Помню еще, он ребят пить учил. Учил как химик. Какую-то таблетку принимать надо или масло есть. И всегда умел это делать. Никогда не пьянел. В старших классах, когда ребята уже начали прикладываться, были вечера с алкоголем, и он пил, но не пьянел.
Пишут, что он заканчивал химическую спецшколу, но это не так. У нас школа самая обыкновенная, и никаких уклонов в ней не было. Хотя требования были высокие по всем предметам. Директором был ветеран войны Виктор Викторович Шаповалов. Очень строгий, так что была дисциплина.
Яркий эпизод, который запомнили все, был на уроке химии в 9-м или 10-м классе. А Миша учился в химической школе при Менделеевском институте, посещал там занятия два-три раза в неделю, и вся школьная программа была для него уже не интересна. Наша учительница химии Войцеховская Марина Моисеевна, свой предмет читала по учебнику: садилась за учительский стол, открывала книжечку перед собой, так, чтобы нам не было видно. И за ней можно было следить глазами по тексту. Ему было скучно на ее уроках, и он себя безобразно вел. Ну, безобразно, конечно, громко сказано, просто не слушал.
Химию народ знал соответственно, то есть не знал вообще, за редким исключением: ну, Ходорковский, ну, Володя Моисеев и кто-то еще в «мед» собирался поступать. И она ему говорит: «Ты что, самый умный? Ты больше меня знаешь? Тогда иди к доске и рассказывай!» Он пошел и рассказал, и это был единственный урок, который запомнил весь класс, потому что он так все объяснил доходчиво и популярно, что все поняли. Мы на каждой встрече одноклассников это вспоминаем.
Миша был спортивный. Занимался плаваньем и борьбой. Отличником не был, но успевал по всем предметам. Только английским занимался с одним одноклассником, подтягивался по английскому. Участвовал во всех наших компаниях, днях рождения, сейшенах, как тогда говорили.
Класс был очень дружный. И до сих пор собираемся, сейчас ежегодно, в конце июня. А когда в институте еще учились, мы каждый год 1 сентября приходили к Екатерине Васильевне Мелешиной, нашей классной руководительнице: собирались и шли к ней. Потом на какой-то период народ разъехался, разошелся. В первый раз после института мы встретились в 1990-м, через десять лет после окончания школы. Екатерина Васильевна еще преподавала. Пришли в школу, там посидели и потом поехали ко мне. У меня была однокомнатная квартира. Собралось двадцать девять человек.
Миша был с нами. Его спросили: «Где ты? Чего ты? Как ты?» Он так скромно: «Да так, по банковской сфере». Я помню, как все начиналось, мы ведь жили рядом. Он как-то встретил меня на улице и пригласил работать в МЕНАТЕП. А я тогда в Сбербанке работала, и карьера вверх пошла, и я подумала: «У меня и так все замечательно, а тут никому не известный МЕНАТЕП». И отказалась. Потом, конечно, пожалела. Но, видимо, что бог ни делает, все к лучшему.
Он тогда подрабатывал плотником в кооперативе. Еще в школе начал подрабатывать: дворником, в булочной, на почте. Но не афишировал этого, и немногие об этом знали. Такая установка была в семье, папа считал: «Тебе надо? Пожалуйста, зарабатывай». Семья инженеров. Что там зарабатывали инженеры в те времена? Ничего себе позволить не могли.
В студенческие годы он подрабатывал все время, у него рано родился сын, так что приходилось.
В МЕНАТЕПе я не работала, но потом пришла в ЮКОС. Меня позвала одноклассница Надя Богданова, моя хорошая приятельница. В Сбербанке я была начальником операционной части. У них новый отдел открывался, были вакансии, и ей понадобился специалист по ценным бумагам.
— Он любил брать одноклассников к себе на работу? — спросила я.
— Вы знаете, он лично никого не брал. Ну, может быть, приглашал. Со мной был единственный случай, когда он позвал меня в МЕНАТЕП. Но людям, которые к нему обращались, помогал всем: и с работой, и вообще, чем мог. Мне помог получить кредит. Мы покупали квартиру, и мне нужно было время перекрутиться. Лишних денег не было, и мы к нему пришли. Позвонили, сказали, у Надьки свои проблемы, у меня — свои. И он нас принял без звука.
Когда мы звонили, секретари всегда о нас знали. Говорят: «Представьтесь!» И как только скажешь фамилию, соединяют моментально. Возможно, были люди, с которыми он не хотел общаться, и не общался. Но многим нашим помогал, по-разному. Мне дал кредит. Под проценты, все как положено в банке, но вы же понимаете, что было достаточно одного росчерка пера на заявлении, чтобы кредит дали. Людям, которые обращались к нему за помощью, не отказывал никогда. Так или иначе, вопрос решался. Сразу говорил: это я не могу, это я не могу, а могу вот так. Кому-то с квартирой помогал, нескольким одноклассникам с лекарствами, с работой, понятно.
Некоторые не оправдывали доверия. Например, занимали деньги и не отдавали. Он устраивал на работу, а человек показывал себя не с лучшей стороны.
Если его о чем-то просили, советовал: «Ты не говори, что тебе надо там тысяч десять, говори сразу, сколько надо. Ты лучше завысь, но так, чтобы второй раз не обращаться». Это был его принцип. То же касалось работы. Помогал один раз. Если просили — устраивал. А дальше — как хочешь. Никогда никого не вел, не патронировал. Мы с Надеждой скрывали, что мы одноклассницы Ходорковского, это стало известно случайно и уже после его ареста.
