— Тогда предоставь это мне, дорогая, и я придумаю, что можно сделать.
— Я знаю, что ты обязательно что-нибудь придумаешь, — сказала она, доверчиво подняв ко мне свое симпатичное личико. — Ты же член семьи.
Мне показалось, что это как раз дело для Азазела, и я его вызвал. Он появился, как обычно, на полке, которую я установил специально для него на уровне глаз. Как обычно, он был не готов к тому, что его вызовут, и, как обычно, без какого-либо предупреждения уставился мне в глаза и издал свой обычный пронзительный визг. Он утверждает, что всегда реагирует таким образом, неожиданно оказавшись лицом к лицу с жутким монстром, хотя он так и не объяснил, зачем ему визжать, увидев меня.
На этот раз он выглядел чуть краснее обычного, словно ему приходилось прилагать некие усилия, и в своей маленькой ручке он держал некий предмет, напоминавший дробину. Даже взвизгнув при виде меня, он продолжал ритмично поднимать его и опускать.
— Ты что, не понимаешь, что оторвал меня от оздоровительных упражнений? — заявил он.
— Извини!
— И что в том хорошего? Теперь мне придется пропустить сегодняшние упражнения. Просто пропустить. И как мне поддерживать себя в форме? Просто понятия не имею.
— Зачем тебе их пропускать, о Великий и Благородный Повелитель Вселенной? Разве ты не можешь вернуться в то же мгновение, которое покинул, и продолжить свои упражнения?
— Нет, это слишком сложно, и я не нуждаюсь в твоих глупых советах. Я просто их пропущу. Но позволь мне задать тебе вопрос…
— Да, Ваше Всемогущество?
— До сих пор ты вмешивался, когда я играл в азартные игры — и был близок к выигрышу. Ты также вмешивался, когда я был в процессе получения всевозможных почестей, когда я принимал душ, когда я участвовал в сложных ритуалах вместе с некоторыми прелестными представительницами моего вида. Как так вышло, что ты до сегодняшнего дня не мешал моим ежедневным упражнениям? Если уж и мешать мне — то самое для того время. В другой раз делай так же.
Он положил дробину и пинком отправил ее в сторону. Я понял, что ежедневные упражнения ему не слишком нравятся.
— Что на этот раз? — кисло спросил он.
Я рассказал ему историю Юфросины и Алексиуса Меллон, и он поцокал языком.
— Старая, старая история, — сказал он. — Даже в нашем мире недальновидные прихоти молодости приводят к неописуемым несчастьям. Но мне кажется, что этой Юф… Юф… или как ее там, всего лишь нужно подчиниться низменным и извращенным желаниям своего самца.
— Но в том-то и дело, о Всемогущий, что она чистая и непорочная девица.
— Ну да, как же, ты только что высказал очередной оксюморон. По крайней мере, если девицы вашего мира хоть чем-то похожи на девиц моего. В свое время я встречал невероятное количество холодных зиббулов — под зиббулами я имею в виду самок домашних животных…
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, о Потрясающий, но что нам делать с Юфросиной?
— Собственно, все очень просто. Поскольку ей не нравится мужское тепло… Можешь принести мне ее фотографию или предмет одежды — что-нибудь, на чем я мог бы сфокусировать свою энергию?
К счастью, у меня нашлась ее более или менее приличная фотография, при виде которой Азазел скорчил унылую гримасу. Однако ему не потребовалось много времени, чтобы сделать свое дело, после чего он отбыл восвояси. Я заметил, что он оставил свою дробину. Собственно говоря, дробина лежит у меня в кармане, и я покажу ее тебе в доказательство существования Азазела… Не знаю, что ты подразумеваешь под «реальным» существованием, говоря твоими словами, но если ты не хочешь на нее смотреть, то я продолжу.
Две недели спустя я снова встретился с Юфросиной. Она выглядела еще более несчастной, чем когда-либо, и я испугался, как бы от того, что сделал Азазел, не стало еще хуже. При том, что Азазел никогда не соглашается изменить что-либо, уже им сделанное.
— Алексиус еще не вернулся? — спросил я.
— Он вернется в воскресенье, — апатично ответила она. — Дядя Джордж, тебе не кажется, что в последнее время похолодало?
— Не так уж чтобы не по сезону, моя дорогая.
— Ты уверен? Мне почему-то так кажется. Я просто весь день сижу и дрожу от холода. Под этим толстым пальто у меня самое теплое платье, а под ним хорошее теплое белье, я даже надела шерстяные носки поверх колготок и тяжелые туфли, но мне все равно холодно.
— Возможно, ты плохо питаешься. Прекрасная большая миска бобового супа по-флотски чудесно тебя согреет. И на твоем месте я лег бы в постель. Включи обогреватель в комнате, накройся несколькими одеялами, и тебе будет тепло, как на пляже на островах южных морей.
— Не знаю, — ответила она, морща свой симпатичный носик и качая головой. — Именно в постели мне холоднее всего. Особенно рукам и ногам — они словно превращаются в сосульки. Когда вернется Алексиус, он не захочет ложиться со мной в постель, я такая холодная. Хоть что-то хорошее, — мрачно добавила она. — Ему предстоит обнаружить, что я и в самом деле холодная сам-знаешь-что.
