ихию, лишь вполглаза следя за происходящим в пяти шагах от себя.
Много позже, от Женя, он узнал, что ошибся: Даниль и не думал играть перед адским зверинцем собственной силой. Кармахирург всего лишь перекрыл капилляры богини, энергетические потоки, в радиусе двухсот километров. Тонкая энергия немедленно образовала тромбы, а те взорвались.
…Великий Пес поднялся и опустил голову на грудь; руки его плетями свесились вдоль тела. Киноидному божеству явно непривычен был человеческий облик, уместных жестов Пес не знал, но вид его, тем не менее, был красноречив.
— Я понял, — по-прежнему ровно и тихо произнес Координатор. — Сожалею, что вы не последовали моей рекомендации. Теперь вам придется иметь дело с моим братом. Учтите, он не отступит так легко.
— Ладно, ладно, — ухмылялся Даниль, не вынимая рук из карманов. — Разберемся. Забирай свое хозяйство, дружок, не мне ж с ним возиться.
И напутственно помахал рукой.
— Йопттвою!.. — возопил Менгра, когда прямо под его ладонью исчез капот милицейской машины, на который жрец успел опереться; стфари чуть не упал, но из равновесия его выбило только это. Слишком многое все они успели повидать за сегодняшний день, и не осталось уже того, что казалось бы невероятным, поэтому больше всего возможностям адского зверинца удивился Даниль: Координатор, уходя через совмещение точек, прихватил с собой весь сопровождавший его отряд. Сергиевский проанализировал шлейфы аур, и ему пришла презанятная мысль, которую он немедля подумал вслух:
— А царь-то — ненастоящий!..
«Что?» — вскинулся Ксе, но спросить не успел: аспирант, встряхнув головой, болезненно зажмурился и уперся руками в колени.
— В смысле, ОМОН, — напряженно продолжил Даниль, глядя в землю. — Ну ни хрена себе тварь!.. там же только трое живых было, остальные… Это ж он все, все из свободных частиц слепил… сам, для себя, марионеток… Координатор… ну ни хрена же себе… Ящер — гений!..
Шаман почти завороженно слушал монолог Сергиевского; ему слегка неуютно стало от того, что блистательный аспирант вдруг скрючился и понес чушь, но даже в чуши этой чудился теперь высший смысл. На последней сентенции, о гениальности некоего ящера, глаза Даниля загорелись искренним восторгом, и он, наконец, распрямился.
— Й-ястреб, — пробормотал он со смешком, прищурившись на дорогу, туда, где только что стоял черный, массивный как танк внедорожник. — Дятел ты, а не ястреб… Птичка-то без мозгов… Он так и не понял, в какой я весовой категории… Со мной разбираться придет биг босс… и сожрет меня вместе с ботинками.
Тут Даниль помрачнел и нахмурился.
— А может, и не придет, — заключил он. — Напустит на меня какого-нибудь… адского суслика…
И Ксе, наконец, увидел, что его трясет. Руки Даниля вздрагивали, пальцы судорожно впивались в ладони, кажется, он и на ногах-то стоял нетвердо. Мнилось, что человек, способный развернуть Великого Пса, должен ни перед чем не знать страха, но, похоже, Сергиевский просто не успел испугаться вовремя, а теперь понял, что сделал, и сам был от того в шоке. «И ничем он на Лью не похож, — подумалось Ксе. — Лья — умный, он в такие игры не играет…» Шаман слабо усмехнулся, чувствуя, как в нем зарождается симпатия к бестолковому аспиранту.
— Суслик, сука, личность!.. — в некотором ужасе вспоминал Даниль. Ксе понял, что говорить сам с собой и цитировать фольклор Сергиевский способен еще долго, и решился его прервать.
— Даниль, — окликнул он.
— Суслик… да… ф-фух… чего? — обернулся, наконец, тот.
— Даниль, — как мог серьезно спросил Ксе, хотя вид аспиранта против воли его смешил: отфыркивающийся Даниль выглядел точь-в-точь как Винни-Пух, рухнувший с Дуба. — Что это было?
— А с другой стороны, что он мне сделает?.. — не удержался тот от последней мысли вслух и уже нормальным голосом ответил: — Это адские креатуры моего научника. И не надо на меня так смотреть. Я сам чуть в штаны не напустил.
«Оно и видно», — явственно отразилось на лице Менгра-Ргета, а потом жрец переглянулся с Ансой, и лица их осветились улыбками.
— И что? — жадно спросил Жень, по-собачьи наклонив голову к плечу. — Это те системы, про которые ты говорил? Ты их прогнал? Ты сильнее, да? Они сильнее Неботца, там сам Пес был, а ты сильнее их?
— Если слон на кита налезет, кто кого поборет? — фыркнул Даниль, и Ксе подумал, что кладезь цитат в его голове определенно глубок и преизобилен. — Я же говорю — это креатуры моего научника. А я его аспирант. Вот и думай.
— Это Ящера, что ли? — проницательно уточнил Менгра.
— Эрика Юрьевича Лаунхоффера, — с налетом усталости сказал Сергиевский, и лицо его приняло обычное, лениво-спокойное выражение. — Ящер — это кличка…
Ветер стих, и успокоился шум в кронах; замерли серебристые травы, клонясь к белопесчаной окантовке дороги. Менгра прошел к своей машине, зажег фары: электрический свет теплой желтизной испятнал темный асфальт. Донеслось убаюкивающее гудение проводов, зыбкое и далекое. Последние отблески заката истаяли, скрылись за горизонтом, и наступила ночь — холодная звездная ночь середины осени.
