Буско доел батон, попробовал зубами край хозяйственной сумки, подошёл к воде, вволю напился, поднял голову, и с губ его сорвались капли.
Девочка спросила:
– Буско – от слова «бусы»?
Славка посопел и ответил:
– Он бусый. Серый он.
– Сколько тебе лет?
Мальчуган выбросил вперёд правую руку с растопыренными пальцами, но тут же забыл, сколько ему лет (прибавлять ещё один палец с другой руки или не надо?), и на всякий случай большой палец левой руки он то отодвигал, то прижимал к правой, и девочка распорядилась:
– Не маши, не мельница.
Палец левой руки полуспрятался за правую руку, не поймёшь, засчитывать его или нет, но девочка уверенно заключила:
– Шесть с половиной годиков, а мне – семь!
Славка остался невозмутимым, и девочка прибавила:
– Ты много букв знаешь?
С радостным ожиданием она не сводила глаз с мальчика, и он вздохнул:
– Мы не знаем.
Девочка поджала губы, ногой начертила на песке огромные, с дом, буквы и нараспев сказала:
– Это буква «А».
– А-а-а-а…
– А вот это буква «М».
– Мы-ы…
– Это?
– А-а-а-а…
– Это?
– Мы-ы, – благодарно протянул Славка.
– Что здесь написано?
На Славку нашло затмение. Буквы стояли плотно, зубчатые, как забор в Славкином саду или как шалаши, в которых ночуют косари на сенокосе, и он выпалил:
– Забор!
– Нет! – замахала руками девочка. – Мэ-а. Мэ-а. Кто у вас есть?
На этот раз Славка не спешил ответить, мучительно вглядываясь в буквы, на что они похожи, и тихим голосом, рассчитанным на то, чтобы его не расслышали, прошелестел:
– Шалашики…
– Что?!
Славка тут же поправился:
– Чашка.
И потупился под расстроенным взглядом девочки. Он сам не понял, почему у него вылетело «чашка», ожидал, что его будут ругать, и боялся смотреть на собеседницу. А когда посмотрел, то встретился с добрыми, сочувствующими её глазами. Взрослым, наверное маминым, голосом она попросила:
– Ты не торопись. Подумай как следует и читай вслух: мэ-а, мэ-а – ма-ма.
Славка недоверчиво повторил за ней:
– Ма-ма.
Он даже оглянулся: нет ли где мамы? Рядом блестела река, по ту сторону зеленели луга, по эту желтел песок.
– Ты туда не смотри. Мама вот здесь.
Некоторое время Славка таращил глаза на таинственные буквы с великой надеждой отыскать в них хоть что-нибудь похожее на маму. Ничего похожего не было, но девочка могла рассердиться, а мама могла жить в этом шалаше или за тем забором.
– Мама, – сказал он. – Мама!
– Научился! Научился! – закричала девочка, запрыгала, захлопала в ладоши.
Ветер сорвал с неё шляпу, колесом прокатил в реку, и девочка, во все стороны разбрызгивая воду, побежала за ней, догнала, стряхнула с неё капли, надела на голову. Но ветер немедленно сорвал шляпу, закинул высоко в небо, сразу отпустил, и шляпа, как подстреленная утка, обмякла и ухнула вниз.
Девочка на бегу поймала её, крепко прижала к загорелой груди и повернулась к всаднику мокрым, счастливым лицом.
– Мальчик, слезай с коня, – сказала она. – Он будет пастись и есть траву. Папа и мама ушли в деревню за молоком, они скоро придут и будут тебе очень рады. А мы с тобой поиграем в ловушки и в прятушки.
Славка стеснительно повёл плечами. Ему очень хотелось поиграть, побегать с девочкой. Но как без дедушки слезешь на землю или заберёшься обратно на лошадь? Кто тебя примет на руки, кто подсадит?
В это время с луговой стороны, невидимая, заржала лошадь. Буско зашевелил ушами, напрягся и направился к воде.
– Как? – огорчилась девочка. – Ты уже уезжаешь?
Славка готов был зареветь от обиды, но не заревел, а мужественно кивнул: что делать, такова наша мужская доля.
Девочка забежала по колени в воду, чтобы лучше видеть коня и всадника, и смотрела на Славку восхищёнными глазами.
– Приезжайте к нам ещё!
Он выпрямился, увидел зыбкое своё отражение в воде, прихлынувшей к бокам лошади. Отражение было большое и красивое, хоть в раму вставляй, обидно, что далеко от девочки.
На всякий случай Славка громко объявил про него:
– Я это!
На том берегу он оглянулся, чтобы посмотреть на девочку, но Буско заржал и прямиком через низкий мягкий тальник понёс мальчика на близкое ржание.
Тут Славка услышал собачье повизгивание и увидел Тузика. Собака прыгала сбоку лошади, и по глазам её было понятно, что на радостях она хотела бы допрыгнуть до Славкиного лица и облизать его.
Кусты затрещали: на Буране прискакал дедушка, перегнулся с седла и щекотно поцеловал Славку в самую макушку.
– А я тебя кричал-кричал!..
Бок о бок они проехали низинку, где скопилась жара, и остановились над озером на высоком берегу, где паслись лошади. Дедушка спешился, снял Славку, и мальчуган сел на землю: укачало.
Он сидел и думал: скорее бы вырасти, чтобы уметь читать и писать и учить других грамоте, как девочка, что живёт в белой палатке с оранжевой заплатой.
