Все будет еще хуже.
Он проехал по проселочной дороге фермы, обогнул солдат и выехал на шоссе в почти полную темноту.
Путешествовать в темноте было очень рискованно. Но он видел на Западе горящий фермерский дом, и ему казалось, что весь мир развалился на части, что давало ему утешение в том, что он решил сделать. Возможно, наступит конец света, но он будет далеко, и ему хорошо заплатят. Даже больше. И у него будет Майра. И другие развлечения.
Он оставил Вольту в огне позади и поскакал сквозь ночь.
К утру он был уже в двадцати лигах от постоялого двора Фосса. Он знал дорогу и холмы и был настороже, потому что Арнауты, хотя и не доставляли неприятностей в течение целого поколения, были расой дегенеративных скотокрадов и торговцев мечами.
Он поднялся на покрытые снегом холмы, его лошадь устала и проголодалась, и он смотрел на деревья по обе стороны дороги. Но когда дорога резко сворачивала в древний овраг, у него не было прямой видимости, и неоплаченные наемники выбрали свое место идеально. Через дорогу у них росло дерево, и он без предупреждения свернул в сторону, и ему пришлось остановиться.
Он ослабил меч в ножнах и потянулся, чтобы отстегнуть свой фузил.
Он так и не увидел арбалетного болта, попавшего ему в грудь. Ему потребовалось несколько часов, чтобы умереть.
Книга ПерваяМастер искусства
Знание-это сила …
1
Арантур подул на пальцы и вытер перо о кусок льняной ткани. Он слишком устал, чтобы делать свою лучшую работу, и глубоко вздохнул, глядя в маленькое застекленное окошко в своем фронтоне. Стеклянное окно было самой большой достопримечательностью в длинной комнате, которую он делил с тремя другими молодыми людьми. У каждого из них был фронтон с роговыми стеклами, семь этажей над мощеной улицей, что позволяло проникать только частичке зимнего солнца. Только в окне у письменного стола было стекло, через которое студент мог видеть свою работу.
Его внимание привлек блеск талисмана-кристалла курии. Он помахал над ним рукой, думая, что оставил его включенным, когда готовился к экзамену, проклиная пустоту, а затем сожалея о своих проклятиях, но блеск был только естественным солнцем, запутавшимся в камне, а не эманацией силы.
В комнате было очень холодно. Он взглянул на свою жаровню и мешок с углем, мысленно пересчитывая монеты. Он купил кое-что для своей матери: изящные изделия из железа, лучше, чем он мог себе позволить; тонкую бумагу для сестры, кожаные перчатки для отца, которые он сам сделал из дорогой кожи ибикса. У него не было больше денег, чтобы тратить их на уголь.
Кроме того, это был последний день занятий, и большинство магазинов было закрыто, а большинство его учителей уже ушли.
Он посмотрел на строки, которые переписал.
Вначале была тьма и пустота, и все же был ум Софии. И она сказала Слово, и слово было свет, и свет наполнил все небеса, и не было еще ни земли, ни воды, ни огня, ни воздуха. Все было светло.
Он посмотрел на только что составленные буквы. Të gjitha është dritë на языке дома. Школа-Академия-до сих пор представляла собой лишь груду языков и кучу письменности. Немного практической философии и очень, очень мало магии. И даже это немногое было скорее теорией, чем практикой.
Он откинул назад распущенные волосы и постарался не ругаться; переписывание священных слов не должно было сопровождаться невниманием и богохульством. Но писать на своем языке, а не на одном из сухих, мертвых языков, которые, казалось, предпочитала Академия, как Эллен, было одно удовольствие, и это сводило его с ума. Он почти подвел Эллен.
Он почти все провалил. Он этого не сделал, но был близок к этому.
Он вздохнул и обмакнул перо. По последним пятнадцати буквам и точкам над гласными он понял, что перо у него начинает ломаться и его нужно подрезать, но он торопился.
