Однажды, уже оправившись от родов, Ксения Юрьевна зашла к Насте.
— Ого! Твой-то Сысой здоровущий какой! — удивилась княгиня, невольно позавидовав.
Уловив в голосе княгини ревнивые нотки, Настя отвечала добродушно:
— Он, матушка княгиня, от роду такой, в отца дался.
— А кто отец-то?
— А ловчий ваш, Митяй.
— A-а, ну тогда другое дело.
По настоянию Ксении Юрьевны обоих детей одновременно крестил епископ Симеон и нарёк их именами, данными им от рождения матерями их. Княжича — Михаилом, а молочного брата его — Сысоем.
Великого князя Ярослава Ярославича после отпевания положили в церкви святых чудотворцев Козьмы и Дамьяна. И великокняжеский стол воспринял брат его[12], Василий Ярославич, самый младший сын Ярослава Всеволодовича, родившийся после Батыева нашествия и возросший при татарском иге, с молоком матери всосавший страх перед Ордой. Даже нянька, убаюкивавшая его когда-то, пела жуткое: «Баю-баюшки-баю, жил татарин на краю. Он кафтан в реке мочил, саблю вострую точил. Саблей вострою махал, чтобы каждый детка спал. А кто только не уснёт, того Батый заберёт».
Ничего не скажешь, хорошая нянька была. Правдивая, пела княжичу всю правду, всю истину. И голос славный был у неё. Вот только княжич отчего-то худо засыпал. Нянька ворчала:
— На вас не угодишь. Спи давай.
И, повздыхав, заводила опять то же — про татарина на краю. А и правда, о чём ещё петь, коли от татар житья русским не было.
2. ПОСТРИГИ
Великий князь Василий Ярославич не только стол от брата воспринял, но и стал в «отца место» родившемуся княжичу Михаилу. И, пожалуй, это последнее было из-за отсутствия своих детей самым приятным для него обстоятельством.
С великокняжескими обязанностями хлопотно было князю Василию, одни огорчения. Если племянники, сидевшие по городам суздальским — в Переяславле, Ростове, в Москве, — признавали дядю главой, то новгородцы с первого дня упёрлись и не допускали князя Василия на свой стол. Правда, отчасти в этом он сам был виноват — прежде чем явиться в Новгород, послал им требование: отринуть грамоты Ярослава Ярославича[13], по которым славяне шибко много воли забрали, оставив от княжеских прав рожки да ножки. Попустил им Ярослав младший, попустил.
Однако славяне славянами, а о княжиче Михаиле — своём крестнике — Василий Ярославич никогда не забывал. И едва минуло мальчику три года, как приехал великий князь в Тверь исполнить за брата обряд пострижения княжича, посвятить его в воины и вручить кормильцу для воспитания.
— Спасибо, Василий, что не забываешь сироту, — растроганно молвила Ксения Юрьевна.
— Как можно, невестушка, я, чай, ему в отца место, да и к тому ж крёстный.
— У тебя, я слышала, забот и так полон рот.
— И не говори, Ксения, — вздохнул Василий. — С новгородцами едва-едва уладился. Тут ещё племянничек Дмитрий Александрович[14] подпел им. Видит, у меня с ними заклинило, послал в Новгород своего боярина, мол, возьмите меня на стол.
— Это аж из Переяславля?
— Вот именно. А новгородцы, лишь бы мне наперекор, и позвали его. Вот же сопляк, родного дядю обойти хотел!
Княгиня Ксения Юрьевна, слушая Василия Ярославича, кивала сочувственно, хотя думала другое: «А не ты ль, Васенька, точно так поступил, когда Ярослав с новгородцами поссорился? Не ты ль тоже навеливался им тогда мимо старшего брата? Забыл? Ну да Бог тебе судья».
— ...Хорошо, отца вспомнил, Царствие ему Небесное, — продолжал великий князь, — перекрыт им подвоз хлеба с Низу. Батюшка частенько им это устраивал. Сразу на стол запросили: приходи по своей воле.
— А Дмитрий?
— А Митьку выгнали, вернулся в Переяславль. Притих.
— Ну, ты уж на него не серчай.
— Что серчать на дурака. Одно печалит, случись что со мной, он же на великий стол сядет. Чего доброго, начнёт мстить Твери.
— За что?
— Как за что? Святослав-то мою сторону держал. Тут одно спасение: надо с Данилой Московским[15] договариваться и союз с ним держать.
— Но Данила же родной брат Дмитрию.
— Ну и что? Митька станет великим и про родство забудет. Спесив вельми, не в отца. А Данила молод ещё, безус.
— Да. Невский, я слышала, не заносился.
— Брат Александр умён был, оттого и не спесивился, за него дела его говорили. Шведов побил, немцев в пух и прах разнёс[16]. В Орде уважали, а с ханом Сартаком[17] и в дружбе даже обретался.
Поговорив о том о сём, наконец-то вспомнили о главном, зачем пожаловал Василий Ярославич в Тверь, — о постригах[18] княжича Михаила.
— Кого б ты хотела ему в кормильцы, Ксения?
— Хотелось бы, чтоб кормилец и грамоту ведал, а не токмо меч да лук.
