II. Ликантропия
Ликаон превращается в волка, Хендрик Гольцинус (1589)
Одним из распространенных персонажей древней мифологии является оборотень – человек, способный превращаться в некое животное. Такие легенды появились в эпоху первобытного существования человека и продолжали встречаться вплоть до Нового времени.
С самого начала своего становления христианская церковь проповедовала, что человек является особым существом, происходящим от Адама, которого Господь сотворил «по образу и подобию своему» и сделал владыкой «над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землёю, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле»[37]. Среди ученых Средневековья была распространена аристотелевская философия, согласно которой только человек, в отличие от других природных существ, обладает разумной душой, помимо растительной и животной. Казалось бы, между людьми и животным миром должна лежать неодолимая пропасть. И в то же время в исторических источниках тех времен часто фигурируют легенды об оборотнях. Как же человеческая природа в представлении наших предков могла обратиться в животную? Пожалуй, здесь мы имеем дело с отголосками представлений, куда более древних, нежели Средневековье и Античность.
Проявление идеи близости человеческой и животной природы можно отнести к первобытным временам. Среди наскальных рисунков встречаются изображения полулюдей-полуживотных – в частности, гибридные существа на стенах пещеры Труа Фрер. Предполагается, что этот рисунок изображает первобытного лекаря-шамана, облаченного в костюм зверя. Зачем древнему целителю мог понадобиться подобный маскарад? На основании анализа ритуалов современных племен с первобытным укладом жизни можно предположить, что шаман использовал бутафорский костюм животного для того, чтобы «произвести впечатление» на пациента, – таким образом на него может сильнее подействовать внушение, являющееся основной целью подобных ритуалов. Впрочем, шаманическое истолкование данного рисунка – только одна из гипотез, согласно другим догадкам, на рисунке могло быть запечатлено созданное первобытной фантазией мифическое существо[38].
Тотемизм
При изучении антропогенеза возникает интересный вопрос: на какой стадии эволюции человек почувствовал себя существом особого рода, отделенным от прочих живых тварей? И как первобытные люди воспринимали окружающих животных, насколько ощущали природное родство с ними? Здесь стоит обратить внимание на древние и современные народы, чья культура включает тотемизм, отождествление различных социальных групп с теми или иными животными либо растениями[39]. Не проявляются ли в этом мировоззрении отголоски дочеловеческих этапов эволюции?
За прошедшие тысячелетия люди утвердились в своей обособленности от животного мира, причем наивысшим проявлением этой тенденции можно считать мировоззренческие системы, построенные на основе религий, в которых человек является уникальным существом, сотворенным отдельно от всей прочей природы (а в дуалистической интерпретации христианства – и вовсе обладающим душой «не от мира сего»). Современность, с развитием науки, напротив, приблизила человека к животному миру, показав эволюционное родство всех населяющих землю живых организмов. По этому поводу в свое время иронизировал русский лингвист и исследователь фольклора Федор Иванович Буслаев: дремучие народные представления о возможности взаимопревращений между людьми и животными оказались созвучными новомодному для XIX в. дарвинизму[40].
Возвращаясь к давним временам, стоит вспомнить зверобогов Древнего Египта (например, Анубис изображался с человеческим туловищем и головой шакала, Гор – с головой сокола). Предполагается, что изначально египтяне поклонялись животным, затем произошла частичная антропоморфизация их образов [41]. Характерно, что боги древнегреческой культуры, имевшей уже более позднее происхождение, изображались антропоморфными, хотя и в эллинской мифологии остались зооморфные персонажи – лесные сатиры, кентавры и т. д.
Зооморфные образы присутствуют даже в христианстве – так, трое апостолов-евангелистов символически ассоциируются с животными: Иоанн – с орлом, Марк – со львом, Лука – с тельцом. Эти образы берут начало из ветхозаветной книги пророка Иезекииля, где описывается видение ангелов у престола Божьего[42].
Развитие сюжетов «оборотничества» можно проследить в античной мифологии. Так, согласно одной из версий мифа, царь Аркадии Ликаон был превращен в волка за то, что предложил Зевсу трапезу из человеческой плоти (видимо, этот сюжет отражает практиковавшиеся в древности человеческие жертвоприношения богам и позднейшее их отвержение). Такой вариант истории изложен в «Метаморфозах» Овидия Назона:
…Только лишь подал он их на столы, я молнией мстящей
Дом повалил на него, на достойных владельца пенатов.
