В восемнадцатом столетии, получив несколько процветающих деревень, Кабиры населили их неграмотными, разоренными, жадными до земли арабскими крестьянами и стали сосать из них все соки. Кабиры тем временем уже давно оставили палестинское запустение и перебрались в Дамаск, откуда управлялась Сирийская провинция. Как нетитулованные дворяне, они зимовали в Испании, а лето проводили в Лондоне. Они были завсегдатаями рулетных столов Европы и частыми гостями султанов в Стамбуле.
Ни турки, ни Кабиры веками ничего не вкладывали в это место. Не было ни школ, ни дорог, ни больниц, ни новой агротехники. Под гнетом классических рабских и землевладельческих порядков доходы усыхали, а деревни разорялись. Обнищавших феллахов днем обирали турки и надували владельцы, а по ночам грабили бедуины.
К 1800 году владения Кабиров в Аялонской Долине оказались в бедственном положении. Жители постоянно бегали от своих пожизненных долгов и долгов своих отцов. Засухи, чума вместе с другими болезнями и нищетой привели всю Святую Землю на грань гибели.
Для бедуинов Таба была просто праздником. Набеги в основном совершались Ваххаби, что откочевали от своих обычных пастбищ и полей вокруг Газы. Они приходили в пору созревания урожая, опустошали поля, грабили на серпантинной дороге Баб-эль-Вад и нападали на паломников.
Члены семьи Кабир решили, что дело в клане Сукори из рода Ваххаби. Около 1800 года глава семьи Кабир разыскал бедуинского шейха Сукори и сделал ему предложение, которое должно было переменить его положение от нужды к широким возможностям. Если бы Сукори согласились занять Табу, то их шейха сделали бы земельным агентом по всей собственности Кабиров в долине. Это была не слишком замаскированная взятка — подкормить человека, чтобы он обрабатывал землю.
Сильный шейх мог удержать своих людей на месте и обеспечить Кабирам доход. Больше того, он мог бы гарантировать, что бедуинские набеги больше не будут наводить ужас на долину. Это предложение внесло в племя Ваххаби раскол. Для бедуинского клана отказаться от кочевья было сродни отказу от свободы. Бедуины всегда считали себя арабской элитой, истинными арабами. На первых порах бедуины были движущей силой ислама, ведь именно их люди были в рядах первых армий Мохаммеда и первыми завоевывали мусульманские победы.
Бедуины не платили налогов, не признавали ни землевладельцев, ни границ. Далекий Аравийский полуостров, откуда они происходили, был вне досягаемости египетских и римских завоевателей. В суровых условиях пустыни возникла грубая культура, соответствовавшая жестокому диктату природы. Пока прогресс шел мимо бедуина, он выживал главным образом за счет грабежа более слабых. Сильные шейхи, в которых сочувствия было не больше, чем в палящем солнце, выказывали им мало жалости. В системе абсолютного общественного порядка каждый знал свое место в племени и занимал это место от рождения до смерти. Единственным способом подняться было уничтожение того, кто выше, и подчинение себе тех, кто ниже. Условия выживания не оставляли бедуинам места для советов и обсуждения демократических принципов, ибо законы пустыни абсолютны.
Бедуин был вором, убийцей, разбойником и презирал тяжелый труд. Несмотря на нищету и лохмотья, бедуин оставался идеалом араба, ведь он был тем, для кого крышей служили звезды. Городской араб считался рангом ниже, а ниже всех был пахавший землю феллах.
Неудивительно, что за появлением в деревне Таба сильного шейха клана Сукори последовала 50-летняя вражда с основной частью племени Ваххаби. После пяти десятилетий кровопролития размолвка залечилась, когда другие кланы Ваххаби переселились в деревни Аялона, избрав для себя оседлое существование. В пустыне шрамы вражды никогда не залечиваются полностью, но становятся не столь болезненными благодаря межплеменным бракам и периодическим воссоединениям ради отражения угрозы со стороны другого племени или неверных. Шейхи клана Сукори наследовали друг другу в качестве мухтаров Табы добрых пятьсот лет.
1924 год
Не успел Ибрагим устроиться в кафе для ежедневного ритуала суда, как вошел с криком его брат Фарук.
— Евреи едут! — закричал он.
Через мгновение улица заполнилась бегущими и болтающими мужчинами, следовавшими за Ибрагимом к вершине холма, откуда можно было смотреть на дорогу.
Ибрагиму подали полевой бинокль одного из деревенских жителей, когда-то воевавшего в турецкой армии. Он увидел цепочку больших грузовиков с низкими бортами, наполненных колючей проволокой, лопатами, столбами для ограды, мешками сушеных продуктов, сельскохозяйственным инвентарем и прочими подобными предметами. Фарук сосчитал их. Там было двадцать мужчин и шесть женщин. Мужчины были одеты в синюю одежду еврейских коллективных хозяйств. Ноги женщин были обнажены до бедер, — мерзкое зрелище.
Ибрагим заметил, что следом за ними двигается еще дюжина людей. Эти были верхом на лошадях, при ружьях и амуниции. На них была светло-зеленая униформа, а на некоторых арабские головные уборы. Ибрагим узнал в них шомеров, еврейских охранников.
С большака процессия свернула прочь от Табы в сторону болотистой низины. Один из евреев давал по мегафону указания. Вскоре евреи с геодезическими инструментами уже размечали площадку на участке, где земля было посуше. Они явно торопились уложить защитный периметр из колючей проволоки.
