Ксения Юрьевна была довольна: «Умница. Не забыл», — и молвила кучеру:
— Трогай, Семён.
А между тем княжича в храме, где горело по меньшей мере с сотню свечей, встретит сам епископ Симеон, белый как лунь старик в шитой золотом ризе. Он ласково взял за руку мальчика.
— Идём, дитя моё.
И повёл мальчика к святым вратам. Остановившись у престола, помолился. Церковный служка явился с серебряным подносом, на котором лежали ножницы. Епископ взял их в руки, наклонился к княжичу и, поддерживая левой рукой мягкие детские кудри на затылке, клацнул ножницами. Положил шелковистый локон на поднос вместе с ножницами. Тихо сказал мальчику:
— С Богом, дитя моё, оборотись к отцу твоему и прими от него благословение на стезю нелёгкую, но высокую.
Княжич обернулся и увидел бояр, стоявших полукругом, а в центре, прямо перед ним, улыбающегося дядю своего, великого князя Василия Ярославича. Он держал в руках пояс и меч.
Княжич подошёл к нему. Князь наклонился, опоясал мальчика, сказал растроганно:
— На честь и славу, сынок, благословляю тебя. Отныне ты муж есть.
И, застегнув поясную капторгу[24], взял за руку и повёл из храма. А там, на месте, где остановилась колесница княгини, стоял под седлом в дорогой попоне княжеский конь, которого держал под уздцы Александр Маркович.
Василий Ярославич подвёл племянника к коню, подхватил под мышки, усадил в седло.
У княжича дух захватило от такой выси, помстившейся ему с седла, — на коне сидел он впервые.
Князь понимал чувства ребёнка, помнил своё пострижение. Подтягивая путлицу стремени по росту седока, говорил ободряюще:
— Дай Бог тебе, сынок, пути доброго, счастливого. И вот тебе кормилец и пестун твой, Александр Маркович, воин добрый и искусный. Слушайся и почитай его. Учись от него делу мужскому, ратному. Не ленись, потому как лень — мать всех пороков. А князь с пороками не князь — грязь.
Сунув носок сапожка мальчика в стремя, князь хлопнул по крупу коня:
— В путь, Александр Маркович.
Кормилец повёл под уздцы коня. Затаив дыхание сидел в седле юный постриженец. Выехав из дворца на колеснице ребёнком, он возвращался в него воином, мужчиной.
Но едва во дворе кормилец снял его с коня, как он, крикнув: «Я к маме!» — побежал к крыльцу. Александр Маркович, улыбаясь, смотрел ему вслед, понимая чувства отрока: «Пусть потешится дите, пока в младости».
— Мам, меня постригли! — вскричал княжич радостно, вбегая в светёлку княгини. — Я уже воин! Вот, видала?
И он ухватился за рукоять меча и впервые обнажил его.
— Запомни, сынок, никогда не обнажай меч просто так, — сказала серьёзно Ксения Юрьевна. — Настоящий воин обнажает его только в бою с врагом.
Княжич смутился, долго ловил концом меча устье ножен, поймал. Загнал меч в ножны.
— Поздравляю тебя, Мишенька, — улыбнулась Ксения Юрьевна, дабы замять неловкость. — А кто у тебя пестун?
— Александр Маркович. Он и коня моего вёл, и с седла меня снимал. Мам, а что такое порок?
— Порок? — переспросила княгиня. — А от кого ты слышал?
— От дяди. Он так и сказал: лень — мать всех пороков.
— A-а, — улыбнулась Ксения Юрьевна. — Князь Василий имел в виду плохие привычки. Ну, скажем, жадность, обжорство, в питии излишества, трусость.
— Я никогда не буду трусом.
— Дай Бог. Дай Бог, сынок.
— Я хочу к мамке сходить.
— Сходи, сходи к кормилице, порадуй её. Да Сысою-то подари что-нибудь, как-никак он тебе брат молочный.
— А что подарить ему?
— Не знаю, сынок. Посоветуйся с пестуном. Кстати, и всегда говори ему, куда идёшь.
— А я сказал ему, что к тебе.
— Вот и правильно. Да не забудь пригласить Настю с мужем на пир. Для чади столы на дворе ладят.
Княжич выбежал на улицу. Кормильца нашёл у конюшни, он рассёдлывал коня.
— Александр Маркович, я хочу к кормилице зайти, на пир их позвать.
— Ступай, Михаил Ярославич, ныне ради постригов твоих ты волен кого угодно приглашать. Навести мамку, порадуй.
— А что мне подарить Сысою, Александр Маркович?
— Сысою? А зачем?
— Ну как же? Меня вон мечом опоясали, а ему, чай, обидно станет.
— Хых, — хмыкнул пестун одобрительно, — пожалуй, ты прав, ангельская душа. Ну до меча он не дорос званием. Ну коли ты не хочешь себя перед ним ронять, подари-ка ему засапожник.
С тем Александр Маркович нагнулся и вынул из-за голенища нож.
— Вот. Острый, убойный. Но накажи, чтоб не шибко им размахивал. Кого ежели ранит, и нож отберу, и задницу лозиной отчихвостю.
Увидев на пороге своей клети княжича, Настасья вскричала радостно:
— А кто к нам пришёл-то, Боже милостивый! Деточка мой славненький. — Она кинулась навстречу гостю, обняла ласково, прижала к пышной груди.
Удивительно, но княжичу было приятно это. Даже забылось о своём новом положении воина и мужчины.