Он, устрашенный, бежит; тишины деревенской достигнув,
Воет, пытаясь вотще говорить. Уже обретают
Ярость былые уста, с привычною страстью к убийству
Он нападает на скот, – и доныне на кровь веселится!
Шерсть уже вместо одежд; становятся лапами руки.
Вот уж он – волк, но следы сохраняет прежнего вида:
Та же на нем седина, и прежняя в морде свирепость,
Светятся так же глаза, и лютость в облике та же[43].
Собственно, укоренившееся в европейской культуре название для оборотничества, «ликантропия», имеет происхождение от λύκος, что по-древнегречески означает «волк» и ἄνθρωπος – человек.
В «Истории» Геродота содержатся сведения о народе невров[44], живущем в северных землях Восточной Европы: «Невры, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие среди них эллины, по крайней мере, утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик»[45].
Не обошел этот сюжет и античную римскую литературу. Так, в «Сатириконе» Петрония Арбитра во время сцены пира Тримальхиона рассказывается (очевидно, в юмористическом ключе) история нападения свирепого волка, в которого обратился солдат[46].
Ликантропия описана в медицинской поэме римского врача Марцелла Сидийского, современника Галена, причем рассматривалась она именно как душевное заболевание без веры в действительность метаморфоза. В его трудах дается подробная картина болезни, которой якобы часто страдали жители горной Аркадии, пастушеское племя, коему нападения волков причиняли большой урон. Их бредовые идеи зачастую сводились к мнимому превращению в волков, что заставляло их бродить по окрестностям, нападать на людей, выть по-звериному. По мнению Марцелла, эта болезнь являла собой особый вид меланхолии[47].
Популярным персонажем фольклора в средневековой Европе стал волкооборотень – вервольф (нем. Werwolf), или, в славянской традиции, – волколак. Впрочем, не только в волков могли оборачиваться сказочные персонажи – в подобных преданиях встречаются медведи, птицы и т. д. В славянских странах было распространено поверье о том, что ведьмы могут обращаться в сорок[48]. И все же следует учесть, что именно волки представляли особую угрозу для людей Средневековья, не случайно они столь часто фигурируют в оборотнических легендах[49].
Однако сказками и преданиями дело не ограничивалось, оборотни встречаются и в старинных книгах, претендующих на достоверность. Так, в XVI в. шведский писатель Олаф Магнус в «Истории северных народов» (Historia de gentibus septentrionalibus) на полном серьезе повествовал о бесчинствах волков-оборотней. Сперва он упоминал, что Плиний отрицал реальность существования подобных монстров, но затем показывал, что ему самому далеко не свойственен подобный скептицизм:
«Обитатели Пруссии, Ливонии и Литвы круглый год терпят большой урон от волков, пожирающих домашних животных, особенно оказавшихся в лесу даже невдалеке от стада. Однако они считают, что еще больший урон наносят люди-оборотни.
В ночь перед Рождеством Христовым перекидывающиеся в волков люди собираются большими стаями в условленном месте и с невиданной свирепостью накидываются как на людей, так и на другие нехищные существа, а потому жители, обитающие невдалеке от таких мест, терпят гораздо больший урон, чем от настоящих волков. Хорошо известно, что волколаки нападают на жилища лесных обитателей с невероятной жестокостью, стараясь выломать двери в постройках, с тем чтобы пожрать как людей, так и все живые существа, находящиеся внутри. Они вламываются в погреба и подвалы, где хранятся бочонки с пивом и медовыми напитками, и опустошают их, после чего сваливают пустые сосуды в кучу посреди подвала, водружая их друг на друга, чем в своем поведении они и отличаются от обычных волков».
Далее свидетельства Магнуса становятся еще более сказочными:
«На границе Литвы, Самогитии и Куронии[50]есть стена, стоящая на развалинах старинного замка, где в наши дни собираются тысячи таких существ и состязаются в ловкости, перепрыгивая через эту стену. Тот же, кто не сумеет достаточно ловко сделать прыжок и падает, подвергается избиению вожаками стаи».