Мы с отцом «отдыхаем» в санатории невыносимые 28 дней. Оба постоянно кашляем, у нас один «профиль», поэтому ездим «лечиться» вместе. Мама по своему «профилю» ЖКТ ездит в санаторий одна. Летом, когда мы с братом у бабушек в Сибири.
Я предчувствовала, что мне здесь будет плохо. И не ошиблась. Я не выношу молчания и одиночества. Мне тоскливо. Дома хотя бы мама рассказывает о себе, а я ее слушаю. Отец же просто молчит. Читает газеты, журналы, а меня не замечает.
Заговорить с ним у меня получается редко. От стресса я буквально теряю дар речи. Так мы и живем, рядом, но не вместе. У него своя жизнь, у меня – своя, больше похожая на бесконечную психологическую казнь.
Комната в санатории тесная, две кровати по стенкам. Как тюрьма, из которой мне не вырваться. Приходят девчонки, зовут гулять. Отказываюсь. Глубокая тоска сильнее меня.
И еще я не понимаю, что происходит. Дома отец ведет себя по-другому. В одну из ночей я просыпаюсь и чуть не задыхаюсь от сильного запаха перегара. Не хочу верить, что он все-таки выпил. Иду в коридор к мусоропроводу, ищу бутылки. Вот они, красавицы, стоят! Несколько штук, из-под пива и чего-то еще.
Земля уходит из-под ног. Я одна, чудовищно одна. И не знаю, как мне быть. Слезы рвутся наружу. Когда уже домой?
Наутро отец будет все отрицать, как обычно:
– Не пил, ты что, доча?!
Я отчаянно хочу ему верить, но знаю, что он врет. И мне еще хуже, чем было. Стыдно идти на завтрак. От отца до сих пор ощутимо разит.
– Ты же обещал не пить! – в отчаянии кричу я.
Слова «все нормально», произнесенные заплетающимся языком, бесят. Потому что это ни хрена не нормально. И не надо мне рассказывать!
Я одна, совершенно одна. Вокруг огромный холодный космос. Мне не на что и не на кого опереться. Я хочу домой, хотя знаю, что никто не поймет и не разделит со мной происходящий ужас. И если бы такой человек у меня был, я вряд ли бы нашла слова, чтобы объяснить.
Мне остается удержаться в холодном космосе до отъезда домой. Болтаться в безвоздушном тоскливом пространстве и ждать, ждать, ждать.
Глава 31Джуля
Слезы катятся градом. Я и не знала, что способна так рыдать. Но даже громкие стенания не облегчают мое горе.
Много лет я мечтала о собаке, о большой собаке! Об афганской борзой или, на худой конец, об ирландском сеттере. Отец же привез какую-то чумазую шмакодявку. Она смотрит на меня огромными от страха глазами и подходит ближе, чтобы утешить.
Моя мечта разбита вдребезги. На мел-ки-е ку-соч-ки…
Оказалось, это собака моего кузена. Наши отцы, родные братья, совершили сделку века: один отдал собаку своего сына, другой ее забрал для дочки.
Кто там думал о чувствах детей и думал ли вообще, осталось неизвестным. Отец прилетел с собакой в Москву. Дальше ехал поездом. Вышел с ней погулять на остановке, а собака, испугавшись свиста соседнего состава, вдруг дала деру. Отец побежал было за ней, но в этот момент тронулся и его поезд, от которого он побоялся отстать и поехал дальше без собаки.
Другой на его месте махнул бы рукой и забыл неудавшуюся историю. Но отец не мог бросить собаку. На следующей станции он сошел с поезда и поехал обратно. Собака бегала по платформе и, увидев отца, от радости чуть не бросилась под поезд.
Домой они добирались на проходящем товарняке с углем, а дома встретили рыдающую меня.
На следующий день отец уехал на работу, а собака от горя слегла и целый день не поднималась, отказываясь от еды и питья. Вечером же радовалась как безумная, когда отец вернулся.
Мои мечты о большой собаке постепенно забывались и в конце концов окончательно растворились вместе с угольной пылью от поезда, из-под слоя которой вдруг вынырнула очаровательная мальтийская болонка Джуля редкого рыжего окраса. Очень серьезная, ласковая и послушная. Моя собака.
Мы прожили вместе одиннадцать счастливых лет. Джули не стало в ее 14, когда я уже училась в Москве. Я рыдала три дня, пугая соседок по комнате. На тот момент это была самая большая потеря в моей жизни. Моя Джуля теперь смотрит на меня с фотографий.
Глава 32Первое мая 1988 года
Первое мая. Тепло. С улицы доносится музыка. Праздник. Скоро начнется демонстрация.
На кухне стоит торт. Большой, шоколадный, из него торчат фигурные зайцы. Такой торт – сам по себе праздник. Шоколадно-ванильный аромат заполняет всю кухню. Отец привез его из Киева, где был проездом после Чернобыля. То есть это настоящий подарочный торт, да еще из такого места, как Киев!
