— То есть, по-вашему, Алексей Филиппович, выходит, что вооружённою силою национальная безопасность защищается всегда, ибо армия и флот не только защищать наше царство должны, но и всегда быть готовыми к таковой защите? — сообразил генерал.
— Не только, Генрих Арнольдович, не только, — я с удовольствием глотнул кофею и адресовал его превосходительству благодарную улыбку. — Вооружённою силою государство не только защищает все три составляющие национальной безопасности. Военным путём, ежели возникнет такая необходимость, можно расширить территорию, увеличить население и распространить свой образ жизни.
— Касательно территории соглашусь, — кивнул генерал. — Но как можно военной силой увеличить население? Разве что, — Бервальд хитро усмехнулся, — в деревнях детей прибавляется после квартирования там солдат…
Я вежливо посмеялся генеральской шутке и сделал ещё маленький глоток из чашки.
— Нашими соотечественниками становятся жители завоёванных земель, к примеру, — напомнил я.
Молчаливым кивком генерал согласился и с этим. Кстати, его-то собственные предки так и стали подданными русского царя, когда Владимир Десятый завоевал герцогство Курляндское, неосмотрительно выступившее против Русского Царства в союзе с Польшей.
— А кроме того, — развивал я свою мысль, — в армии и на флоте человека приучают часто мыться, содержать в чистоте и порядке бельё, одежду и обувь, мыть руки после оправки и перед едой, каковые привычки продолжают способствовать здоровью и после выхода солдата или матроса в отставку. Да и те же карантины охраняют солдаты.
Вот, кстати, загадка: каким таким уму непостижимым образом сочетается в армии забота о чистоте тела и одежды с потрясающе наплевательским отношением к чистоте перевязочного материала при первичной обработке ран в бою? Я вспомнил рассказ Лиды, как выглядела повязка на моей ране, когда меня привезли в госпиталь, и меня аж передёрнуло. Нет, с этим тоже надо что-то делать, определённо надо…
— Теперь о защите образа жизни, — я потихоньку подбирался к завершению. — Вы, Генрих Арнольдович, лучше меня знаете, сколько стараний прилагают господа офицеры, чтобы приучить солдат и матросов к повиновению приказам, опять же, поступая в службу, все военные чины присягают государю на верность, и это остаётся с ними на всю жизнь. Верность государю и послушание начальникам они и сами сохраняют, и своих близких приучают к тому же. Что же касается распространения образа жизни… Да, одной лишь военной силой свой образ жизни на завоёванных землях не ввести. Но за солдатами приходят священники, купцы и поселенцы, а затем туземцы со временем перенимают что-то из их обихода…
— Убедительно, Алексей Филиппович, весьма убедительно, — согласился Бервальд. Вы не сочли бы за труд изложить ваше учение письменно и несколько более развёрнуто? Со своей стороны обещаю вам публикацию вашей записки в «Военном вестнике». Мне представляется, такая публикация дала бы толчок развитию нашей военной мысли…
— Весьма польщён, Генрих Арнольдович, и непременно напишу, но, с вашего позволения, почтительнейше прошу публикацию отложить, — с сожалением вздохнул я.
— Почему же, Алексей Филиппович? — не понял генерал.
— Видите ли, Генрих Арнольдович, — принялся я объяснять, — одно дело, когда такая статья будет подписана человеком, о коем известно то лишь, что он отставной подпоручик и георгиевский кавалер, и совсем другое, если она выйдет в свет за подписью изобретателя армейской винтовки. Согласитесь, это придаст моим словам больший вес в глазах читателей «Военного вестника».
— Вы, Алексей Филиппович, чрезмерно скромны, — я не понял, были эти слова генерала похвалой или укором. — Но я вас понимаю и готов передать вашу статью для печатания тогда лишь, когда вы сочтёте это своевременным. Тем не менее, написание её и передачу мне прошу надолго не откладывать, — подчинённым генерала я не был и приказывать мне он не мог, но генеральские привычки просто так в карман не спрячешь.
— Хорошо, Генрих Арнольдович, — подчёркнуто неуставным ответом я показал, что полуприказной тон генерала пришёлся мне не по душе. Отказывать, однако же, не стал.
— Вы, Алексей Филиппович, умеете смотреть на многое с неожиданной стороны, — вот не понял, это извинения за не вполне уместный тон или искреннее признание моих способностей? — И ваши решения и предложения также бывают весьма неожиданными, — тут генерал меня, ясное дело, перехвалил, но не буду же я ему признаваться, что это всего лишь послезнание. — А умозаключения ваши, проистекающие из этого неожиданного взгляда на вещи, первоначально воспринимаются совершенно невероятными, однако при логическом их исследовании всегда оказываются верными.
Хм-хм-хм… Что-то разошёлся Генрих Арнольдович не на шутку, боюсь даже представить, зачем ему разливаться этаким соловьём. Нет, что что-то его превосходительству от меня понадобилось, это я уже понял, но вот что именно…
— А ещё, Алексей Филиппович, у вас отменно получается распутывать сложные, хм, случаи, — надо же, даже голос по-другому зазвучал — твёрдо и жёстко. Ну хорошо хоть, не властно, при всём моём уважении, он мне всё же не командир.
