Япония оставалась авторитарным государством, в массах царил культ поклонения императору: считалось, что японские монархи были потомками богини солнца Аметерасу, и их власть безоговорочно почиталась. Гражданское общество всеми средствами поощрялось к сплочению вокруг национальных интересов, которые определяло правительство. В силу глубоко укоренившихся культурных традиций большинство японцев безропотно принимало эту систему; небольшой слой тех, кто противился ей (например, немногочисленные коммунисты и вольнодумствующие интеллигенты) были быстро выявлены и арестованы. Это послушное и вместе с тем патриотически настроенное общество было благодатным материалом для формирования дисциплинированной регулярной армии. В случае гибели солдата, призванного на военную службу, его имя заносилось в списки токийского храма Ясукуни, где поминались все японцы, павшие в битвах. Культ подчинения вышестоящим и служения нации любой ценой — так называемый Ямато дамаши («японский дух») — капля за каплей вливался в кровь японского солдата.
«Гиокусай» («яшма вдребезги») — акт самопожертвования на поле боя считался для японцев идеалом. Крайним его выражением стала идея возведения смерти в бою в добродетель, более важную, чем сохранение жизни. Одним из последствий этого культа самопожертвования явилось двусмысленное отношение армии к собственным потерям. Если принять во внимание, как мало ценили японские солдаты собственные жизни, несложно будет понять, что жизни своих противников они ценили еще меньше.
«…Главный враг, против которого надо бороться, — это фашистская военщина. Военщина — крайне реакционная и оголтело империалистическая часть монархического аппарата власти… Военщина подчиняет всю жизнь страны делу подготовки новой захватнической большой войны…, своей "небесной миссией" она считает войну, прежде всего грабительскую войну против Советского Союза, а затем и за владычество над миром. Ради этого она не остановится даже перед превращением Японии в пепелище…» — так разъясняли японским коммунистам решения VII конгресса Коминтерна их представители в Москве Окано (Сандзо Носака) и Танака (Кэндзо Ямамото). Альтернатива предлагалась «по-коммунистически»: «Только мощное народное движение на основе единства действий пролетариата и единого народного антифашистского фронта может спасти японский народ от ужасов фашизма и войны». А в секретной резолюции секретариата ИККИ по японскому вопросу от 8 марта 1936 г. (Москва) констатировалось, что «рабочий класс Японии стремится к пролетарской, социалистической революции»[37].
В сентябре 1938 г. армия Японии насчитывала 34 дивизии. Пехотные дивизии японской императорской армии делились на три основные категории: типа «А» — «усиленная», типа «В» — «стандартная» и типа «С» — «специальная».
За основу была принята «стандартная» пехотная дивизия. В ее составе было 20 тыс. человек (три пехотных полка по 3845 человек в каждом, один полевой артиллерийский полк — 2480 человек, один разведывательный полк — 730 человек, один инженерный полк — 900 человек, один транспортный полк — 2840 человек), 7500 лошадей. На вооружении имелось: 9 тыс. винтовок, 382 ручных и 112 станковых пулеметов, 340 — 55-миллиметровых минометов (гранатометов), 22 — 37-миллиметровых противотанковых пушки, 18 — 70-миллиметровых батальонных орудий, 12 — 75-миллиметровых полковых орудий, 36 — 75-миллиметровых полевых горных орудий, 7 бронемашин или танкеток.
Каждый пехотный полк располагал 710 тягловыми или вьючными лошадьми, полевой артиллерийский полк — 2000 лошадей, дивизионный транспортный полк — 1300 лошадьми.
«Усиленная» пехотная дивизия имела 29408 человек (три пехотных полка по 5687 человек в каждом, один полевой артиллерийский полк — 2379 человек, один средний артиллерийский полк — 951 человек, один разведывательный полк — 730 человек, одна танковая часть — 717 человек, один инженерный полк — 1012 человек, один транспортный полк — 2729 человек), 9906 лошадей, 502 автомобиля. На вооружении было: 10 тыс. винтовок, 405 ручных и 112 станковых пулеметов, 72 противотанковых ружья, 457 минометов (гранатометов); 40 — 37-миллиметровых противотанковых пушек, 24 — 75-миллиметровых полковых орудия, 24 — 105-миллиметровые гаубицы, 13 бронемашин или танкеток, 20 легких танков, 48 средних танков. Каждый пехотный полк имел по 1083 лошади; полевой артиллерийский полк — 2463 лошади и 49 автомобилей; средний артиллерийский полк — 769 лошадей, разведывательный полк — 188 лошадей и 61 автомобиль. Медицинская часть имела 1468 лошадей, транспортный полк — 1222 лошади[38].