— Мамка, смотри-ка, смотри-ка, — пытался он показаться ей.
— Да вижу я, вижу, деточка. Экий ты наш молодец! — отстранив княжича и оглядывая его, восхищалась Настя.
— А где Сысой?
— Да токо что тут был.
— Я и ему подарок принёс.
— Сысой, Сысой! — закричала Настя. — Куда ты запропастился?
Мальчик появился в дверях. Увидев гостя, расцвёл:
— Миш, здравствуй.
— Здравствуй, Сыс, — отвечал княжич. — Я вот тебе подарок принёс.
— Ой, спасибо, — проговорил мальчик, восторженно глядя на нож. — Ох, спасибо так спасибо, Миша.
Молочный брат княжича был на полголовы выше, да и шире, и, наверное, намного сильнее своего господина.
Настя, вскормившая их обоих, никогда не позволяла показывать Сысою физическое превосходство над Михаилом. Ещё с того времени, едва они шарашиться, ходить начали, она всегда окорачивала своё чадо: «Не смей его трогать, не про твою честь».
А когда подрос Сысой, объяснила сыну меж ними разницу, кто есть кто и кому из них что впереди назначено. Постаралась не возбудить у сына неприязни к княжичу, а, наоборот, сблизить их:
— Ему править Богом назначено, сынок, а тебе беречь его.
И Сысой, получив в подарок нож, тут же определил ему применение:
— Это для всякого, кто тебя обидит, Миша.
Княжичу было лестно это слышать, а Сысой словами не ограничился. Обернувшись к двери, он швырнул в неё нож, и тот неожиданно и для самого Сысоя воткнулся в дверь.
— Я его вот так! — сказал он с торжеством.
Было бы княжичу в самый раз сообщить своему «молочнику» предупреждение Александра Марковича за такое применение ножа. Но Михаил смолчал, поскольку нож вонзился в его «обидчика». Мало того, попросил:
— Сыс, а ну, ещё раз покажи.
— Пожалуйста, — согласился великодушно Сысой. Выдернул нож, отступил и снова кинул в дверь. Однако на этот раз нож, ударившись плашмя, со звоном отлетел от двери. Это несколько озадачило мальчика, но он, подняв нож, снова кинул его в дверь. И опять нож отскочил от неё. И в третий. И в четвёртый. Лишь на пятом броске нож наконец опять вонзился в дверь.
А в следующее мгновение она отворилась, и на пороге явился отец Сысоя ловчий Митяй.
— Ах, Господи! — воскликнула Настя. — Ты бы отца ранил, окаянный!
Митяй выдернул нож из двери, подкинул, сказал:
— Хорошо. Сгодится, — и хотел сунуть его за голенище.
— Отдай, — громко сказал княжич. — Отдай, не тебе дарено.
— О-о, да у нас княжич в гостях, — молвил Митяй. — Со свету-то и не разглядел. Поздравляю тебя с постригами, Михаил Ярославич.
— Отдай, говорю. Слышишь?
Ловчий знал, что спорить с членом семьи княжеской бесполезно и даже опасно, а потому отдал нож сыну, молвя обескураженно:
— Ему-то он к чему? А мне бы...
— У тебя свой есть.
Дабы загладить вспыхнувшую в избе распрю, Настя сказала радушно:
— Вот и славно, все в сборе, садитесь-ка к столу лучше да поешьте-ка свежего калача с молоком.
Чего скрывать, княжич любил есть у кормилицы, столь искренне и с нежностью предлагала она ему немудрёное угощение своё — молоко с хлебом. Наливала ему первому и всегда в одну и ту же глиняную обливную муравленую кружку.
— Вот, деточка, тебе из твоей любимой.
Ловчий и Сысой, да и сама Настя хлебали молоко ложками из общей деревянной миски, а если кому-то и наливала хозяйка в отдельную кружку, то в обычную, без облива.
Съев полкружки, княжич наконец сказал, видимо вспомнив о только что случившемся:
— Да, Сыс, ежели кого из людей ранишь, то нож отберут у тебя.
— Я чё, злодей, чё ли? — просипел Сысой.
— Вот-вот, — подхватил Митяй, решив, что княжич его сторону берёт. — А я про чё говорю?
Но княжич, почувствовав это, не стал далее грозить «за рану», то есть поминать про лозу и задницу. Допив молоко, вылез из-за стола.
— Спасибо, Настенька.
— Не за что, деточка. Приходи, не забывай мамку.
Княжич прошёл к двери и, уже открыв её, обернулся:
— Да, мама-княгиня велела вам на пиру быть. Приходите.
— Спасибо, деточка, — растроганно отвечала Настя. — Спасибо, родненький.
3. КРОВЬ И ДУХ
Пестун княжича, Александр Маркович, принялся за дело своё не спеша, как-то исподволь, не стал, как другие дядьки-кормильцы, нудить отрока уроками, а всё делал, как бы играя с ним. Даже первый лук не принёс ему готовый, а предложил:
— Давай-ка, Миша, изладим лук тебе.
— Давай, — согласился отрок.
Вместе съездили за речку Тьмаку, где густо рос ракитник, срезали несколько ровных упругих ракитин. Воротившись в город, в клети у кормильца изготовили лук, несколько стрел из камышин.
Кормилец показал, как надо лук держать, как стрелу вкладывать. Как тетиву натягивать, как целиться и отпускать её. И стал стрелять княжич из лука, вначале в стену клети, а потом и в затесь, сделанную пестуном на одном из брёвен стены же.