Три года назад. После бесконечных разбирательств, переразбирательств, подачи и передачи заявлений дело поступило в суд в мае. Я запомнил, потому что начала цвести полынь, и этот запах раздирал мне слизистую носа. Девочка с фотографии ерзала и суетилась на стуле, вздыхала, закрывала глаза руками и пропускала волосы через пальцы. Она скрещивала ноги, садилась на разные стороны и опускала голову лицом вниз на трибуну свидетеля.
– Я запуталась… – это все, что она говорила. – Я запуталась…
В папке есть и другие фотографии, цветные, которые я вырезал из школьного ежегодника Дюран. Я оставил описания, прикрепленные к фотографиям, в качестве глупой шутки: Коди Притчард, футболист, бегун; Джейкоб и Джордж Эсперу, близнецы как по крови, так и по футболу, члены охотничьего клуба и будущие фермеры Америки; Брайан Келлер, футболист, гольфист, член студенческого совета, почетный ученик школы.
Они вставили в девушку метлу, бутылку и бейсбольную биту.
Меня назначили следователем по этому делу, и я знал Мэри Реблинг еще с детства. Мэри – учительница английского в средней школе Дюран, а также тренер женской баскетбольной команды. Она сказала, что спросила Мелиссу Маленькую Птичку об отметинах на лице и руках, но не смогла получить внятного ответа. Позже Мелисса пожаловалась на боли в животе и кровь в моче. Когда Мэри потребовала рассказать, что произошло, Мелисса ответила, что поклялась никому не рассказывать. Она боялась, что мальчиков может это обидеть.
Руби говорит, что со дня суда я достаю эту папку раз в неделю. Она считает, что это ненормально.
По просьбе Мэри Реблинг я пришел в школу во время тренировки по баскетболу. Пока девушки бегали, я снял значок, вытащил наручники и пистолет и спрятал их в свою шляпу за столом. Я сидел в кабинете и играл с карандашами, пока не заметил двух девушек в дверях. В Мэри было сто восемьдесят два сантиметра, и она прямо сказала мне, что пошла со мной на выпускной только потому, что я был одним из немногих мальчиков в классе выше ее. Мэри возвышалась над Маленькой Птичкой и не давала ей отступить, положив руки на плечи Мелиссы. На молодой индианке блестел юношеский пот, и, если бы не синяки на лице и плечах и признаки фетального алкогольного синдрома, она смотрелась бы просто идеально. Я поднял один из карандашей и сказал:
– Не понимаю, как им удается засовывать грифель внутрь.
К моему удивлению, ее лицо помрачнело, когда она задумалась над этим вопросом.
– Наверное, есть такие деревья, которые уже растут с грифелем.
Ее лицо просияло от облегчения, что она смогла разгадать загадку.
– Вы шериф. – Ее голос был таким детским и концентрировал в себе все доверие мира. Меня словно отбросило на двадцать пять лет назад, когда Кади по субботам смотрела «Полицейские – наши друзья» в «Улице Сезам».
– Да, он самый. – Она обвела меня взглядом от ботинок с закругленными носками до спутанных серебристых волос, которые точно торчали во все стороны.
– Синие джинсы.
Мы были третьим округом в Вайоминге, где синие джинсы считались за униформу, но у нас правоохранительные органы обычно сидели в транспорте, так что городское население редко видело нас ниже пояса.
– Да, в ширину такие же, как и в длину.
Мэри попыталась подавить смех, и Мелисса посмотрела на нее, а потом снова на меня. Такие проблески чистой любви увидишь нечасто, ведь умные люди хранят ее в себе на черный день. Я начал вставать, но потом передумал.
– Мелисса, твой дядя – Генри Стоящий Медведь? – я решил, что лучше начать с какой-то личной связи.
– Дядя Медведь. – Улыбка на ее лице была просто огромной. Генри был одним из самых недооцененных пророков и лично заинтересованных людей, которых я когда-либо знал.
Я жестом попросил ее сесть напротив и закатал левый рукав рубашки, чтобы показать едва заметные перекрестные шрамы на левой руке.
– Однажды я играл в бильярд с твоим дядей Медведем в Джимтауне и поранился…
Девушка округлила глаза, когда села на стул напротив меня, и инстинктивно потянулась, чтобы дотронуться указательным пальцем до мраморной плоти моего предплечья. Ее пальцы были прохладными, а ладони до странности лишены всяких линий, будто ее судьба еще не была определена. Я медленно потянулся через стол, скользнул ладонью под подбородок девушки и приподнял, чтобы подчеркнуть сильный ушиб на линии скулы.
– У тебя тоже есть ранения. – Она коротко кивнула, тем самым освободив лицо, и опустила глаза на рабочий стол, где лежало письмо о президентской награде за физическую подготовку. – Как это произошло?
Маленькая Птичка прикрыла ушибленную челюсть, быстро повернувшись в сторону, а потом бросила косой взгляд на Мэри.
– Мелисса, я не хочу никому причинять вред, но еще хочу, чтобы никто не причинял вред тебе. – Она кивнула и начала мягко раскачиваться взад-вперед, крепко зажав руки между ногами. – Тебя кто-то обидел?
Девушка не отводила взгляд от стеклянной поверхности стола Мэри.
