— Ну, давай, Петя. Только, смотри, не загибай. Я знаю, ты любишь дисциплину наводить. Учти, в комсомоле работать — это тебе не в роте старшиной ходить.
— Ладно, — сказал Петр. — Чего там...
...Начались танцы, которые чаще называли «товарочка» или попросту «тырла». «Тырла» состояла в топтании и пении припевок. Иногда, правда, гармонист играл на свой лад «Севастопольский вальс». Но вальс в Чеканихе мало кто умел танцевать.
За окнами ночь и осень.
Петр Дегтярев стоит в углу под лампой, смотрит. Ленька Зырянов шатается по залу зря, задевает девок, клубится с парнями, а следом за ним Санька Дунькин трясет своими рукавами. Это он сам себя назвал: Дунькин. В деревне его больше зовут Ежиком. Родни у него нет, метрик нет. Ушел из детского дома и стал жить в Чеканихе, всегда готовый к дурашливым словам, к дурашливому смеху. Он может ходить в болото в буран, может живьем заглатывать лягушек. На голове у Леньки фуражка. Он не расстается с ней никогда. Петр шагнул к Леньке, сцапал его за плечо.
— Шапку сними. Ну-у! Не хулиганничай. В клуб пришел.
Ленька потянул с головы фуражку. Не стоит спорить с Петром Дегтяревым. Его не переспоришь. Забормотал для порядка:
— Я-то что? Один я, что ли? Со всех снимай.
— А ты пример покажи. Комсомолец ты или кто?
Не мог Петр Дегтярев быть без дела. Раз его выбрали секретарем, значит надо действовать.
Дверь клуба отворилась, вошел председатель колхоза. На нем новенький, синего бостона костюм. Ботинки чистые. Седые волосы расчесаны на пробор. На шее синий галстук.
— Разве так танцуют, — сказал председатель с порога. — Так только гвозди в пол загонять...
Тырла притихла.
Председатель подошел к гармонисту.
— Ну-ка, давай вальс. Можешь?
— Могу, — обрадовался гармонист. Гармошка затянула бойко, с придыханием знакомый мотив «...Севастопольский вальс, золотые деньки».
Председатель прошелся немного по залу, кого-то высматривая. Дивчата попрятались за парней, поприжимались к стенкам. Председатель остановился против Марфы Дегтяревой, дальней родственницы Петра, птичницы. Характер у Марфы тихий, боязливый. Она и в клуб-то приходила просто так, поглядеть.
Председатель поклонился Марфе и протянул ей руку.
— Разрешите вас пригласить...
Марфа попятилась, прошептала только: «Ой, да ну...» И руки председателевой не взяла. Тогда председатель сам подхватил Марфу и закружил ее по залу. Марфа засеменила непривычными ногами, а потом ничего, приспособилась.
После Марфы председатель пошел кружить без передышки Машу Тинину. Маша умела танцевать все танцы.
Никто из дивчат уже не прятался и не жался к стенам, а некоторые даже подвинулись поближе к центру, чтоб стать на виду. Всем теперь хотелось потанцевать с председателем. Очень уж ловко у него это получалось.
И председатель потанцевал со всеми. Уходил домой распаренный, утирал лицо платком и улыбался. Сказал Петру Дегтяреву:
— Можешь считать, что танцевальный кружок приступил к работе. Вальс разучили, следующий на очереди краковяк.
Петр шел домой и все размышлял о событиях сегодняшнего вечера и все покачивал головой. «Дела-а... Скрылев сколько был председателем, пока не понизили за пьянство, ни разу в клуб не зашел, а этот танцевать вздумал, с Марфушкой...» Петр посмеялся вслух, громко.
Пришел домой — в избе темно. Позвал:
— Елена!
Тихо в избе. Еще раз:
— Елена! Председатель в клубе с Марфушкой вальс танцевал.
Опять тихо... И вдруг словно картошка с печки просыпалась, полетели вниз увесистые слова.
— Явился, хромой черт. Да чтоб тебя и вовсе-то не было. Чего тебе здесь? Хозяин... Черт навязался. Другой месяц изгородь не горожена. Печка не мазана стоит. А ему все собрания да вальсы. Нашелся активист.
— Ну, будет. Будет, сказано... Ну...
Слова всё сыплются. Много их там скопилось, на печке.
Петр похлебал молока, лег спать.
Утром встал в шесть, пошел в правление. В председательском кабинете уже сидит народ. Петр тоже сел, задымил махрой.
На стенах кабинета — бумаги. На бумагах — желтые столбики и цифры. Растет колхоз в Чеканихе. Председатель сидит за столом, и Петру видно, как он надежно обхватил ногами табуретные ножки. Колени у него широкие. Петр разглядывает председателя. Не первый день тот председательствует, а все интересно: непривычный он, новый для Чеканихи человек. Москвич. Тридцатитысячник.
Председатель щелкает на счетах и говорит:
— Строить надо. Лесу для начала нужно не меньше сотни кубов. Свинарник новый — раз. Гараж надо? Надо. Машин развелось восемь штук. Ясли. И так домов хотя бы десять поставить, для колхозников. Вон у Дегтярева изба на ладан дышит... А? — Председатель смотрит на всех разом так, словно ждет ответа, и ответ этот ему заранее приятен.
— Правление пора строить, — вставил Скрылев.
— Ну, это пока отложим. Под этой крышей еще можно править. Да... Так я думаю, Петра мы бригадиром пошлем в лес на делянку. Он теперь у нас комсомольский вожак — поднимает молодежь. Как ты, Петро?
