– Хочу. Но красное я не надену, потому что в красном все будут смотреть на меня, когда я играю. Я надену чёрные брюки и чёрный свитер.
– Хорошо, чёрные брюки у тебя есть, но чёрного свитера вроде бы не было.
– У Лилле-Бьёрна есть, и он сказал, что даст мне его поносить.
– А не велик ли он будет тебе? – спросила Эрле.
– Нет, потому что Лилле-Бьёрн из него вырос и он сел от стирки.
– Но хотя бы надень под него белую блузку, – предложила Эрле. – Тогда у тебя будет белый воротничок, а то во всём чёрном очень уж мрачно.
Гюро согласилась. Потом надо было поесть, но у Гюро был плохой аппетит.
Эдвард велел всем прийти в школу за час до начала концерта, чтобы немного порепетировать:
– Постарайтесь играть как можно лучше, – сказал он. – А если вдруг ошибётесь, то всё равно продолжайте играть. Одну вещь вы все можете сделать – прийти вовремя, чтобы нам не волноваться и не бояться, что вдруг в самый ответственный момент кого-то не окажется на месте.
Гюро вышла из дома заранее, и так же поступили многие другие. Она шла не одна, а в целой компании оркестрантов. Теперь Гюро их уже знала, ведь они провели вместе много репетиций. В обществе идти было гораздо приятнее, чем сидеть дома одной, дожидаясь, когда начнётся выступление.
Они собрались в актовом зале и достали инструменты. Все были возбуждены. Кажется, не только Гюро волновалась, испытывая одновременно страх, нетерпение и радость. Эдвард должен был дирижировать, и Гюро заметила, что он говорит быстрее, чем всегда. Значит, и он тоже немного нервничает.
На репетиции всё получилось хорошо, но вот в зале начала собираться публика, и больше уже нельзя было репетировать. Они ушли в маленькую комнату рядом с актовым залом. Здесь все продолжали играть каждый сам по себе, так что воздух гудел от звуков.
– Оскар, помоги мне настроить скрипку! – попросил один мальчик.
– Давай!
– И мне тоже, – попросил другой.
– И мою, пожалуйста, – сказала Гюро.
Оскар настраивал и настраивал. Гюро удивлялась, как ему удаётся расслышать что-то в таком гвалте, но Оскар наклонял голову, почти прикладываясь ухом к скрипке, и, послушав, отдавал её хозяину, а ему в это время уже протягивали другую, и так продолжалось, пока он не настроил тридцать скрипок, не меньше, а тут подошло время выходить и рассаживаться на сцене. Гюро знала, что должна сидеть не рядом с Сократом, а рядом с мальчиком, которого звали Лейф.
Ноты уже лежали на расставленных пюпитрах. Из зала доносился гул голосов. Гюро выглянула, чтобы посмотреть. Она нашла глазами Эрле, Бьёрна и Лилле-Бьёрна. Когда она их увидела, они помахали, и Гюро незаметно кивнула в ответ. В дальнем конце зала кто-то, стоя ногами на скамейке, размахивал флажком. Там была девочка, она махала флажком и не отрываясь глядела на Гюро. Это была Эллен-Андреа. Гюро не выдержала и заулыбалась, но тотчас же сделала серьёзное лицо, потому что вот-вот нужно будет начинать. Но Эллен-Андреа не успокоилась, пока её не заметил Сократ. Только тогда она села. Немного погодя Гюро ещё раз незаметно взглянула в её сторону и увидела, что Эллен-Андреа сидит с закрытыми глазами, подперев одной рукой подбородок. Это было немного странно, потому что локоть не на что было поставить и он висел в воздухе. Наверное, ей было очень неудобно так сидеть.
И вот на сцену вышел Эдвард. В руке у него была дирижёрская палочка. Тут уж Гюро перестала думать об Эллен-Андреа и обо всех прочих. Хотя перед тем, как выйти из маленькой комнаты, все в оркестре только что настроили инструменты, Эдвард попросил гобоиста задать ноту ля, и все вместе взяли ля на своих инструментах. Всё происходило так, как положено на выступлении оркестра.
Но сначала вышел какой-то человек, чтобы выступить с речью в честь Тириллтопена, потому что сегодня, сказал он, исполнялось ровно тридцать лет с того дня, как для него начали копать первый фундамент:
– Многие говорили тогда, как плохо будет жить в таком городе-спутнике. Но мы, здешние жители, знаем, что это совсем не так. Порой, наверное, нелегко оставаться человеком, но это может случиться всюду, где бы ты ни жил, так бывает где угодно – и в Норвегии, и в других странах. У себя в Тириллтопене мы стараемся сделать для этого всё возможное. И мы по своему опыту знаем, что бывают вещи, ради которых всем нужно объединяться. Сегодня в оркестре «Отрада» с Тириллтопеном объединились жители Нордердалена, Крокехойдена и Леркеколена. После него выступает Тириллтопенский хор девочек, а в заключение – духовой оркестр. Итак, первым выступает тириллтопенский оркестр «Отрада». Он исполнит «Неоконченную» симфонию Шуберта. Затем будет исполнен марш из оперы Бизе «Кармен». Прошу начинать!
С этими словами он кивнул Эдварду.
Эдвард повернулся к оркестру и улыбнулся, несмотря на то что ему было страшно. Затем он вслух отсчитал такт, чтобы задать ритм и темп. Эдвард взмахнул руками, и оркестр заиграл. Гюро старалась не убегать вперёд и не отставать от других. Несколько раз она сбивалась, но Лейф молча указывал смычком на нужное место в нотах и шёпотом подсказывал, откуда ей продолжать, и Гюро снова присоединялась к оркестру. От напряжения сердце у неё колотилось, а руки стали холодными, но не настолько, чтобы нельзя было играть.