А земля после езды всё ещё качалась в Славкиных глазах. Будто была она не земля, а живая лошадь – тёплая и добрая, вроде Буски, только гораздо больше его…
Гусиный остров
Гусиный остров зеленел посреди Камы. Раньше он был голым, и на него садились отдыхать дикие гуси. Теперь гуси на него не садятся – боятся засады в кустах, – но люди всё равно зовут остров Гусиным. Говорили, что там зарыты клады, и Лене со Славкой очень хотелось побывать на острове, да не было попутных лодок.
Славка и Лена пошли по ежевику и на мели повыше острова встретили бесхозную лодку.
Славка посадил сестрёнку себе на спину, по студёной воде перенёс её в лодку, столкнул судёнышко на глубину, и, загребая ладошками, они поплыли к острову.
Течением их прибило к ухвостью – нижнему концу острова, и брат и сестрой спрыгнули на нетоптаный песок.
Они пошли по берегу и натолкнулись на белый череп. Он лежал у воды, промытый чисто-начисто. Славка догадался, что это череп поросёнка, но решил напугать Лену.
– Дикари-людоеды… – зашептал он.
Лена побледнела и оглянулась.
Жёлтые корни свешивались с обрыва и шевелились, как змеи.
– Гадюки-удавы… – зашептал Славка, и девочка так больно схватила его за руку, что он сморщился и сказал: – Ты, Ленка, маленькая трусиха!
По своим следам они вернулись к ухвостью острова и обомлели.
Лодку отнесло от берега, и она, чёрная, покачивалась на воде среди прохладной солнечной дорожки. Славка в чём был, в том и кинулся в воду – догонять лодку, тут же провалился по шейку и, выпучив глаза, вылетел обратно.
Мимо проплыл пароход. Они замахали ему руками и закричали. Но пароход их не заметил, только раскачал всю Каму, и она долго колотилась волнами о берег.
Лена услышала, как волны говорят между собой на чистейшем русском языке:
«Ма-а-а-а-аленькая трусиха… Ма-а-а-а-аленькая трусиха…»
– Есть хочу! – сказала Лена и заплакала.
Славка посмотрел вслед лодке, где остались две корзины с ежевикой и буханка хлеба, глотнул и сказал:
– Давай мои штаны и рубаху выжмем и повесим на кусты. А там видно будет.
Он разделся. Вдвоём за разные концы они выкрутили его одежду и повесили сушиться на солнышке. До этого солнышко еле-еле двигалось по небу, а сейчас оно колобком покатилось за Каму: «Придумывайте что-нибудь, а то без меня худо будет!»
– Ты карауль мою одежду, – сказал Славка сестрёнке, – а я в тальниках ежевику поищу.
Лена посопела и спросила:
– А дикари-людоеды?..
Мальчуган вернулся не скоро – коленки расцарапаны, губы черны от ежевики, – насыпал девочке полные пригоршни ягод, оделся и сказал:
– Там поляна есть, а на поляне стог. В сене переночуем, а там видно будет.
Ягоды были крупные да седые, как в сахаре, и такие вкусные! К ним бы ещё хлебушка…
Через тальники брат привёл сестрёнку на круглую поляну. Посередине стоял аккуратный стожок, и его макушка была ещё розовой от солнышка. К ночи дети вырыли в стогу глубокую пещеру, залезли в неё, закрыли вход пластом сена, надышали тепла и некрепко заснули.
Всю ночь сено шуршало по-страшному, и Лена, пугаясь, толкала Славку под бок:
– Кто это?
– Чего ты не спишь? – сердился Славка. – Мыши это. Пошумят и перестанут.
Самый сон пришёл утром, а после сна обнаружилось, что у Славки жар. Лоб – как огненный, губы обметало, и ознобисто ему, и пить хочется.
– Ты бы сбегала по ягоды да принесла бы в моей фуражке воды, – сказал Славка, нахлобучил Лене фуражку по самые уши, через силу улыбнулся и уполз в глубину пещеры.
Лена вышла на берег – не на тот, на котором лежал белый череп, а на другой, – увидела пароход и запрыгала, закричала, чтобы он не проплывал мимо.
Но пароход не обратил на маленькую девочку никакого внимания и важно плыл дальше по своим большим делам.
И опять волны заговорили между собой:
«Ма-а-а-а-аленькая трусиха… Ма-а-а-а-аленькая трусиха…»
Обижаться на всё это было некогда – надо выручать больного человека. Ежевика ей не попалась, зато она издалека высмотрела куст шиповника. Красно горели и переливались ягоды – глаз не отвести.
Она нарвала их полную фуражку – до чего мягкие и налитые! – глотая слюни, побежала к Славке и остановилась: в низовьях стучал пароход.
На отмели яснее ясного отпечатались Ленины следы – светлая строчка по тёмному от росы песку.
Лена положила фуражку с шиповником у куста и ногами начертила на песке следующие слова:
«Параход стой! Славка болеет».
Буквы вышли огромными, каждая в несколько раз больше Лены, их видно очень далеко. Но от солнышка песок быстро просыхал и светлел, и Ленина надпись как бы выцвела.
А пароход был уже на виду.
Тогда девочка схватила Славкину фуражку и стала засевать буквы красными ягодами. Шиповника хватило только на первые три буквы: «ПАР».
А пароход приближался.
Торопясь, Лена выкладывала остальные буквы ракушками – зелёными и перламутровыми. Их было много у воды и не хватило только на точку. Вместо неё девочка положила Славкину фуражку – чем не точка!