ЛЕВ ВАСИЛЬЕВИЧ ФИРСОВ
ХЕРСОНЕС — ХЕРСОН — КОРСУНЬ
СТИХОТВОРНАЯ ПОВЕСТЬ
Город... рождается тогда,
когда каждый из нас для себя
бывает недостаточен
и ищет нужду во многих.
Платон
Трагедии не пишутся ни святой,
ни дистиллированной водой.
Принято говорить, что их
пишут слезами и кровью.
Андрэ Бонар
Древнейший град — в развалинах, в пыли, Но память о веках неистребима...
Клочок сухой щебенистой земли
На тесной кромке побережья Крыма, Где волн понтийских не смолкает шум, Где зубья скал увиты пенным кантом, И шквалы ветра будоражат ум,
Когда борей вступает в спор с левантом, И где прибой столетьями долбит
Известняков сарматских вертикали,—
Вот здесь в руинах на плато лежит
Все то, что греки Херсонесом звали, Что в византийских актах и трудах
Носило имя города Херсона,
А старец Нестор, киевский монах,
Как Корсунь-град писал во время оно.
Неповторим его застывший вид,
Печален днем, а вечерами страшен —
Ряды колонн, фундаменты апсид,
Массивы стен, остатки грозных башен...
Достойны чести шрамы от меча, Они приличны павшему герою,
Но стыден след жестокого бича,
Его замах над согнутой спиною!
Вот брешь в стене — ее пробил таран, Пожара след на черепичной глине...
А сколько стерло время старых ран
С камней на каждой крепостной куртине!?
Вот в чудной фреске — борозды резца, Искромсан крест на скосе капители, В надгробьи римском сбит овал лица...
Когда? И кем? И для какой же цели?
С конца в конец пройдись без суеты, Всмотрись неспешно в хаос разрушенья -
Разноречивы города черты:
Он испытал и взлеты, и паденья.
О нем писали Клавдий Птолемей,
Страбон-географ и Помпоний Мела —
Десятка два ученейших мужей,—
Но слишком кратко, как бы между делом.
Он был известен, плотно населен
И привлекал к себе не только грека
С поры античной, с эллинских времен, До первых лет пятнадцатого века.
Не в силах время обратиться вспять, Но от рожденья города до ныне
Оно века сумело спрессовать
Под чахлой почвой, под ковром полыни.
Исчезли люди, но остался след
На стертых плитах площадей и улиц: Обломки амфор, кругляши монет,
Зола и уголь, раковины устриц...
Античный хлеб из пифоса, со дна,
Перегорел — обуглена пшеница, Давно нет жизни в пригоршне зерна, Злак не взойдет и не заколосится.
Но тень времен — в скопленьях черепиц, В слоях из разной битой мешанины.
Слои как книга с тысячью страниц —
Читай ее, исследуя глубины.
Чего здесь нет! Аттический кратер, Мегары чаша, килик из Эфеса,
Солен синопский, римский калиптер, Халкиды бронза, мрамор Проконнеса —
Немых обломков груз... Но имена
Былых людей историей не скрыты:
Их донесли потомкам письмена,
Их сохранили мраморные плиты,
Они еще видны на алтаре,
На черепках из «Гордиева» дома,
На византийском бронзовом ларе,
На амфоре с печатью астинома...
Пусть скуп был древний автор на слова
В земле немало сведений таится:
В ней мощный пласт — подробная глава, Тончайший слой — бесценная страница.
Увы, еще не полностью открыт
Киркой, ножом, лопатой штыковою
Ты, Херсонес, хотя сто лет корпит
Поклонник музы Клио над тобою.
Вот и сейчас — звенит-звенит кирка; Пылища, душно, тянут пляж и море; А два уставших старых чудака
Вконец увязли в безысходном споре...
Пролог скрывает безызвестья тьма, Не прочтены вступительные акты.
Да, далеко не истина сама,
А только путь к ней — домыслы и факты!
Возможно, здесь был первобытный храм, Согласно тексту драмы Эврипида,
Когда гречанку к дальним берегам
Перенесла богиня Артемида?
Быть может, где-то среди этих мест
Пленен был эллин варварским отрядом, И здесь Пилад и друг его Орест
У алтаря, не дрогнув, стали рядом?
Нет, это — миф о людях и богах!
Но Геродот писал предельно ясно,
Что дикий берег сеял в души страх, И было море в те поры опасно,
Что тавр-пират царил на море том, Триеру брал на абордаж ладьею
И украшал свой неказистый дом
В дыму костра копченой головою;
В степях приморских скиф конем пылил, Не покоренный Дарием Гистаспом;
Мир уходил за цепь его могил
В край, населенный невром, аримаспом...
Под Херсонесом нижний слой хранит
Кремней, оббитых таврами, не мало —
Вот он, еще неясный, первобыт!
Ведет с него история начало.
Пришла пора — и эллинский купец,
Проникнув в Понт у края ойкумены, Его освоил из конца в конец,
Неся с собой повсюду перемены.
В глуши чужих и диких берегов
Росли десятки полисов-колоний,
Хранили культ отеческих богов,
Курили в храмах дымом благовоний.
Туда, где бухта въелась в край земли, Из Гераклеи греки, из-за моря,
Пригнали в год Перикла корабли
И основали Херсонес-эмпорий.