Когда они закончили, в зале стали хлопать, хлопать, а Эдвард кланялся и кланялся и пригласил оркестр встать, чтобы все могли их увидеть. Когда они снова сели, он обернулся к ним, улыбаясь во всё лицо, и сказал:
– Ну а теперь оторвёмся от души на марше из «Кармен»?
И они оторвались. Гюро, как и весь оркестр, постаралась от души. И хотя её скрипка была не очень слышна, она всё же была частью оркестра. Это было так здорово, так здорово и красиво, что ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
Однако и эта музыка кончилась. В зале захлопали. Сейчас люди хлопали в такт и в такт притопывали ногами, Эдварду снова пришлось кланяться, ведь он был дирижёр, а оркестр встал и стоял, Гюро стояла, держа скрипку под мышкой и смотрела то на Эдварда, то на Сократа, то на Лейфа. В зал, где так хлопали, она побоялась посмотреть.
Затем они ушли в комнату за актовым залом. Там можно было разговаривать только шёпотом, потому что в зале после их оркестра должен был петь хор девочек и надо было вести себя тихо, чтобы им не мешать.
– Я совсем сбился, – сказал один из музыкантов, – потому что ноты свалились с пюпитра, а ты, Сократ, продолжал играть даже без нот.
– Мы их потом подобрали с пола, – сказал Сократ, улыбаясь.
Ещё кто-то сказал:
– Сначала я играл слабенько, но дальше дело пошло лучше. По-моему, было здорово. Жаль, что уже всё кончилось.
– Ничего, мы и ещё потом сыграем, – сказал Эдвард. – Я знаю, что впереди ждёт ещё кое-что очень интересное, но не хочу говорить, пока не буду знать наверняка.
– Знаете, что у меня тут? – спросила Тюлинька, показывая какой-то предмет.
– Радио? – раздался чей-то голос.
– Кассетный магнитофон, – объявила Тюлинька. – Всё, что вы играли, я на него записала. Догадайтесь зачем!
– Наверное, чтобы мы потом могли прослушать, – сказал Эдвард как можно тише.
– Ой, правда! – спохватилась Тюлинька и хлопнула себя по губам. – Нас же предупредили, что нельзя разговаривать громким голосом! Это затем, что я пойду с магнитофоном к дедушке Андерсену, – продолжала она шёпотом, – чтобы он и все, кто там лежит, тоже могли послушать. До сих пор они слышали только Гюро и Оскара.
– И мы тоже пойдём, – сказал Эдвард.
Несколько битком набитых машин отправились к больнице, и, когда там начали впускать посетителей, в палату к Андерсену пришла целая толпа.
– Здравствуйте все! – сказала Тюлинька. – Вот мы и пришли. Концерт закончился, и всё, по-моему, прошло прекрасно.
– Мне было очень обидно, что не мог на него пойти, – сказал Андерсен.
– Обидно? – спросила Тюлинька. – И даже очень?
– Ещё бы! Как же иначе! Но мысленно я был с вами, можете мне поверить.
– Я так и думала, – сказала Тюлинька и, не дав ему опомниться, продолжала: – А поэтому я купила эту вещицу.
Она включила кассетник, и Андерсен вместе со всей палатой услышал музыку. Услышала её и Гюро и все, кто ещё пришёл. Все замерли и благоговейно слушали. Когда запись закончилась, Андерсен сказал:
– Ай да Тюлинька! Ай да Тюлинька! Всегда-то ты знаешь, чем меня порадовать! Сейчас я днём уже не лежу в постели. Мне выдали кресло-каталку, я разъезжаю на ней и разговариваю с лежачими соседями. Иногда я помогаю раздавать еду.
– Значит, тебе тут неплохо живётся? – спросил Эдвард.
– Ещё как неплохо! – сказал Андерсен. – Грустно бывает, когда кто-нибудь уезжает, но зато мы радуемся за них, что они выздоровели. А потом поступают новенькие, и мы помогаем им освоиться в непривычных условиях.
– И нога у тебя больше не торчит кверху привязанная? – спросил Сократ.
Он очень хотел посмотреть, как это выглядит. Гюро ему столько рассказывала!
– Нет. Теперь я, к счастью, от этого избавился, – сказал дедушка Андерсен.
Оркестранты пробыли в палате всё время, отведённое для приёма посетителей. Потом они уехали. Но сегодня после выступления всем не хотелось расставаться.
– Давайте поедем к нам, – сказала Эрле. – Там вы сможете как следует обо всём поговорить.
Подъехав к домику дворника, они увидели, что на крыльце их ждёт девочка. Это была Эллен-Андреа. Она так и бросилась к Гюро и Сократу:
– Я вас видела, когда вы играли. Вы много раз брались за скрипку, и я вас слышала. И я сделала так, как подсмотрела у одной дамы, когда была на концерте.
– А что она делала? – спросил Сократ.
– Она сидела вот так, – сказала Эллен-Андреа, подперла подбородок рукой и закрыла глаза.
– Так не обязательно делать, когда слушаешь музыку, – сказала Гюро. – Но иногда правда хочется закрыть глаза. Я знаю.
Они вошли в дом вместе со всеми гостями и спустились в подвал. Все принялись говорить, перебивая друг друга, обо всём, что передумали, что у кого получилось, а что не получилось во время концерта.