При нем не было такого, что вот этих, вот этих, вот этих не трогать, это мои люди.
— То есть на работу брал, а потом относился ко всем одинаково?
— Абсолютно. Другое дело, когда человек из людей Ходорковского проявлял отрицательные качества. Был такой момент. Он нас с Надей позвал. Я не буду называть, о ком шла речь. Он давно не работает в ЮКОСе, вынужден был уволиться, потому что это было уже за гранью. Мишка нас с Надей позвал и сказал: «Девчонки, сделайте все, что угодно, но чтобы его здесь не было».
— А Михаил в МГУ не собирался поступать?
— Насколько мне известно, он всегда собирался в Менделеевку. В МГУ смотрели на пятый пункт, люди даже меняли фамилии. Я думаю, просто не лез на рожон. Он вообще человек, который не лезет на рожон. Мне кажется странной вся эта ситуация, и с ЮКОСом, и вообще, потому что он трезво все всегда оценивает, всегда все рассчитывает, по крайней мере, в бизнесе, на несколько шагов вперед. Он очень осторожен. Так что мы были в шоке. Хотя ему говорили, что это может случиться. Кстати, сегодня было интервью в «The Sunday times» [13 — Марк Франкетти. «The Sunday Times», 18.05.2008: http://www.gazeta. ru/news/lastnews/2008/05/18/n_1220181.shtml], в котором он впервые назвал фамилию Сечина.
— Да эта фамилия уже фигурирует бог знает сколько.
— Это понятно. Но названа в первый раз. Он никогда не называл никаких фамилий. А теперь сказал, что первое дело Сечин завел из жадности, а второе — из трусости. Почему вдруг заговорил, не знаю. То ли потому, что Сечин сейчас в правительстве. Когда я вижу лицо Сечина, меня просто трясти начинает: филолог с лицом убийцы. Вы знаете, какие слухи, да? Кто-то из правительства пришел к Ходорковскому и сказал: «Вот этому человеку, видимо, Сечину, ты отправишь столько-то». И Миша сказал: «С какой стати?» Якобы с этого все началось. Вот так тривиально. Но я не знаю, насколько это правда.
Студенты
Эта листовка выложена на сайте группы поддержки Михаила Ходорковского «Совесть», а передала ее им выпускница МХТИ Татьяна Эдельштейн.
Заметка об отряде по уборке картошки «Спутник-83», которую я процитировала, подписана двумя фамилиями: М. Ходорковский, командир отряда и Д. Мурзин, комиссар. Она вполне в духе того времени с отчетом о количестве убранных тонн «сочных корнеплодов» (это о свекле), о ремонте ферм и передовиках труда.
Дмитрия Мурзина я нашла на сайте Одноклассники. ru, и он мне ответил:
«Я был очень хорошо знаком с Мишей, хотя учился с ним и не в одной группе, но на одном факультете. Много пересекались, в том числе и по комсомольской работе, и не только. Последний раз я видел его, правда, году в 91-м перед своим отъездом на работу во Францию.
Есть даже одна заметка, которую я написал в 84-м году и поставил Мишу в соавторы. Текст настолько глупый, что всю ответственность беру на себя.
В Менделеевке есть много людей, которые хорошо помнят Ходорковского, не знаю только, захотят ли общаться на эту тему. Что касается меня, то вне зависимости от Ваших взглядов, Вы услышите о нем только хорошее».
Это закономерность. Из нескольких десятков писем, которые я получила в ответ от выпускников МХТИ, резко отрицательным было только одно и содержало отказ от общения без объяснений причин.
Просто парадоксально, что на человека, обвиненного во многих преступлениях, приговоренного к тринадцати годам лишения свободы, оказалось архитрудно найти надежный компромат. В негативном плане высказываются люди либо явно заинтересованные, например, владельцы бизнеса в России, не намеренные его терять.
Либо обиженные, например уволенные Ходорковским из ЮКОСа. Либо это информация из вторых, третьих рук.
Например, мне с возмущением рассказывали, что им с возмущением рассказывали, что Ходорковский на картошке студентов гонял нещадно и заставлял работать по выходным. Судя по результату (отряд «Спутник-83» был в числе победителей соцсоревнования), это вроде бы похоже на правду. Но из «бойцов» того отряда не подтвердил никто.
«Кто же вам теперь о нем плохо скажет», — заметила мне Валерия Новодворская.
Человек в «мертвом доме». То есть почти мертв. А о мертвых либо хорошо, либо ничего.
Впрочем, люди, лично его знавшие, как правило, утверждали, что этические соображения ни при чем. Просто хороший парень, и все.
Итак, 1980 год.
«Время, как теперь воспринимаю, было золотое — расцвет застоя, — писал мне однокурсник Ходорковского Сергей Кушнеров. — Кто хотел и умел, уже мог быть свободным, а страх еще сдерживал диких людей от дикости. И Москва совсем другая. Деревянный домик с деревянным тротуаром! — в прямой видимости Кремля (правда, скрыт каким-то огромным лозунгом), дворик прямо как с картин XIX века: травка, дорожки протоптанные — просто чудо! Недалеко от Военторга — двухэтажные домики с садиками — прямо как из романа Булгакова