— Это само собой.
— Мужей-то, пожалуй, Святослав лучше знает, его надо поспрашивать.
Позвали князя Святослава Ярославича. Пришёл, обнялся с дядей, поцеловались. Великий князь тут же к делу перешёл:
— Святослав, кого б ты посоветовал в кормильцы брату своему младшему?
Святослав почти не задумался:
— Мне кажется, ему подойдёт Александр Маркович, он у меня в сотских[19] ныне.
— Как он? Ну, в смысле воин каков?
— И мечом и конём владеет изрядно. И татарский язык добре ведает.
— Вот это хорошо. Если и языку татарскому обучит княжича, честь ему от нас.
— Добр ли, не зол? — спросила княгиня.
— Злого человека собаки за версту обегают, а к этому сами ластятся. За ним даже конь его как собака ходит.
— Ну и слава Богу, этот подойдёт Мишеньке, — перекрестилась княгиня.
— Я привёз ему и меч по росту, и бахтерец[20], — сказал князь Василий.
— Бахтерец-то, поди, тяжёл ему будет, — усомнилась княгиня. — Три годочка всего лишь ребёнку.
— Нет-нет. Я на бахтерец велел нашить пластинки не металлические, а из толстой кожи, так что можешь не беспокоиться. Зато радости сколько мальчишке! Когда меня постригали, я от радости до потолка прыгал в таком-то бахтерце.
— А тебя кто постригал? — поинтересовался Святослав.
— Меня тоже не отец, а брат Александр.
— Невский?
— Ну да. Отец-то в ту пору в Монголию отъехал, Александр остался в отца место, он и постриги делал, на коня сажал.
День постригов выдался как на заказ — ясный, солнечный, тёплый. Ксения Юрьевна сама готовила своего сына Мишеньку к этому важнейшему событию — посвящению в воины. И ей же, по обычаю, предстояло везти его к храму на колеснице, где из материнских рук передать в руки отца, которого ныне, увы, заменял младший брат мужа, великий князь Василий Ярославич.
Тут же возле княгини суетилась дочь её, Ефросиньюшка, которая была почти на три года старше Михаила и очень его любила. И от избытка чувств нет-нет да чмокала брата в розовую щёку, что княжичу, конечно, не очень нравилось: его ныне в воины посвящают, а тут эти девчоночьи нежности.
— Мам, чего она?
— Она любит тебя, сынок. Ефросиньюшка, милая, не тронь его.
— А почему его постригают, а меня нет?
— Ты девочка, милая, — улыбнулась княгиня. — У нас с тобой другая стезя.
— Какая другая?
— Женская, милая. Семью беречь, очаг стеречь. Вырастешь — узнаешь.
Нарядив сына в зелёный кафтанчик, изузоренный по оплечью золотым шитьём, в жёлтые козловые сапожки и причесав мягкие русые волосы, ниспадавшие до плеч, княгиня прижала на мгновение его к себе, молвила, вздохнув:
— Ну что ж, едем.
— А я? — хныкнула Ефросинья.
— Ты оставайся, милая. Я скоро вернусь, довезу его до церкви и назад сразу.
На подворье толпилась челядь[21], сбежавшаяся по такому случаю к крыльцу княжьего терема, где уже стояла колесница, запряжённая парою.
Ксения Юрьевна вышла на крыльцо, держа за руку сына, челядь дружно кланялась господам, приветствуя их. У самой колесницы ждал княгиню дворский[22] Назар.
— Ну что, Назар? — спросила княгиня. — Всё готово?
— Готово, матушка княгинюшка, — отвечал дворский. — Вот токо не знаю, на скоко надо?
— На всех гостей, конечно. Ну и наших дворовых не забудь.
— А войдут ли все в гридницу[23]?
— Для наших можно и во дворе столы поставить.
— Каки уж им столы, чёрным-то? Положим доски на козлы, да и всё.
— Гляди сам, Назар. Но чтоб никто не был обижен.
— Какая может быть обида, матушка княгинюшка, на дармовщину-то наесться, напиться!
Дворский помог княжичу и княгине забраться в повозку. Кучер тронул коней, на колокольне весело ударили колокола: бом-бом-тили-бом, бом-бом-тили-бом!
Колесница остановилась у церкви. Ксения Юрьевна сказала сыну:
— С Богом, сынок. Ступай в храм, да не забудь, что наказывала.
Мальчик зашагал по дорожке, по обочинам которой толпился народ, приветствовавший княжича:
— Здравствуй, свет наш Михаил Ярославич! Здравствуй!
Княгиня с нежностью смотрела вслед сыну, украдкой смахивая с ресниц слезинки, думала с горечью: «Ах, если б был жив отец!» Что-то ущербное чудилось Ксении Юрьевне в том, что сажать на коня сына будет не родной отец, а дядя. Князь Василий Ярославич, конечно, человек добрый, искренне любящий Мишеньку, а всё же не отец. И княгине до боли в сердце стало жалко сына, хотя мальчик вон — вполне бодр и радостен, вышагивает уже на ступенях храма. Вот остановился у входа и перекрестился трижды. Вошёл.