Еще через две недели раздался стук в дверь — радостный и счастливый. Помнится, я был занят сложными математическими расчетами какой-то лошадиной статистики, и мне не очень понравилось, что меня прерывают, но когда я открыл, в комнату ворвалась Юфросина, чуть ли не танцуя.
Я уставился на нее.
— Что случилось, Юфросина? — и, пытаясь определить причину ее восторга, добавил: — Что, Алексиус оставил тебе все свои деньги и сбежал?
— Нет, дядя Джордж, конечно нет. Алексиус уже неделю как дома, мой дорогой прекрасный муж.
— Дорогой прекрасный муж? Хочешь сказать, он отказался от своих любовных притязаний и вновь наслаждается деньгами?
— Не понимаю, о чем ты, дядя Джордж, — сказала она, высоко задрав свой маленький подбородок. — Все, что я знаю, — когда он вернулся домой, я легла на свою сторону постели, и мне было холодно как никогда. Я вся посинела и дрожала. А потом он лег в постель со своей стороны, и мне показалось, будто я на расстоянии чувствую его тепло. Не знаю, как так получилось, но его тело словно излучало восхитительное тепло, которое просто заливало меня. О, это было настоящее блаженство.
Естественно, я придвинулась поближе к теплу. Он был словно магнит, а я — кусочек железа. Я почувствовала, что скольжу в его сторону, а потом столкнулась с ним и обняла его своими бедными холодными руками. Он страшно вскрикнул, почувствовав прикосновение моих холодных рук и ног, но я не собиралась его отпускать и держалась за него крепче, чем когда-либо.
Он повернулся ко мне и сказал: «Ах ты бедняжка! Тебе так холодно». А потом положил свои прекрасные теплые руки на мою ледяную спину и стал водить ими вверх и вниз. Я чувствовала тепло его рук сквозь ночную рубашку, вверх и вниз, вверх и вниз. Дядя Джордж, я просто заснула в его объятиях, счастливая. У меня никогда не было лучшей ночи, а утром мне не хотелось, чтобы он вставал. Боюсь, ему пришлось от меня отбиваться. «Не уходи, — говорила я. — Мне будет холодно». Но ему нужно было идти.
И так теперь каждую ночь. Такое счастье. В теплых объятиях моего теплого Алексиуса, дядя Джордж, мне кажется, что даже деньги уже не столь важны. В них есть что-то очень холодное.
— Тсс, детка, — сказал я, ибо слова ее потрясли меня.
— Нет, я имею в виду именно то, что сказала, — возразила она.
— Скажи мне, дорогая, — сказал я, — когда вы обнимали, ласкали и согревали друг друга, вы не… — Я замолчал, не в силах подобрать слова для промелькнувших у меня в голове постыдных мыслей. В конце концов, я достаточно стар, чтобы постичь все грехи мира.
— Да, — гордо ответила она, — и я не вижу в этом ничего плохого. Пусть моралисты говорят все, что хотят, о том, что деньги — величайший из божественных даров человечеству, и о том, что любовь — корень всех зол, но я говорю: любовь — самое теплое, что только есть на свете.
— Что ты станешь делать летом? — вызывающе спросил я.
— Значит, немного попотею, — ответила она, и я понял, что за нее можно больше не беспокоиться.
Я никогда не знал столь счастливой супружеской пары, как Юфросина и Алексиус Меллон. Им было тепло каждую ночь, они немного попотели летом, и в конце концов у них родились двое детей.
Юфросина стала совсем другой. Она больше не боялась мужчин и не подозревала их в дурных намерениях. Более того, их намерениям она была даже рада и порой высказывалась в весьма уничижительной манере о тех из них, кто, на ее взгляд, был насквозь пропитан старосветским этикетом.
Она одевалась так, чтобы привлечь внимание мужчин, и действительно привлекала их в большом количестве.
Позднее она призналась мне, что из чистого любопытства пыталась согреться вместе с кем-то из них, но после пятнадцатой или шестнадцатой попытки — по ее словам, она потеряла им счет — она сдалась. Никто из них не обладал божественным теплом Алексиуса.
Это ее несколько раздражает, и она жалуется, что любовью, в отличие от денег, следует делиться и что любовь, в отличие от денег, может прирастать, лишь если дарить ее, не требуя ничего взамен. Она продолжает это утверждать, даже несмотря на то, что я напомнил ей: деньги, если их с умом вложить, приносят немалую прибыль.
Так что она остается с Алексиусом — и если это не счастливый конец, то что?
— Мне кажется, Джордж, — сказал я, — что Юфросина, вероятно, очень несчастна из-за того, что не получает никакого удовольствия от посторонних связей, и вынуждена хранить верность мужу благодаря вмешательству Азазела, а не по собственному выбору.
— Как я уже говорил, — заметил Джордж, — она действительно слегка недовольна тем, что ее эксперименты не удались, но что с того? Не такая уж большая плата за соблюдение морали. К тому же, — добавил он, — когда любовные прихоти покидают ее усталое тело, что порой бывает, все равно остаются деньги, деньги, всегда деньги. Так же, к примеру, когда я прошу у вас пять долларов на пару дней.
Эта пара дней тоже длится всю жизнь Джорджа, но пять долларов я ему все-таки дал.