Ибрагим передал бинокль Фаруку и пошел прочь.
— Пусть старшие придут в кафе, — спокойно сказал он.
В считанные мгновения их привели с полей и оттуда, где они отдыхали.
— Как думаешь, что это значит?
— А ты что, не видишь? Вот то и значит, дурак. Евреи собираются строить поселение через дорогу от нас.
— На болоте?
— Но ведь это же ерундовая земля, Ибрагим.
— Ты думаешь, они купили землю?
— Да, — ответил Ибрагим, — они всегда все делают по закону. Но если мы не остановим их здесь, то в долине больше не останется арабских деревень. Кабир-эфенди все им продаст. Вечером мы должны устроить им прием.
Это было встречено единодушным согласием. Маленький мальчик пробрался через толпу собравшихся жителей деревни и с волнением приблизился к столу мухтара.
— Еврей на лошади едет! — крикнул он.
Все посмотрели на Ибрагима. Он стоял в угрожающей позе, и толпа расступилась перед ним. Взмахом руки он приказал всем оставаться на месте и направился на площадь один.
Через мгновение одинокий всадник на великолепной арабской лошади в яблоках подъехал к нему. Человек был среднего сложения, с аккуратной светлой бородкой и голубыми глазами. Для шомера он казался слишком немолодым; наверно, он уже разменял четвертый десяток. Оружия при нем не было. Ибрагим тут же понял, что всадник знаком с арабскими обычаями, потому что как только он въехал в деревню, долгом деревни было защитить его, даже если он еврей. Человек ловко соскочил на землю, привязал лошадь у колодца и двинулся к Ибрагиму с протянутой рукой.
Ибрагим поднял руку, останавливая незнакомца на почтительном расстоянии.
— Меня зовут Гидеон Аш, — произнес человек на отличном арабском. — Мы купили у Кабир-эфенди несколько тысяч дунамов земли над дорогой. Постараемся сделать на ней ферму. Полагаю, вы здешний мухтар?
— Я мухтар, — холодно ответил Ибрагим, и все за его спиной осторожно двинулись вперед.
Ибрагим умел быстро оценить смелость человека. У шомеров была репутация храбрых, и этот, видно, имел в том свою долю. Но Ибрагиму не было нужды показывать собственную храбрость и власть не знающего страха мухтара.
— Здесь славные люди, — продолжал человек по имени Гидеон Аш, — надеемся, будем хорошими соседями.
В последовавшем за этим молчании мужчины начали окружать еврея, отрезав его от его лошади, и затем, как по сигналу, все сразу начали кричать и размахивать кулаками перед ним. Ибрагим снова поднял руку, и воцарилась тишина.
— Наш грузовик с водой задержался, — продолжал Гидеон. — Надеюсь, можно будет взять из вашего колодца.
— Ни капли, — прошипел Ибрагим.
Это вызвало смех вперемешку с новыми криками. Еврей подошел к Ибрагиму и остановился, когда их носы чуть не соприкоснулись.
— Придется вам изменить ваш настрой, — сказал Гидеон, — и чем скорее, тем лучше для всех.
Все замолкли, а он повернулся и зашагал к окружавшим его людям. Они расступились. Взяв поводья, он подвел лошадь к колодцу и дал ей напиться, а потом смочил в нем свое лицо. Все в смятении смотрели на Ибрагима, пока еврей садился в седло.
— Тебя сюда не звали, — закричал Ибрагим, потрясая кулаком. — Придешь снова в Табу — не жди неприкосновенности. Я тебе отрежу яйца и воткну их тебе в глаза.
И тогда еврей сделал удивительную вещь. Он засмеялся, насмешливо отсалютовал и пришпорил лошадь. Ибрагиму сейчас же стало ясно, что его людей ждет серьезная неприятность. Гидеон дерзок и бесстрашен. Ибрагиму это не понравилось. Он слышал, что шомеры столь же умны и храбры, как бедуины. Но Ибрагим был мухтаром Табы, и у него не было выбора, кроме как играть свою роль. Не делай он этого, его бы сместили. Ну ладно, он прикажет атаковать, и тогда будь что будет.
Глава четвертая
Рош-Пина, 1882
Гидеон Аш прискакал в Табу не просто из ниоткуда. Он тоже был давним участником истории современной Палестины.
Некоторые евреи впервые смогли почувствовать вкус настоящего равенства, эмигрировав в Америку; однако большинство евреев Европы девятнадцатого столетия оставались запертыми в бесконечном круге страданий. Они всегда помышляли о возвращении в Палестину. Эта мечта была в их ежедневных молитвах и в ежегодных приветствиях по случаю Йом-Киппура: «Следующий год в Иерусалиме».
И вот на усталую землю Палестины внезапно нагрянула суматоха. Правдами и неправдами, а когда и за взятки, религиозные евреи во множестве прибывали в Палестину. По большей части это были пораженные нищетой хасиды, спасавшиеся бегством от векового террора и преследований со стороны русских и поляков. К середине XIX века они образовали в Иерусалиме еврейское большинство, и таковым оно и осталось. Они осели и в других святых городах — Хевроне, Тверии, Цфате, чтобы учиться, молиться и ждать мессию, и жили милостыней мирового еврейства.