Юкицуна хотел бы навсегда привязать молодого героя к себе. Он подумывал о том, чтобы сделать его своим зятем, — обычно это был самый простой способ ввести бедного юношу в богатую семью. Но сколь бы скромным ни было такое положение слегка презираемого сына, оно вызывало зависть других вассалов. Поэтому Юкицуна предпочел женить Токити на дочери одного из своих приверженцев, что было менее вопиющим мезальянсом. Это решение было разумным, но оно не учло доводов сердца: молодая женщина выказала непреодолимое отвращение к такому супругу, лишенному красоты и родовитости; первый же отъезд в деревню она использовала для того, чтобы потребовать развода, сославшись на то, что по натуре неспособна примириться с одиночеством — страшной участью жен самураев. Уязвленный Токити расторг этот союз простейшим образом, принятым в то время, — составив письмо в «три с половиной строки» (микударихан), возвращающее жене свободу или, точнее, возвращающее ее в ее семью безо всякого процесса (военное общество сурово к женщинам: японки, юридически или психологически господствовавшие при дворе в эпоху Нара и в начале периода Хэйан, пришедшегося на VIII–IX вв., тогда начинали понимать это на горьком опыте).
Это было разочарованием и для Токити. Ни явный личный талант, ни официальное покровительство уважаемого господина не могли изменить вкусов и правил спесивого общества; лишь два чувства помогали управлять миром — страх и боровшийся с ним соблазн выгоды, две движущих силы, которые благородный Юкицуна гордо игнорировал. В душе Токити уже вернулся на свой путь исканий.
К счастью для него, не замедлил представиться предлог для скорого ухода: Юкицуна хотел приобрести новый доспех, одну из тех новых облегающих кирас (домару), какие носил Ода Нобунага и о которых давно настойчиво говорил Токити, несомненно не без задних мыслей. Игра удалась — Токити отправился в Овари, родную землю, со значительными денежными средствами, которые ему доверил Юкицуна. Шли дни, и путешествие подошло к концу. Молодой человек поспешил к матери, передал ей часть денег, отданных ему сеньором для ценной покупки, а потом, тоже без зазрения совести, потратил остальное, чтобы приобрести лично себе вооружение на свой вкус. Жребий был брошен: сжигая все мосты, соединявшие его с далеким Тотоми, и оправдывая для себя заведомую нечестность желанием совершенствоваться на трудном пути рыцарства, он отправился в поиск другого сюзерена, более могущественного и более амбициозного, чем такой благосклонный, но настолько провинциальный Юкицуна.
Похоже, этим временем надо датировать и возвращение Токити в семью. Его отчим, когда-то пытавшийся отправить его подальше, теперь посоветовал ему явиться к господам Ода, которым прежде служил он сам и отец молодого человека. «Отпрыска» наконец было можно представить? Что думать об отчиме, не побуждавшем пасынка вернуться к господину и благодетелю? Это поведение не рыцаря, а хитрого крестьянина, слишком озабоченного своей кубышкой, чтобы слушать иные песни, хоть бы и героические. Итак, тот идет к господам Ода, в первую очередь к тогдашнему главе клана — Нобунага, сыну того господина, которому служил Киносита. В отличие от многих других баронов он был известен тем, что брал к себе на службу выходцев из других мест, не столько интересуясь их происхождением, сколько полагаясь на свое превосходное умение разбираться в людях. Однако дело осложнялось тем, что к нему надо было приблизиться, то есть преодолеть многочисленные преграды и препятствия, возведенные его телохранителями и советниками, неизменно осторожными и недоверчивыми. На самом деле трудности такого рода никогда по-настоящему не останавливали Токити, ничего так не любившего, как хитрые уловки, переодевания и театр, — его придворные кое-что узнают об этом, когда через годы он их обяжет сыграть и станцевать вместе с ним весь репертуар театра, который рыцари любили больше всего, театра но.
Поэтому, чтобы приблизиться к Нобунага, Токити придумал ход, который в другие времена и в другом месте был бы шутовским. Он воспользовался большой охотой, учениями кавалеристов, чтобы его притащили к Нобунага в качестве не слишком лестном — как шпиона. Действительно, шпионаж по многим причинам был одним из тяжких недугов феодальных дворов той эпохи. Токити, владевший искусством психологической манипуляции, пошел на риск, и замысел удался, Нобунага оценил обман и согласился взять молодого человека с испытательным сроком — не без того, чтобы посмеяться над его странной внешностью: наполовину из насмешки, наполовину из симпатии он дал ему фамильярное и непочтительное прозвище сару, «обезьяна», а потом и новое личное имя, Котику (мы для удобства пока что будем по-прежнему звать его Токити). Шел 1558 год; герою было двадцать три года, и его поступление на службу к Нобунага знаменовало его дебют в большой истории Японии. Для историка это также начало менее туманной хронологии и начало повествования, которое легче привязать к известным фактам, хотя больше не на что опереться до 1570 г., когда были написаны первые (сохранившиеся) из его писем и появилось несколько упоминаний о нем в архивах Нобунага. Через семь лет, в 1577 г., документы станут еще красноречивее — личный секретарь Токити с энтузиазмом примется за его биографию; но мечты секретаря и измышления Токити отнюдь не прояснят ситуацию — напротив!