Трудились «хитромудрые» мужи,
Пришельцы тесной солнечной Эллады: Простор равнин разрезали межи,
Дороги к клерам, низкие ограды.
Народ — в довольстве, чтит закон отцов.
Архонты правят. Строй демократичен.
На пять свободных — двадцать пять рабов, Но раб — не в счет: античный мир двуличен!
Судьба рабу начертана одна:
Не сбросить с плеч до самой смерти ига, Под хлесткой плетью сгорбится спина, Проклятьем станут цепи и мотыга.
Куртины стен возведены рабом,
Его рукой отесан каждый камень.
Он для свободных каторжным трудом
Благополучье создавал веками.
Врубил театр в скалистый материк
Тебе, свободный, для твоей затеи: В нем звон кифар глушил и рабий крик, И ярый вопль отвергнутой Медеи.
Ты восседал на каменных скамьях,
Внимал охотно похвалам Сириска,
Ценил красоты в прозе и в стихах, И ты же бил раба почти без риска, Что он посмеет на тебя восстать:
В твоих руках — богатство, власть и сила.
Но не гордись: смогла вас уравнять
Во всех правах глубокая могила...
Текли года — некрополи росли:
Не только раб подвержен смертной каре...
Печальный вздох летит из-под земли
С надгробных плит с коротким словом «Хайре».
Три долгих века город процветал,
Торгуя рыбой, и вином, и хлебом.
Херсонесит на верность присягал
И клялся в том землею, морем, небом, Был независим, непреклонно-горд.
В кольце оград, как за надежной дверью, Он не дрожал от визга скифских орд
И не бежал в бою за элевтерью.
А скиф грозил, и рос его напор,
Керкинитиду и Калос-Лимену
Разграбил, сжег и, как лавина с гор, Удар обрушил в городскую стену.
Для Херсонеса долгая война
Была чревата гибельным исходом.
Его судьба была бы решена
Бесповоротно этим эпизодом...
В спектаклях Клио все предрешено, Как взлет Афин и низверженье Трои, Но ход событий, знаем мы давно,
Меняют часто случай и герои...
Направил царь Евпатор Митридат
Под Херсонес стратега Диофанта,
Фаланги три испытанных солдат,
Синопский флот с запасом провианта.
Кровавый путь железный акинак
Не прорубил по клерам Гераклеи:
В бою разбит Скилуров сын Палак,
Неаполь пал, захвачены Хавеи.
Когда в Боспоре бунт Савмак поднял, Стратег, не медля, кровь пустил Савмаку, За три похода напрочь разметал
Полчища скифов, навязавших драку.
Венком героя Херсонес почтил, Восславил, подвиг в мраморном декрете, А Митридату помощь оплатил,
Свою свободу приравняв к монете,
Надолго стал зависим от царя...
Закон ли правит или только случай —
Но все дела свершаются не зря:
Он разделил с рабами рабью участь.
Поднялись ввысь латинские орлы,
Распорот мир мечом коротким Рима.
От Понта до Геракловой скалы
Держава велика, необозрима.
Солдаты рвутся в бой под рев и свист, Мешают вместе кровь и пот соленый, Крушат преграды ядрами баллист.
Во все концы шагают легионы:
До Пиринеев, вдоль Сирийских гор, К снегам Бретани, по пескам Магриба
К каким пределам, до каких бы пор
Они еще вот так идти могли бы!?
В неронов год заняли тесный порт, На якорь став, равеннские триеры, И в Херсонес в числе пяти когорт
Вступил десант, вошли легионеры.
Лет двести сорок кованый сапог
Стирал до блеска плиты цитадели,
Взбивал в походах пыль степных дорог, Тревожил сон таврических ущелий.
Установил трибун Алкивиад
Для горожан посильные налоги:
Один — оплата девок для солдат,
Налог на воду, подать на дороги,—
Но город жил во власти солдатни,
Терпел лишенья и сносил обиды.
За что с лихвой отмерены они
Ему весами гневной Немесиды?
Театр как бойня — в нем идет резня, Актера в маске заменил убийца:
Под крик «Добей!», колено преклоня, Кончает раб-сармат раба-фракийца, Песок арены склеивает кровь,
Звучат проклятья, хрипы, ругань, стоны,—
Толпа питает к зрелищам любовь,
Когда бытуют зверские законы...
Здесь сам Климент, в молитвах по ночам
Глаз не смыкая, слышал брань и вопли, Когда громил язычник тайный храм.
Он — третий папа! — в бухте был утоплен.
Христогонитель Диоклетиан,
Корыстолюбец без стыда и чести,
Ссылал в Тавриду римских христиан
По наговору, по вражде, из мести.
От Херсонеса Флавий Тит Цельсин
Вдоль побережья, к дальнему Мисхору, Пробил в горах дорожный серпантин
К крутому мысу, ныне Ай-Тодору.
На пятачке обрывистой скалы
Грозой для тавров стали Харакены —
И в этом месте, за грядой Яйлы,
Три сотни лет дозорил Рим без смены.
Пиратский Понт, как будто, замирен
Немало банд разбойных перебито:
В нем — флот трирем и целый легион
Вооруженных до зубов гоплитов.
Но житель гор, устроив цепь засад, Где грабил фуры, где дубины махом