ю двойной морали; но коренным и прогрессивным сдвигом в его системах является отношение к пороку, как к такому свойству человеческой натуры, которое может поддаваться исправлению.
Отрицательная оценка действительности создает, рядом с дуализмом в этике и понятием прирожденных свойств, еще и своеобразное восприятие реальности. Видимый мир в идеалистических системах философии является миром зла и всего низменного. Реальное и дурное — синонимы. Но в классическую пору греческой философии этот парменидовский пафос имеет свое величие; в эпоху Теофраста реальное начинает увязываться, как синоним, не только с дурным, но и с комическим. Тем самым оказывается комическим и порок, а добродетель отходит в область «возвышенного», антиреального, преимущественно туда, где соседство с религией дает себя видеть воочию. В эпоху Теофраста уже не может быть ни серьезного реализма, свободного от комической подачи, ни высокого реалистического персонажа; каждый реальный, живой человек есть не больше, как носитель отвлеченного свойства, роковым образом полученного им от природы. Так, в эпоху Теофраста появляется и уже действует натурализм, объектом которого является обыденная жизнь и, главным образом, в виде ведущей тематики — порочность и пороки. Эти пороки — неизбежный дар самой природы, действующей в человеке непреодолимым образом. Поэтому физические, чисто внешние черты человеческих свойств имеют для античного наблюдателя первостепенное значение: по физическим чертам узнаются духовные свойства человека, как и по духовным — физические, и их строгое соответствие и взаимная увязанность для античного наблюдателя IV в., в силу мировоззрительных предпосылок, непререкаемы. Отсюда — самое понятие «характера», что значит по-гречески «штамп», «чеканка», нечто начертанное (в буквальном смысле). Точно так же и «тип» недаром значит в греческом языке «чеканка», «удар». Характер — это ряд внешних черт поведения и наружности, в которых сказывается внутренняя природа человека. Но поведение человека в IV в. есть поведение повседневное, обыденное, а сам человек — частный, обыденный человек. Характер, тип — это понятия натуралистические, которых нет в классическую эпоху V века. Литературный «характер» в IV в. возможен только натуралистический, как порочный штамп, который может быть подан лишь комически.
И где место такому «типажу» и «характеру»? В комедии, конечно; в комико-сатирических жанрах; и с тем же, совершенно одинаковым, правом — в философии, у тех греческих философов, которые специально разрабатывают проблемы этики.
Аристотель, учитель Теофраста, оставил целых три трактата по этике. Основное место в них уделяется проблеме добродетели. По Аристотелю, добродетель — это срединное качество, занимающее среднее место между двумя крайностями, одна из которых — порок. Он тщательно определяет и классифицирует и пороки и добродетели, понимая под ними душевные свойства; его определения — отвлеченно-научные, описательные, наивно психологизирующие. Самые этики Аристотеля — трактаты, писанные сухим, отвлеченным, научным языком. Вопрос о зависимости Теофраста от Аристотеля осложняется тем, что на руках у Теофраста оказалось все научное наследие учителя, в том числе и много неопубликованных рукописей, — а в античности взгляд на авторское право был своеобразен. Теофраст, с позиций античного ученого, мог считать своим долгом беспрекословное продолжение и повторение своего учителя: таких примеров сколько угодно. У Аристотеля интерес к раскрытию характера человека прослеживается во многих работах; известны его описание человеческих страстей и характеристика возрастов и возрастных аффектов в «Риторике». Можно считать несомненным, что Теофраст следовал за Аристотелем; но манера и стиль «Характеров», с их художественной выпуклостью и портретарным выполнением, не вытекает из научного стиля Аристотеля. Но такое письмо в манере Теофраста ходило, и как раз философы-моралисты оставили нам этот странный, полунаучный, полухудожественный стиль. Так, у стоиков, выдвигавших проблему поведения и добродетели на первый философский план, кое-что в этом направлении было. Стоик Аристон Хиосский писал на темы, близкие Аристотелю и Теофрасту; он не дошел до нас, но мы о нем можем составить представление по работам Филодема, эпикурейца, жившего в I в. до н. э. Среди его философских трактатов имеется специальное исследование о пороках, связанное с Аристоном. Трактат Филодема о пороках дошел до нас в очень плохом состоянии, на обуглившихся клочках папируса; все же отдельные фразы показывают, что Филодем, рядом с отвлеченными сухими рассуждениями, пользовался иллюстрацией своих положений в духе Теофраста. Но Аристон работал во второй половине III в. до н. э., а Теофраст умер в его начале. Ясно одно: где-то на общей магистрали, хоть и в разных ее точках, ходили одни и те же представления о человеке и его характере, одни и те же иллюстративные возможности и способы рассуждения. Дело в общественных предпосылках сознания, в отношении к видимому миру и к социальной действительности, в