Поэтому за исходную точку возьмем 1558 год. До того описание жизни Токити во многом представляет собой легенду с классической схемой буддийского сказания — в ней обнаруживается сюжет «четырех уходов» Будды, бегущего из отцовского дворца; вместо последовательных встреч с болезнью, старостью, смертью и четырьмя возможными добродетелями аскезы, Токити в качестве главных фигур, которые определят его жизнь, встречает характерных представителей общества и персонажей японской истории — Токугава Иэясу на мосту Янаги; служителя господ Ода, символ невыносимого порабощения, в замке Киёсу; монаха, светлый образ, который приводит его к благодетелю; наконец, самого Ода Нобунага в суматошной обстановке полевых учений, предвосхищающих армию в походе. В такой ситуации трудно отрицать, что эти приключения не более чем вероятны; в лучшем случае их можно рассматривать как типичные для юноши того времени, очень честолюбивого, но имеющего скромное происхождение и готового на все, чтобы стать самураем. Дело меняется, когда Токити связывает свою судьбу с судьбой Нобунага: войны, которые вел последний, отражали конвульсии, потрясавшие тогда японское общество. Они оставили неизгладимые следы в истории страны и в архивах. Как бы то ни было, Токити не может больше безнаказанно дурачить нас, и если он выдумывал истории, ему приходилось по крайней мере сообразовывать их с психологической достоверностью своей среды.
Служить даймё, «большому имени», означало сохранять непрестанную бдительность и учиться недоверию, прежде притупленному. Двор сеньора — это джунгли; даже в самый ближний круг входят враги, вчерашние друзья, которых зависть подталкивает к измене, или шпионы, подосланные противником, чтобы подорвать могущество господина изнутри. Подозрительность оправдана, заговоры, внутренние и внешние, не прекращаются, и каждый день надо учиться сражаться, а также учиться умирать. В доме Нобунага, с учетом его значения и притязаний его главы — предки которого едва ли были более славными, чем родители Токити, — такая ситуация была еще вероятней, чем в любом другом. Вот почему до смерти сюзерена в 1582 г. жизнь Токити в течение более двадцати лет будет напоминать длинную героическую песнь: подвиги и хитрости, резкие повороты судьбы и, надо признать, однообразие в глазах тех, кто живет иначе. Поэтому проследим за главными кампаниями Токити, сильно упрощая их картину.
По удивительному стечению обстоятельств первым противником, против кого ему предстояло выступить, были Имагава, сюзерены Юкицуна, его первого и доброго господина, те самые Имагава, которым он послужил, обезглавив в 1554 г. правителя земли Хюга, дальней провинции, находящейся на Кюсю. И вот теперь он оказался в рядах клана, враждебного им, но влекомого тем же роком сражений, вечного возвращения к захвату россыпи ленов, которые обеднели после четырех веков дробления, боев, неизменно нарушаемых перемирий и постоянно подрываемого экономического баланса. Этот процесс близился к завершению — последовательная концентрация власти и богатств в одних руках должна была привести к тому, чтобы, как в прежние времена, страной правил один-единственный вождь; но кто будет этим счастливчиком? Не было главы клана, который бы, если помогут боги и предки, не имел на это шанса.
Имагава Ёсимото полагал, что у него есть для этого все возможности. Его владения соседствовали с владениями Ода, и если когда-то (в 1542 г.) Нобухидэ, отец Нобунага, нанес ему обидное поражение, он сумел настолько ловко воспользоваться своей мнимой слабостью побежденного, что две соседних провинции попали под его влияние, вместо того чтобы потянуться к грозному Нобунага, — это были Тотоми и Суруга (современная префектура Сидзуока), к которым добавился Микава (современная префектура Аити). Стоило ли останавливаться, если удача идет в руки? В 1559 г. он набрал новую армию, стал искать наилучшую возможность для нападения, и случай как раз представился: в начале весны торнадо нанес значительный ущерб Киёсу, замку Нобунага, — неожиданная удача! Имагава послал шпиона, Ямагути Куродзиро, поручив ему проникнуть в замок и вести там подрывные работы. Куродзиро явился в Киёсу, представившись приверженцем и почитателем Ода. Ловкий, умеющий подольститься всеми способами, он то ссылался на верность (вымышленную) своего отца семье Ода, то мимоходом упоминал в разговоре о своей осведомленности в сфере фортификации. Он был столь убедителен, что в конечном счете обманул недоверчивость Нобунага, даром что она вошла в поговорку, и добился от него разрешения надзирать за работами по восстановлению укреплений замка, то есть получил идеальную возможность расточать средства врага, затягивать дело и в конечном счете так его и не закончить.