лет тридцати пяти, не больше. Высокая, статная, с пышными формами, которые даже простое платье не могло скрыть. Густые каштановые волосы были собраны в тугую косу, но несколько непослушных прядей выбивались, обрамляя лицо с высокими скулами и тёмными, чуть раскосыми глазами. Взгляд у неё был умный, оценивающий, а в уголках губ пряталась лёгкая насмешливость. Красивая женщина, это факт.
— Антонина Мирофановна, — почтительно поклонился Захар. — Барина вот привели.
— Вижу, — ответила она, скрестив руки на груди. Голос у неё был низкий, чуть хрипловатый, но при этом очень приятный. — И в каком же виде, позвольте спросить? Что ж ты, Захар, за барином так плохо приглядываешь. Будто он и не барин вовсе. Смотри, нажалуюсь его светлости, будет тебе по первое число.
Я, честно говоря, даже немного смутился. Хрен с ним, с графским титулом, но для встречи с такой женщиной мой вид и правда не подходил. Грязная рубаха, сапоги на босу ногу, волосы, наверное, в сене…
— Ночью изволили в конюшне ночевать, — вздохнул Захар. В его исполнении эта фраза выглядела так, будто Петр Алексеевич и правда дурачок.
— Опять⁈ — Антонина Мирофановна подняла темные, красиво очерченные брови. — Ну отчего же сразу не в свинарнике? Петр Алексеевич, вы, кажется, решили переплюнуть самого Диогена с его бочкой.
Я промолчал. Во-первых, не ожидал, что Антонина Митрофановна окажется столь молодой. Мне казалось, что обладательница подобного имени должна быть ровесницей Захара.
Во-вторых, пока мы шли к дому, Прошка вскользь обмолвился, что хозяйка — вдова какого-то там поручика. Не запомнил фамилию, если честно. То есть, опять же, в моём понимании она должна выглядеть старше и трагичнее. Мне прежде с вдовами сталкиваться не приходилось, не знал, что они бывают такими привлекательными.
— Ладно, заходите, — Антонина Митрофановна элегантно указала рукой на дверь.— А вы, Петр Алексеевич… — она прищурилась, — … расскажете, зачем вызвали на дуэль поручика Орлова.
— Э-э… — Я замялся. — Простите, но вам-то когда донесли? Сие недоразумение случилось только что. И потом…
Хотел сказать, мол, это придурочный поручик меня вызвал, а не я его, но осёкся. Зачем? Пусть думает, что я, да. Я вызвал на дуэль напыщенного придурка Орлова.
— Петр Алексеевич, мы с вами находимся неподалёку от Вильно, а не в Петербурге. Здесь слухи распространяются со скоростью ветра, а еще и слышно было его вопли. — Ответила вдова, и в её глазах мелькнули веселые чертята.
М-м-м… А вот это мне нравится. Это я люблю. Красивая женщина под боком — то, что сейчас необходимо моему измученному организму. Жизнь начинает обретать краски.
— Антонина Митрофановна, матушка, позвольте барин вот тут, под вишнями присядет. А мы пока баньку истопим. Если вы, конечно, не против? — Вылез вперед Захар.
— Хорошо. — Хозяйка небрежно повела плечом. Жест у нее вышел простой, но очень милый. — Скажу тогда Марфе, чтоб стол не накрывала. Пусть подождёт, пока Петр Алексеевич изволят привести себя в пристойный вид.
Антонина Митрофановна окинула меня насмешливым взглядом, развернулась и исчезла за дверью.
Захар на пару с Прошкой, как только хозяйка удалилась, принялись хлопотать вокруг меня. Один подтянул кресло, хотя оно и так неплохо стояло. Второй пытался усадить мою персону поудобнее, будто я сам не в состоянии разобраться.
— А скажи-ка мне, Захар, какой сегодня день? А то я что-то… запамятовал. После вчерашнего… приключения, голова не совсем свежая. — Поинтересовался я мимоходом, стараясь при этом выглядеть вполне естественно. Хотя, конечно, вопрос странненький.
— Так пятнадцатое мая сегодня, барин, — с сомнением в голосе ответил слуга. — Тысяча восемьсот двенадцатого года от Рождества Христова. Как есть пятнадцатое мая, ей-Богу!
Я чуть не кувыркнулся от неожиданности с кресла. Оно еще, как назло, при малейшем движении начинало раскачиваться вверх-вниз.
Ма-а-а-ай… тысяча восемьсот двенадцатого⁈ Мозг лихорадочно заработал, прокручивая те крохи школьных уроков истории, которые остались в воспоминаниях.
1812 год… Наполеон… Бородино… Пожар Москвы… Так, стоп! До Бородино еще, кажется, было лето… Июнь? Да, точно, вторжение началось в июне! То есть, у меня… примерно месяц? Всего лишь месяц до того, как начнется полномасштабная заварушка с французами? Ни хрена себе, за хлебушком сходил… Отчего-то эта старая шутка показалась мне максимально подходящей ситуации.
Мои проблемы с налоговой стали вдруг такой мелочью, такой милой домашней неурядицей по сравнению с перспективой оказаться в эпицентре Отечественной войны.
А самое главное, никто ведь этого не знает. Ни Захар, ни Прошка, ни самодовольные гусары. Никто из них не подозревает, что всего через несколько недель их привычный мир рухнет и перевернется. А я — знаю. Я знаю, кто нападет. И когда. Я знаю, как будут развиваться события. Я знаю, чем все закончится.
Твою ж мать… Это ведь мой единственный реальный шанс не просто выжить в сложившихся обстоятельствах, но и, возможно, перестать быть Петром Алексеевичем Бестужевым-Рюминым — «занудой, душнилой и всеобщим посмешищем». Если я смогу правильно, грамотно распорядиться имеющейся в моей башке информацией… О, какие перспективы открываются!
Мои стратегические размышления о том, как наилучшим образом монетизировать знание будущего, были снова прерваны появлением того, кто сейчас по идее должен быть в другом месте. По крайней мере, я бы этого очень хотел.
Возле калитки, ведущей во двор вдовы, нарисовался поручик Орлов, чтоб ему обосраться раз несколько, и двое гусар, но уже не тех, которые были у колодца.
— Так… — Тихо буркнул я себе под нос. — Вторая часть марлезонского балета…
Захар и Прошка тут же, как два добермана, замерли по обе стороны от меня. Ясное дело, будучи крепостными, они дворянам ни черта не сделают, но слуги явно готовы были рискнуть собственной шкурой ради обожаемого барина.
— Ну как, Петр Алексеевич, выспались на сене? — подал голос один из сопровождающих поручика.
Судя по мерзкой интонации и самодовольной роже, такой же придурок, как и сам поручик.
Что интересно, никто из них заходить во двор не торопился. Так и разговаривали со мной, повиснув на заборе.