— Получалось несколько раз, — скромно признал я. Скромность, ясное дело, оставалась тут исключительно показной. Интересно, кстати, кто меня тут Бервальду сдал? Уж не майор ли Государева надзора Лахвостев? Да, почти наверняка он самый, больше просто некому.
— Вы же сестру поручика Фильцева помните? Вы ещё просили у него помощи в сведении знакомства с нею, — обращение генерала к тому почти забытому делу показалось мне странным.
— Помню, конечно, — кратко ответил я.
— Вот, собственно, с той самою его сестрою крайне неприятная история вышла… Вы не могли бы с поручиком поговорить, Алексей Филиппович? Честно сказать, я даже более за себя прошу, нежели за него, уж больно его расстройство на службе сказывается.
Ну, у меня-то воспоминания об истории с сестрой Фильцева были иные, я тот случай считал более дурацким, чем неприятным, но вовремя сообразил, что на этот раз, судя по всему, речь пойдёт о какой-то совсем другой истории, и согласился. От присутствия при нашем с поручиком разговоре Генрих Арнольдович уклонился, не иначе, чтобы не смущать подчинённого, и предоставил нам для беседы небольшую комнатку в первом этаже.
Что выглядел поручик Фильцев нездоровым, заметно было ещё за обедом, сейчас же я готов был посчитать, что он находился на грани нервного срыва, уж не знаю, как такое называет здешняя медицина. И с самого начала нашего разговора я увидел, что в таком состоянии поручик действительно к полноценному исполнению служебных обязанностей непригоден. Он и изложить мне свою беду толком не мог, пришлось мне обкладывать его наводящими вопросами, чтобы хоть что-то уяснить. Но вот когда уяснил… Да уж, и правда, беда.
Сестра поручика Фильцева, Антонина Георгиевна Ташлина, та самая, про которую газеты когда-то писали, будто она застрелила из карабина моей системы забравшегося в дом вора, безвестно пропала. Я сразу же вспомнил пропажу Петра Бабурова, но картина, которую мне кое-как удалось воссоздать из ответов поручика, выглядела совсем по-другому…
Через седмицу после того, как мы со старшим губным приставом Шаболдиным последний раз обсуждали историю с гибелью в доме Ташлиных незадачливого вора, супруги Ташлины не в шутку поссорились, и Антонина Георгиевна, наговорив мужу обидных слов, уехала в имение. Прошёл месяц с небольшим, приказной советник Палаты государева двора Евгений Павлович Ташлин по супруге соскучился и написал ей примирительное письмо, прося и требуя вернуться в семейное гнездо. В ответ он получил письмо от управляющего, в коем тот писал, что госпожа в имении не появлялась вообще, после чего незамедлительно обратился в губной сыск, заявив об исчезновении супруги неведомо куда и требуя принять все меры к её скорейшему розыску. К настоящему времени, однако, разыскать Антонину Ташлину живою или мёртвою так и не удалось.
— Погодите, Владимир Георгиевич, — я пребывал в крайнем недоумении, — вы хотите сказать, что месяц назад Ташлин заявил о пропаже жены и за это время ни сам он, ни губные не обратились к монахам с прошением о молитвенном розыскании?!
— Н-не знаю, — растерянно ответил Фильцев.
— Так узнайте! — кажется, я сказал это чуть резче, чем следовало, поэтому сбавил тон и продолжил: — Только не у Евгения Павловича узнайте, а у губных. Если он подавал на молитвенное розыскание, не поставив их в известность, они всё равно знать будут.
— Прошу простить, Алексей Филиппович, а монахи правда смогут найти Антонину? — без особой уверенности спросил поручик.
— Прежде всего, они установят, жива ваша сестра или нет, — понимаю, что большой надежды мои слова Фильцеву не давали, но лучше будет, если он узнает хорошую новость, будучи готовым к плохой, нежели наоборот. — Если нет, узнают, где тело.
— А если жива? — встрепенулся поручик.
— Не знаю, уж простите, Владимир Георгиевич. Такого опыта у меня не было, — признал я. — Но обратиться к монахам следует непременно.
— Благодарю, Алексей Филиппович, — поручик аж подтянулся. — Я обязательно так и сделаю.
Я вернулся к генералу, кратко обрисовал ему состояние его порученца и настоятельно посоветовал к губным для розыскных дел Фильцева отпускать, в остальном же загрузить его по службе, отнюдь не давая расслабляться.
— Боюсь, Генрих Арнольдович, если у Владимира Георгиевича будет избыток досуга, поручик начнёт искать утешения в бутылке или ещё какую глупость выкинет, — пояснил я.
— А вы, Алексей Филиппович, разве не поможете поручику в его беде? — хм, кажется, кто-то кого-то не так понял. Пришлось объяснять генералу, что в епархию губного сыска я до сих пор вторгался либо по поручению государя, либо, имея знакомства среди губных приставов, но именно в той губной управе, что занимается розыском Ташлиной, я не знаком ни с кем. Видя неудовольствие Генриха Арнольдовича, я слегка отработал назад и предложил ему устроить так, чтобы поручик делился со мной всеми новостями о ходе розыс