– Нет.
Я изучал отражение Мелиссы и пытался представить ее такой, какой она должна была быть. Мелисса относилась к сильным, ясноглазым шайеннам из северной резервации, а предки ее матери были кроу. Я силился вообразить, как выглядела бы Мелисса, если бы мать не отняла у нее искру любопытства из глаз, когда употребляла слишком много коктейлей из дезинфицирующего «Лизола» и дешевого спирта во время беременности. Мелисса должна была быть прекрасной индианкой, стоящей на холмистых, поросших травой холмах Литтл-Бигхорна, протянув руки к свободному, безопасному будущему. Когда я поднял глаза, то подумал, что девушка прочитала мои мысли, увидела ту же картину. Она перестала раскачиваться и смотрела на бриллиантовые застежки моей рубашки.
– Было романтично, – спокойно сказала Мелисса, будто эмоции сделают ее заявление менее важным. Она снова перевела глаза на стол.
Я откинулся на спинку стула, позволив кончикам пальцев оставаться на краю срезанного стекла.
– Что было романтичным, Мелисса?
– Прогулка, – ответила она столу.
Пиво кончилось, Кади так и не позвонила, и я отказался от чехла «Доктора Леонарда», который мог бы спасти будущий продуманный интерьер дома. Мне нужны еще пиво и какая-нибудь компания, поэтому я с силой надел шляпу, плотно застегнул куртку из овчины и шагнул в горизонтальные снежные вихри, вылетающие из-за угла дома. Самое время проехать километр по мощеной дороге до «Рыжего пони». Я немного постоял на досках, прислушиваясь к чему-то выше ветра – всего в десяти метрах от земли хлопали крылья, и гуси предупреждающе кричали друг другу, пока летели на юг. Может, они отправлялись слишком поздно. И, может, не они одни.
Вдалеке виднелись очертания скачущего неонового пони в темноте и нескольких грузовиков, припаркованных на гравийной стоянке. Подъехав ближе, я заметил, что в самом баре не горит свет, и меня накрыла паника при мысли о том, что за пивом придется ехать обратно в город. Я припарковался и разглядел в затемненном окне движение нескольких фигур. Пробки выбить не могло, ведь красный неоновый пони все еще скакал на моем капоте и лобовом стекле. Я пробивался сквозь ветер, чтобы дойти до стеклянной двери бара, и только чудом не столкнулся с владельцем и директором «Рыжего пони» – Генри Стоящим Медведем.
Мы с Генри знали друг друга с начальной школы, когда подрались у питьевого фонтана, и он расшатал два моих зуба хуком слева, которому научился на Блэк-Хиллс. Мы постоянно соревновались в силе с самого детства и до старшей школы, а потом я закончил университет Калифорнии, из-за чего снова стал годен, попал в армию и уехал во Вьетнам. Генри незаинтересованно попытался оценить образовательную систему белых в Беркли и успел понять, что она ему не нужна еще до того, как КОВПВ наградило его оплаченным четырехлетним отпуском в Анкхе. Именно там Генри признал, что окончательно понял суть белых – они способны убивать как можно больше людей самыми эффективными способами.
По возвращении в Штаты Генри пытался поступить в колледж, но быстро понял, что больше не может слушать лекции. В семидесятых он вернулся к политике и следующие десять лет был в сердце каждого движения коренных американцев. Но придя к выводу, что революция – это дело молодых людей, Генри вернулся в округ Абсарока на похороны бабушки, которая его вырастила, и раздобыл где-то деньги, чтобы вместе с Фондом превратить старую станцию Синклер, единственное общественное здание Кроссроудс, в своеобразный бар, который потом назвал «Рыжий пони». Генри просто обожал Стейнбека. Фонду было выгодно открыть бар – хотя бы для того, чтобы уберечь конференц-залы с восточными коврами от заляпанных дерьмом резиновых сапог местных жителей.
Мы посмотрели друг на друга, и на его лице отразилась тень самоуничижения, которая обычно таила за собой какой-то скрытый смысл.
– Пива, Тонто? – спросил он, протягивая мне открытую бутылку и проходя мимо с чем-то вроде монтировки в другой руке. Я заглянул через бильярдную в сам бар и разглядел около восьми человек на табуретах, очерченных флуоресцентным светом пивных холодильников. Это много. Я сделал глоток и последовал за ним в дальний конец комнаты, где Генри, видимо, собирался уродовать стену. Прислонившись к ней, Генри просунул плоский конец монтировки за деревянную панель, из которой состояла внутренняя отделка бара.
– Ты опять забыл оплатить счета? – он на мгновение замер, чтобы бросить на меня презрительный взгляд, а потом навалился всеми ста килограммами на монтировку, чтобы вырвать панель вместе с гвоздями, и вскоре та с грохотом свалилась у наших ног. Я наклонился, чтобы осмотреть кольцевые отверстия в штукатурке, которые раньше прятались за панелью. Лицо Генри оставалось бесстрастным, как и всегда.
– Черт. – Он без слов просунул монтировку под следующую панель и сорвал ее на пол. То же самое. – Черт.
Я решил, что самое время спросить.
– У тебя ремонт, или мы ищем что-то определенное?
Генри махнул на стену рукой одновременно спокойно и угрожающе.