Ксе сидел и разглядывал фотографии.
Это, конечно, было со стороны божонка наглостью — немедля после чудесного спасения подобраться к Данилю и вкрадчиво сказать: «Даниль Игоревич, а… можно вас попросить?» Но момент Жень угадал: ошалевший от собственного поступка аспирант поднял руки и ответил: «Сдаюсь. Раз уж я подписался — юзайте. Пока я добрый». Лицо у пацаненка сделалось хитрое-хитрое.
Как на фотографиях.
На всех, что были сделаны на улице, почему-то сияло солнце — может, семейство выбирало для прогулок солнечные дни, а может, боги просто-напросто просили дальних стихийных родичей о хорошей погоде. Шаман решил, что понял, почему Жень отращивал длинные кудри — им с сестрой, кажется, нравилось быть неразличимо похожими друг на друга. Лет в восемь-десять, когда божонок еще не успел обзавестись могучим разворотом плеч и мускулатурой атлета, различить их можно было только на фотографиях с морем и пляжем, а на остальных они выглядели сущими клонами друг дружки — смешливые, голубоглазые, светлолицые дети, в джинсах и растянутых майках, в подобии солдатского камуфляжа… Ксе пришло в голову, что они удались необыкновенно похожими на отца. Лет через десять-пятнадцать Жень станет таким, как этот спокойный суровый мужчина с улыбкой в глубине прищуренных глаз, который на фотографиях катал на плечах дочку, выглядывал из танка или смиренно позволял закапывать себя в песок.
Обычный семейный фотоальбом. Разве что непривычно часто на снимках появлялось оружие — не игрушечное, настоящее; руки детей оттягивали слишком тяжелые для них автоматы, пистолеты, мачете, боккэны для занятий кэн-до, катаны… «Ага, — улыбнулся Ксе, — так я и думал». Танки и армейские мотоциклы там тоже были, а пляж означал близость Черноморского флота.
Следующее фото заставило сердце Ксе дрогнуть. Со снимка новогоднего застолья, сделанного, похоже, самим Женем — его в кадре не было — смотрела невероятной красоты женщина.
— Это теть-Лена, — наконец, подал голос Жень; он молча разглядывал через плечо Ксе свои, добытые, наконец, фотографии.
Там, в кадре, богиня смотрела в камеру, чуть улыбаясь маленькому фотографу; глаза ее лучились, и легкомысленная корона из елочной гирлянды отбрасывала алмазные блики, как настоящая. Кажется, старшая богиня красоты была наряжена Снегурочкой, или так казалось из-за гирлянд и переброшенных на грудь кос, слишком толстых и длинных для человеческой женщины…
— А за ней теть-Шура, — сообщил Жень, сопя шаману в плечо. — Вон, с бутылкой.
Ксе вспомнил полного адепта Лану Маслову. «Высшие иерархи культа войны — не воины, — со вздохом подумал он, — высшие иерархи красоты — не красавицы… ну что за фигня такая». Верховная жрица тетя Шура напоминала испитого сорокалетнего мужика.
— Она рулит, — с искренней симпатией сказал Жень. — Классная тетка.
…Даниль выслушал просьбу божонка и заломил бровь. «Ну это же пятнадцать минут, — елейно пел хитрый Жень, — совсем недолго. Я прийти туда не могу — выследят. А вы раз, два, и уже обратно тут». Сергиевский обреченно вздохнул и потер пальцами веки. «Говори адрес, — сказал он. — Пойду гляну, не следят ли за квартирой». Слежки не оказалось, или же она была только внешней — трехкомнатная квартира в спальном районе оставалась пуста, и Жень смог забрать дорогие сердцу мелочи, которые не потащил с собой, убегая…
— Я раньше думал, она вообще одна такая, чтоб жрец и человек хороший, — сказал божонок. — Но Менгра — он тоже ничего мужик. И…
— Что? — бездумно переспросил Ксе.
Жень замялся, а потом быстро выхватил просмотренную фотографию из его рук.
— Вот, — торопливо сказал он. — Это мы с Женькой паспорта получали.
Они как будто у зеркала стояли — две веселые мордашки рядком, развернувшие свои Главные Документы у щек; план был настолько крупный, что Ксе прочел фамилию.
— Воиновы, — сказал он. — Воинов, Евгений Александрович.
— Угу.
— Так я и думал… — шаман улыбнулся и поерзал, двинув плечом. — Эй, не ложись на меня, тяжело же.
— Извини, — Жень отодвинулся. — А там дальше, ну…
Дальше шли старые, советской печати фото, начавшие уже выцветать; детей на них не было, только их будущие родители — отец и мать.
Мать Отваги.
— Это мама, — тихо сказал Жень.
Сказочно красивую Лену легко было принять за ту, кем она являлась, а мать Женя выглядела самой обыкновенной женщиной; молодая, не более чем миловидная, она походила на мужа, точно сестра. «Наверняка сестра и есть, — подумал Ксе. — У них же не как у людей. Она ему шакти приходится».
— Жень, — спросил он, — ее ведь Александра звали?
— Угу.
— А что с ней случилось?
Божонок вздохнул.
— Она… нас родила.
Шаман озадаченно нахмурился. Он по-прежнему чувствовал неловкость, затрагивая эти вопросы, но Жень сам взялся показывать ему фотографии, и Ксе понимал, что сейчас — можно. Жень впускает его в тот уголок души, куда могут входить только близкие, и Ксе дозволяется спрашивать и знать о вещах, до которых посторонним нет дела.