— Если направите, я что ж...
— А как ребята?
— Я поговорю, у меня все согласные будут.
— Ну вот, давайте. Трактор с вами отправим. А то, я гляжу, его тут приспособили сено возить. Наложат на сани копенку и айда. Это не дело. Сено можно возить на лошадях.
— МТС будет против, — сказал Скрылев. — В договоре ничего нет насчет лесозаготовок.
— Ничего, отправим трактор, а там уж как-нибудь будем расхлебывать.
Петр идет по улице. Деревяшка совсем расшаталась. Пора ее менять. Надо ехать в Барнаул за новым протезом. Теперь уж до весны...
Санька Ежик бредет куда-то, болтая рукавами, издалека кричит:
— Здравствуй, дядя Петр.
Петр опять остановился.
— Ну ты, что ходишь? Давай собирайся. В лес поедешь. На заготовку. Чем без дела околачиваться. Хорошо будешь робить, в комсомол поступишь.
Дунькин сейчас же заголосил частушки, которых знал великое множество:
Шел я лесом просеком,
Нашел пилу с колесиком,
Колесико вертелося,
А мне пилить хотелося.
И зашлепал драными ботинками по густой черноземной грязи.
...Ленька Зырянов мчится на мотоцикле узкой машинной колеей, проложенной по грязи. Фуражку сдуло на затылок, только козырек торчит. Сзади сидит Маша Тинина.
— Стой! — кричит Дегтярев и машет руками. — Ехай сюда.
Ленька остановился, а глаза его все вздрагивают и рука крутит правую рукоятку, поддает газу. Ур-р-р-р — взревывает мотоцикл. Ему, как и Леньке, охота мчаться по узкой колее.
— Ну, все гоняешь, — говорит Дегтярев. — Собирайся, в лес поедем. На делянку.
— А ты что за указ? — высунулась из-за Ленькиного плеча Маша. — Пусть председатель и назначает. Леня уж сколь ездил. И кроме него есть мужики.
— А что? — обрадовался Ленька. — В лес так в лес.
Ур-р-р-р — обрадовался мотоцикл, рванулся. Маша обернулась на ходу:
— Дегтяре-е-в! Возьми и меня в лес. Я пова-ри-и-ить буду.
...Белая краюшка гор виднеется на юге. Первая снежина повихляла в воздухе, выбирая, где бы сесть. Ничего не нашла подходящего, тихо спустилась в грязь и растаяла. Такая участь у первых снежин. Зато тем, что прилетели позже, удалось подольше прожить на земле... Они выбелили степь, и краюшка гор превратилась в простой холмик, а потом потерялась вовсе в белизне.
Петр Дегтярев не заметил, как пропали горы. Они ему ни к чему. Ему некогда глядеть на горы. У него — свое дело.
Инструктор райкома комсомола добирался до лесной делянки двое суток. Председатель колхоза в Чеканихе дал ему лошадь и кошевку. Потом собрал газеты и журналы, что скопились на столах в правлении, сходил к себе домой, принес стопку книг, запаковал все это в мешок и сам уложил на дно кошевки, в сено. Туда же положил кульки с вареной гусятиной, с салом, с яйцами, пристроил бутылки с молоком.
Жена Петра Дегтярева Елена провожала кошевку до последней деревенской избы, все говорила о том, какой у нее муж незаменимый человек, как без него не обойтись в колхозе.
— Скажи ты ему, — говорила Елена, — чтобы много на себя не принимал. Ведь люди при нем отправлены. А он бригадир. На нем только руководство. За всех делов не переделаешь. А ему ведь все мало... — Видно было, Елене нравилось говорить вот так о своем муже.
Радио, что с недавних пор целые дни пело на столбу возле клуба, сообщило на дорожку о погоде: температура 48 — 50 градусов.
Инструктору было очень холодно ехать. Очень долгая была дорога. В сущности, можно ему было и вовсе не ездить теперь в тайгу, дождаться тепла. Но об этом он не подумал ни разу. Все поворачивался спиной к своей лошадке, чтоб уберечься от хлесткого воздуха, не пустить его под тулуп. Бежал следом за кошевкой, изо всех сил прижимал к носу и лбу заскорузлые от мороза рукавицы.
Инструктору нравилось ездить вот так по степи. Он много ездил по ней на машинах, на тракторах, верхом, в телегах и кошевках. Это было хорошо, весело — всегда ехать куда-то, кому-то в чем-то помогать и не торопиться.
Но на этот раз ехать было слишком холодно. Пожалуй, все же стоило переждать мороз. Едва инструктор подумал об этом, как из-за его спины вдруг появились сосны и густо стали по бокам дороги. Он сразу повернулся лицом к лошади, к лесу, начавшемуся внезапно, прямо посреди степи. Здесь было теплее и тише.
Сосны стояли редко и ровно. Все они были тонконогие, одинаковые, маленького роста. Инструктор долго ехал таким лесом по старой тракторной колее.
Лес все густел, стали попадаться настоящие заматерелые деревья, елки, пихты. Дорога пошла по буграм и падям. Она привела к крохотной, под большими соснами, закопченной избушке. К избушке приткнулся тракторный вагончик. Было видно, что в избе и в вагоне топятся печки. Санька Ежик рубил возле избы сосновые сучья.
— Тпр-р-р-р! — громко сказал инструктор. — Здорово, лесоруб.
— Здравствуйте, — сказал Санька, ничуть не удивившись свежему человеку. — Вы когда в комсомол принимаете? Я поступать буду.