Праздник, как же! Я молча отвернулась и плюхнулась обратно на шкуру спиной к нему. Ужасная грубость. Именно из-за таких выходок я никогда не стану «послушной ласковой девочкой, как кузина Хейла, отрадой для матери». Сейчас он уйдет и расскажет все отцу. Тот посмеется, а когда гости разъедутся, прикажет няне наказать меня. Делает это она куда охотнее кормилицы, и рука у неё тяжелее. Но гость вдруг устроился рядом на полу и как ни в чем не бывало протянул мячик.
— Кажется, ваш? В игру примете?
Зыркнув на раскрытую ладонь, я схватила шарик, зашвырнула прямо в угли и злорадно усмехнулась ему в лицо.
— Приму, доставайте!
Вот теперь точно уйдет. Или начнет браниться — взрослые не могут быть долго дружелюбными с детьми. Правда, я больше не ребенок. Так сказала кормилица, наряжая меня к пиру, и её подбородки мелко тряслись от всхлипов. И то же повторила мама, холодно и веско, когда пришла проверить её работу.
Гость не изменился в лице, только в уголках серых глаз наметились морщинки. Радужка вдруг начала стремительно выцветать, сделавшись из стальной почти белой. Он чуть повернул голову в сторону подремывающей Никс и, сложив губы трубочкой, издал мелодичный посвист. Уши левретки встали торчком. Она резво поднялась, покачиваясь на тонких жилистых ногах, и потрусила к камину. Перед огненной пастью замерла. Не успела я сообразить, что произойдет дальше, как она сделала бросок, почти невозможный для её четырнадцати лет, увернулась от просвистевшего в дюйме от уха огненного кнута и, сжав мячик зубами, отскочила обратно. Мелко перебирая лапами, подбежала к гостю, аккуратно положила добычу ему на колени и вернулась на место.
Мужчина беззаботно подкинул мяч, словно не замечая моих широко распахнутых глаз. Его собственные уже вернули прежний цвет.
— Как вы это сделали?!
— Похоже, я не слишком-то вам нравлюсь, — заметил он вместо ответа.
— Не вы! — выпалила я и прикусила язык.
Гостя это развеселило. Откинувшись слегка назад, он смерил меня взглядом и кивнул:
— Значит, Годфрик. Чем же вам не угодил мой племянник?
Перед глазами снова встало прекрасное словно из снега вылепленное лицо матери.
— Леди Анна, — назвала она меня первым, официальным, именем, — развлеките будущего супруга. Покажите ему наш сад.
— Хотите, сходим в оранжерею?
Высокий рыжеволосый мальчишка пожал плечами, и мы двинулись по усыпанной галькой дорожке. На сегодняшний праздник не пожалели восковых свечей, и замок от подвала до сторожки караульного на крыше был залит огнями. Позади, шоркая, переваливалась кормилица. В траве стрекотали цикады, подпевавшие менестрелям, в воздухе стоял тяжелый аромат спелых слив.
— Вам понравятся наши розы, — произнесла я, когда терраса осталась за поворотом. — Их завезли в прошлом году, и…
— Не нужно. — Голос у Годфрика был под стать лицу и всему скучающему облику — такой же бесцветный.
— Что не нужно? — не поняла я.
— Разговаривать. Просто пройдем до оранжереи и обратно.
Произнося это, он ни разу на меня не посмотрел. Пару мгновений мы шли в полном молчании, на фоне которого шум из трапезной, где праздновали наше обручение, казался особенно громким.
— Вы не хотите на мне жениться?
Ответный взгляд был полон презрения.
— Жениться на выродке? Да мне мерзко даже смотреть на тебя!
Ударила я быстрее, чем успела подумать, и получила звонкую оплеуху в ответ. Из глаз от неожиданности брызнули слезы. Ладонь судорожно прижалась к горящей щеке.
— Бьешь, как девка!!
Этому страшному оскорблению я научилась у Людо…
— Он не такой, каким должен быть супруг, — сдержанно ответила я гостю, прикрывая волосами до сих пор красную щеку.
— А каким должен быть супруг? — заинтересовался он.
— Сильным внутри и снаружи.
— Достойный критерий, — кивнул мужчина. — Так говорит ваша матушка? Или отец?
Он что, думает, у нас собственного мнения нет?
— Так считаем мы с братом, — обиделась я. — Он говорит, что нет ничего важнее силы, а слабые вовсе не должны появляться на свет, они не заслуживают жить. Поэтому брат так презирает Артура.
— Кто такой Артур?
Я опомнилась и промолчала. Про Артура никто не должен знать. Не дождавшись ответа, гость спокойно продолжил:
— В чем-то ваш брат прав, просто сила бывает разной. Со временем вы с Годфриком притретесь. А ещё у меня есть племянница чуть помладше вас. Бланка — добрая и ласковая девочка, которая нуждается в подруге.
Странно было вот так разговаривать. Странно и приятно. В замок постоянно приезжали приятели отца, особенно в последние месяцы, но они никогда не пытались со мной заговорить. Детей не принято замечать, особенно девочек. Отец и тот вспомнил о моем существовании лишь полтора года назад, после случая с няней.