«Специальная» пехотная дивизия насчитывала 13 тыс. человек (две пехотные бригады по 4750 человек в каждой, одну инженерную часть — 600 человек, одну транспортную часть — 1800 человек), 2600 лошадей. На вооружении имелось: 6950 винтовок, 110 ручных и 32 станковых пулеметов, 112 минометов (гранатометов), 16 легких минометов, 8 — 70-миллиметровых батальонных пушек. Каждая пехотная бригада располагала 500 лошадьми, транспортная часть — 1290.
Японские бронетанковые войска вполне соответствовали международным стандартам начала 1930-х гг. Однако мощь брони и вооружения были принесены в жертву маневренности; слабость танкового вооружения роковым образом сказалась в период халхингольских событий летом 1939 г., когда японские танки столкнулись с частями Красной Армии[39].
На границах с СССР и МНР японцами было построено 11 укрепленных районов. В течение 1936–1938 гг. они 230 раз нарушали границу СССР, в 39 случаях дело доходило до крупных боевых столкновений. Японское командование планировало захват Монголии как плацдарма для нанесения последующего удара в направлении озера Байкал, изоляцию и захват Дальнего Востока, а затем всей Сибири и других районов СССР.
2.2. В случае достижения соглашения с Китаем Япония, «безусловно, повернет свои войска против СССР»
22 апреля 1936 г. японский посол в СССР г-н Ота заявил в Москве: «…между СССР и Японией нет таких вопросов, которые не могли бы быть разрешены мирным путем». В ответ нарком обороны К. Е. Ворошилов сказал, что он «полностью солидаризировался с мнением посла о том, что между Японией и СССР нет спорных вопросов, которые не могли бы быть разрешены мирным путем»[40].
В этой связи любопытна следующая геополитическая зарисовка А. Е. Снесарева, относящаяся к оценке Японии: «Народ, как и человек, бывает молод только один раз, всякому государству дается только одна утренняя заря, когда народные силы чувствуют себя могучими, храбрыми, способными на самоотвержение… Япония является существенным и наиболее грозным фактором во всей дальневосточной обстановке, она будет непрерывно вооружаться и поведет войну при первом же благоприятном случае. Иначе думать было бы непростительно и легкомысленно… Япония все прочнее и прочнее врастает в континент Азии, и выбросить ее из этого континента чем дальше, тем будет все труднее и труднее. Япония ни в коем случае не уступит, если бы она рисковала довести дело даже до войны. Но вот вопрос: куда направит она свой первый удар? Этот вопрос… является существенным звеном всей дальневосточной политики. Япония может наметить одного из трех своих врагов: Россию, Соединенные Штаты или Китай»[41].
17 июля 1937 г. Наркоминдел сообщал о заявлении, сделанном китайским послом в СССР Цзян Тин-фу народному комиссару иностранных дел о вторжении японских войск в Северный Китай. В нем говорилось: «Будучи обязан применять для защиты своей территории, национальной чести и существования все имеющиеся у него средства, Китай, тем не менее, готов разрешить свои разногласия с Японией любыми мирными средствами, известными в международном праве и договорах»[42].
Через два месяца после заявления китайского посла, 21 сентября 1937 г., М. М. Литвинов на пленуме Лиги Наций высказался достаточно резко: «На азиатском материке без объявления войны, без всякого повода и оправдания одно государство нападает на другое — на Китай, наводняет его 100-тысячными армиями, блокирует его берега, парализует торговлю в одном из крупнейших коммерческих центров. И мы находимся, по-видимому, лишь в начале этих действий, продолжение и конец которых не поддаются еще учету»[43].
Как известно, всякая война является продолжением политики. А потому, рассматривая причины, ход и характер вооруженного столкновения СССР и Японии в районе Халхин-Гола, происшедшего 70 лет тому назад, а также их отношения с другими странами, в том числе с Китаем, Англией, Германией, Италией и США, необходимо учитывать специфику конкретно-исторических условий, сложившихся в те годы в дальневосточном регионе. С этой целью обратимся к некоторым все еще малоизвестным документам российских архивов, позволяющим выявить как новые факты скрыто зревшего противостояния СССР и Японии, так и роль великих держав в разжигании пожара на Дальнем Востоке.
Еще в ноябре 1937 г. крупный политик XX столетия английский либерал Дэвид Ллойд-Джордж в беседе с советским полпредом в Лондоне И.М. Майским высказал мысль о том, что «перспективы сохранения мира туманны»[44].
27 января на 100-й сессии Лиги Наций прозвучали на весь мир слова М. М. Литвинова: «Внешняя политика Советского Союза представляет собой четкую, прямую линию, устремляющуюся ко всеобщему миру»[45].
Документы Разведывательного управления Генерального штаба РККА, регулярно докладывавшиеся наркому обороны К. Е. Ворошилову, свидетельствуют о том, что деятели японского генерального штаба высказывали в адрес Советской России обвинения в ее «идейной агрессии, в выборе ею лозунга необходимости "соединения всего мирового пролетариата", а также в стремлении к большевизации Внешней Монголии и Китая».