оценке человека и человеческой личности. О природе, о свойствах природы, о добродетели пели, слагая поэмы, а с течением времени стали писать прозой. О характере живого, так сказать, повседневного человека не писали в классическую пору вовсе; начиная с IV в., стиль подачи человека и его характера — натуралистический, как неизбежное следствие вульгарно-реалистического отношения к действительности. Вот почему Теофраст и Филодем, без непосредственной зависимости один от другого, без влияния и заимствования, впадают в одинаковый стиль. Человек проявляется, в глазах обоих философов, в повседневном поступке, т. е. в манере задавать вопросы, отвечать, носить платье, брать проценты, запрашивать с покупателя цену, держать себя за едой, обращаться с патроном, с женой, с прислугой. Это все тот же комнатный, домашний человек, это то же его комнатное, узколичное, самое мелкое обличье, проявляется ли оно за обедом, на рынке, или в собрании. Человек повернут к будням, и врожденные от природы свойства его обывательского характера проявляются в мелкопонятых поверхностных поступках. Наглый человек носит платье выше колен или, садясь, задергивает его так, что видна нагота, а то и просто поднимает его, цинизма ради — это все зависит от степени его грубости и бесстыдства. Скупой и недоверчивый берут проценты в момент священного пира или приходят за ними на дом. Человек гнусный жалеет купить жене служанку, дать в долг соседям безделицу; он кормит своего раба чужой порцией, держит его впроголодь, наваливает на него чрезмерную тяжесть; если он груб и дубина, он доверяет тайны своим наемникам и подозрительно относится к ближним по крови. Каждому душевному свойству соответствует свой стандарт поступков, своя манера говорить и смеяться, даже ходить по улице и откликаться на приветствия прохожих: гордость требует не замечать встречных, лесть — заигрывать с ними, взбалмошность — не отвечать им. Поведение человека — это проявление вовне его свойств, в основе порочных.
Главный комментатор «Характеров», от которого стали исходить и все новейшие ученые издатели и толкователи Теофраста, известный гуманист Казобон усмотрел в «Характерах» объяснение комедийных масок. Дело в том, что чуть ли не все человеческие характеры, описанные Теофрастом, являются типичными характерами античной комедии; каждый такой характер имел свою маску, верней, каждая комедийная роль с таким или почти что с таким характером исполнялась актером в соответственной стандартной маске. Часто думают, что Теофраст зависел от аттической комедии. То, что Менандр был учеником и другом Теофраста, иногда заставляет ученых считать, что аттическая комедия инсценировала его «Характеры». Но дело-то все в том, что и комедия и философия выросли из одних и тех же классовых корней сознания.
В греческой художественной литературе вопросом этического поведения человека занимается лирическая хоровая ода стиля Пиндара и знаменитая аттическая трагедия. Не пороками, конечно, интересуется та и другая, не поведением в нашем смысле слова. Лириков и трагиков волнует большая проблема жизненного пути человека как смертного существа; это проблема этической добродетели, этической чести, это вопросы наилучшего достижения лучших земных качеств. Пиндар, как и его предшественники, иллюстрируют свои сентенции показом мифологического примера в его действии; он зарисовывает мифическую ситуацию и дает в ней действовать мифическому герою, который известным образом говорит, подвизается, совершает доблестный или постыдный поступок, — а Пиндар делает из этого моральный вывод.
Аттическая трагедия занимается проблемой человеческого поступка с точки зрения роли судьбы; вопрос этического поведения человека глубоко увязан в ней с вопросом предопределения. И в трагедии характер человека есть нечто, данное ему от природы судьбой; и в ней отрицательные качества смертного зависят не от него самого, но выявляют замысел высших сил, скрытый от человека. Но это человеческое поведение, но этот человеческий характер, но эти отрицательные свойства качественно не те, что выводятся в комедии IV в. Это большие линии обобщенного стиля, направленные на раскрытие не конкретных черт конкретного человека, а на ответ общих, чрезвычайно широких и глубоких вопросов о сущности человеческой воли вообще, о путях жизни вообще. И в трагедии человеку врождено роковое поведение, и в трагедии он жертва тех свойств, носителем которых он является и которые проявляет в поступках и в словах.
В древней комедии типа Аристофана человеческий характер еще не дискутируется; но уже и здесь все действующие лица являются стандартизированными масками мелких человеческих свойств. Здесь действуют люди и чудовища, боги и герои, которые являются реалистически-поданными глупостью, обжорством, хвастовством, трусостью, лестью и т. д. Что Аристофан делает с этими пороками? Ничего. Они не существуют для него в этическом плане. Он смеется над людьми, но не интересуется их свойствами; характера он не видит, потому что он ему не нужен — перед ним большие политич