Я радуюсь солнечному утру, торту, выходному дню. Хорошо-то как! Мы с мамой собираемся на демонстрацию. На мне новый синий плащ. Я кажусь в нем взрослее. Неожиданно повздорили из-за шапки. Мама велела мне надеть ее, а я отказалась, потому что тепло. Пусть солнце светит прямо на волосы. Мама прибегла к шантажу: сказала, что не возьмет меня с собой. Она была уверена, что я испугаюсь и соглашусь на шапку. Но мне почти одиннадцать, я вступила в подростковый возраст и не хочу уступать. Надоели мне эти шапки! Я одна в них хожу до самого лета! Мама обиделась и ушла.
Радость моя мгновенно улетучилась, внутри заклокотали гнев и обида. Пойду с отцом, решаю я. Он идет позже, еще только собирается.
На демонстрации мы встретили маму. Она махнула мне рукой, мол, иди ко мне. Я отказалась. И тут поняла, что меня буквально скручивает от ужаса. Что я наделала?! Ведь я знаю, что будет потом. Что на меня нашло?
Дальше было самое страшное. Мама перестала со мной разговаривать на много-много дней. Я исчезла для нее, стала пустым местом. Потому что за мой проступок меня можно было только казнить, нельзя помиловать.
Глава 33Мама в больнице
Мне было четырнадцать, когда мама попала в больницу. Брат учился в другом городе, отец находился в командировке.
Я осталась одна. Охваченная тревогой, в пустой квартире. Без связи с кем-либо из моей, пусть дисфункциональной, но какой-никакой семьи. Чтобы снять тревогу, я отдраила квартиру и села планировать меню для мамы на завтра. В больницах невкусно кормят. Наверняка она там голодная.
Утром я должна была идти в школу и пошла. Но тревога звенела в голове так громко, что ничего из сказанного на уроках я не запомнила, а когда вызвали к доске, не смогла ответить. После школы бросилась на кухню. Три часа у плиты. Приготовила все, что могла придумать. Разложила по банкам. Упаковала. Еле подняла.
Полтора километра до больницы шла с остановками. Ставила сумки на землю и отдыхала. Маму должны были прооперировать вечером. Вдруг она умерла, а мне не сообщили? С бешено колотящимся в груди сердцем вхожу в здание больницы. Называю фамилию. Уф, сейчас позовут! Жду.
Выходит мама, счастливая, веселая, явно взбудораженная разговором с соседками. Скользит по мне взглядом. Радость сходит с ее лица довольно быстро. Я явно оторвала ее от интересного разговора. Чувствую это всей кожей.
Мне становится стыдно за мои переживания и старания. Я считала случившееся трагедией, а у нее все, в общем, хорошо. Чего я всполошилась-то? Мама забирает пакеты, охает, как много всего я ей принесла, а ей ничего и не надо.
Я молчу, как оглушенная. Со мной такое бывает – в сильном стрессе я замолкаю и не могу говорить. Прихожу в себя по пути домой. Как вышла из больницы, не помню.
Состояние – словно бежала кросс и на скорости врезалась в стену.
Эта история ожила в моей памяти месяц назад, когда муж попал в больницу с тяжелым течением коронавируса. Я сильно переживала, в том числе и за то, как это отразится на нашем сыне. Сын отреагировал довольно спокойно. Его мама, то есть я, не отправила его на «передовую», а смягчила удар собой. Потому что это правильно – беречь детей, пока они недостаточно зрелые.
Часть IIВзрослая жизнь
Глава 1Университет
К семнадцати годам я подошла с расстройством пищевого поведения, депрессией, букетом неврозов, без друзей и с единственным увлечением – Индией.
Индия стала моей любовью так давно, что я почти не помню себя до нее. Яркая, сочная, притягательная, одновременно загадочная и такая близкая, которая примет, позволит затеряться в ней и даже, возможно, найти свое счастье.
Все к тому шло. К четырнадцати я прочла об Индии все, что смогла найти в местной библиотеке. И еще всех индийских авторов, которых охотно издавали в СССР. Выписывала все журналы, которые были как-то связаны с Индией. Вела переписку с поклонниками индийского кино и основала клуб этого самого кино в своем городе.
Знала причудливые названия, которые скрупулезно разъяснялись в сносках книг. Всех индийских актеров и песни из фильмов. Как позже выяснилось, пела я в основном правильно. Фонематический слух у меня хороший.
Что дальше? Только изучать Индию и хинди. Перечень вузов скудный. Факультет в МГУ, в МГИМО, в СПБГУ. Два последних меня не привлекли, а словосочетание ИСАА при МГУ звучало как музыка. Там было три отделения: историческое, филологическое, экономическое. Мама отпустила меня учиться в Москву. Мое желание поступить в ИСАА МГУ, чтобы учить хинди, чудесным образом совпало с ее амбициозными ожиданиями.
На бюджет не прошла. Первый год училась платно.
Глава 2Нервная анорексия
В двенадцать лет я перестала есть мясо. И рыбу.
Мне до слез было жалко животных. Я представляла, как курицы гуляют по травке, как корова пасется на лугу, а безжалостные люди убивают их и превращают в мясо. Я хотела отгородить себя от этой реальности. Мясо и рыбу я не любила, отказ дался мне легко.
Первое время мама пыталась исправить «сломанную версию» меня, накормить курицей и жареной рыбой, но я не соглашалась. Позже я отказалась от выпечки и сладкого как от нездоровой еды. Никогда не ела на ночь. Умеренно похудела.
В 16 лет исчезли месячные. Никто, впрочем, не связал это с моим питанием.