Мысленно я сравнивала гостя и будущего супруга. Волосы у Годфрика тоже рыжие, но совершенно другого оттенка: почти красные и прилизанно-гладкие, разделенные на пробор, а не золотистые и вьющиеся. Да и вид какой-то болезненный, словно вся сила ушла в рост. Он действительно высок, но плечи уже, чем у Людо, хотя брат на год младше него. Сидящий же рядом человек был воплощением крепости, от него исходила спокойная уверенность.
— Мы никогда не притремся, — угрюмо изрекла я. — В нем нет и уже не будет стержня.
— Погодите судить. Годфрику всего одиннадцать. Через три года, когда состоится ваша свадьба, он подрастет и возмужает.
— А ещё он назвал меня чернявой уродиной!
Вообще-то он много чего успел наговорить…
Гость перестал усмехаться:
— Вот это он зря. Просто пока не понимает, как ему повезло.
Я уставилась на него и нерешительно переспросила:
— Повезло?
Мужчина кивнул:
— Вы уже сейчас красивее большинства знакомых мне леди, а через несколько лет затмите и остальных.
Красивая? Я? Мне такого ещё никто не говорил, даже кормилица, а уж она-то любит меня больше всех после Людо. Может, насмехается? Но выражение серых глаз было абсолютно невозмутимым.
Я помолчала, обдумывая его слова и ощущая, как кончики ушей начинают гореть, а внутри все трепещет от непонятного, но упоительного чувства. Стало стыдно за то, как вела себя с ним вначале. От следующей мысли я покраснела ещё сильнее и покосилась на гостя из-под ресниц. Жаль, что такой старый. Наверное, ему столько же, сколько маме, а ей осенью исполнится двадцать шесть. Других недостатков обнаружено не было, даже короткая борода его не портила. Казалось, подбородок и скулы припорошены золотом. И я решилась:
— Вы ведь желаете союза с нашей семьей?
— Верно, — прищурился он и скрестил руки на груди.
— И для этого нужен брак?
Дождавшись подтверждения, я выпалила, боясь растерять храбрость:
— Тогда, может, на мне женитесь вы?
Сперва он удивился, а потом пристально посмотрел, явно всерьез взвешивая предложение, и наконец сокрушенно покачал головой.
— Рад бы, но это невозможно, миледи.
— У вас уже есть супруга? — расстроилась я. — Или не хотите ждать ещё три года? Я постараюсь вырасти поскорее и буду хорошей женой, клянусь!
Он вздохнул, поглаживая браслет из заплетенной в косичку лески, и потерянно развел руками — сразу видно, искренне сожалеет.
— Вы уже обручены с моим племянником.
— Но если я ему не нужна? — Я все ещё не теряла надежды его уговорить.
— Он скоро изменит мнение, ручаюсь, — сверкнул глазами гость.
5
Дорога была утомительна и монотонна. У меня часто болели глаза от чтения при тряске, а духота и запахи преющих под платьями тел сводили с ума. Чувствуя себя разбитой, я пользовалась любой возможностью на привалах, чтобы пройтись. Вдова почти все время спала или дремала. Флакон, поначалу вынимаемый лишь ближе к ночи, перешел в разряд лекарства от всего: зубной боли, ломоты в пояснице, нервов, расстройства желудка, меранхолии[9]и шуток Камдена — того самого рыцаря, навещавшего кухарку по ночам. Нрав леди Йосы совсем испортился от вынужденной бездеятельности. Я-то привыкла терпеть и выжидать, а она изнывала и цеплялась к нам по любому поводу.
— Сколько раз говорить, чтоб не пили эту гадость в повозке, вдова Хюсман! Дышать нечем! А вы, — напускалась она на меня, — почему бубните пылкое признание, как надгробную речь? В вас что, нет ни грамма чувства? Вы никого не любили?
— Разумеется, любила и люблю — своего брата.
— Я не о том, — отмахнулась она. — Вы ни к кому не испытывали страсти?
Её романы казались мне насквозь фальшивыми, а речи влюбленных донельзя напыщенными и искусственными. Прискакать под окно возлюбленной и донимать её сравнениями губ с кораллами, а зубов с жемчугом. И в чем тут любовь?
К самой леди Йосе я испытывала презрение, к которому из-за придирок теперь примешивалось глухое раздражение. Она не выполнила долг перед семьей, предписывавший хранить себя до свадьбы, и ничуть не смущалась своего проступка, если его так можно назвать. Я свой долг выполню. Презирала я её не за потерю целомудрия, а за пренебрежение обязательствами перед родом.
День на четвертый, устав разглядывать проносящиеся за окном поля, она остановила взор на скакавшем рядом рыцаре, какое-то время рассматривала его и с шумным вздохом откинулась на подушки.
— Что вы знаете о близости между мужчиной и женщиной, леди Лорелея? — вызывающе спросила она, прервав моё чтение на полуслове.
Вдова, как обычно, похрапывала и причмокивала во сне. Тальк осыпался с груди, припорошив черный бархат белесой пылью. Запнувшись, я подняла глаза от страницы и встретилась с насмешливым взглядом. По лицу леди Йосы гуляла полуулыбка, рука поигрывала талисманом.