И она говорила в пустоту, и там был свет, но для света она пела, и тогда были стихии, Воздух и вода, огонь и земля. И слово было песней, и песня была Песней, и даже когда стихии отделились от света, она возжелала других голосов в своей Песне, и они присоединились к ней. И была полифония, и гармония, и единство. И земля и огонь сотворили землю, и воздух и вода сотворили море; огонь и воздух сотворили звезды, а земля и вода-другие планеты, и каждая была единством, и каждая была живой формой среди бесконечного; и пустота не противостояла, но была заполнена, так что там, где не было ничего, было все.
Он писал, дышал на руки, обмакивал перо и снова писал. Но когда в его следующей гласной появилась недопустимо неряшливая точка, он откинулся на спинку стула, с трудом сдержался, чтобы не выругаться, и принялся искать перочинный ножик своей подруги Кати. Она была студенткой из Сафи, далекой страны пылающих пустынь, и уже шестнадцать дней плыла домой на корабле и верблюде. Ее родители были богаты и очень требовательны, но он завидовал ей. Она собиралась домой.
Она оставила ему свой перочинный нож, драгоценную вещь, острую, как бритва, всего два дюйма превосходной стали. Он откинулся на спинку стула, взял из туба свежее перо и разрезал его: надрез под обратным углом, чтобы придать форму, сжатие пальцев, чтобы сломать перо и образовать щель, а затем еще один ловкий надрез, чтобы придать форму перышку. Он покрутил перо в пальцах, наслаждаясь результатом, и использовал нож, чтобы обрезать перо, чтобы оно соответствовало его руке, бормоча заклинание мертвой птице, чтобы использовать ее перо и другое, чтобы затвердеть наконечник. Он обмакнул его и попробовал на клочке разложенной бумаги; линия была тонкой и ровной. Он вернулся к своей работе над пергаментом, переписывая первую главу книги мудрости.
Он снова посмотрел в окно и подумал, не кривит ли он душой. Ему предстояло восемь дней пути домой, и в городе было достаточно тепло. Арно, его приятель с Запада, француз с другого конца света, утверждал, что на улице теплее, чем в комнате. Но в городе было тепло и уютно во многих отношениях, и дорога домой была не из легких; ему придется работать матросом, чтобы сесть на корабль, а потом идти пешком через половину Соулиса, своей родной провинции, чтобы добраться до родителей. Он почувствовал искушение остаться-написать им письмо, а потом лечь спать на несколько дней. Он мог бы найти какую-нибудь работу писцом, заняться кожевенной работой и на эти деньги наесться досыта.
Он мог бы взять несколько дополнительных уроков фехтования. Он был влюблен в свой меч, купленный на рынке подержанной одежды по прихоти. С его деньгами на аренду, потому что он был дураком. Он улыбнулся этому воспоминанию без сожаления и посмотрел на клинок, висевший на крючке, предназначенном для книжного мешка, рядом с человеческим черепом, купленным Даудом.
Зачем я купил этот меч?
Это была глупая, импульсивная покупка-зимние сбережения исчезли в несколько ударов его сердца, как будто он был под принуждением. Это был даже не тот меч, который он предпочитал. …
Он отнес свежесрезанную ручку к своему высокому столу у холодного окна и устроился поудобнее. Ему нужно было переписать еще около ста шестидесяти строк, а потом он мог подарить сестре что-нибудь действительно прекрасное на следующий день после наступления темноты. Первое Солнце. Праздник почти во всех религиях в городе и дома.
Он писал и писал. Он сделал несколько пауз, съел горсть орехов, подышал на руки и, скривившись, бросил в жаровню немного угля. Но он больше не думал о том, чтобы остаться, и начал писать быстрее, его письма были точны, как если бы он работал над проектом Академии. Он пережил свой первый год в Академии. Он кое-чему научился.
А теперь он шел домой.
2
Уже почти стемнело, когда он собрался спуститься к докам, которые почти окружали город. У него был простой кожаный мешок на плече, тяжелый плащ, свернутый и привязанный к нему, и меч—его самое дорогое имущество, и он не был уверен, что должен его носить—на поясе вместе с кошельком.
Ему нравился меч, хотя он и не очень хорошо им владел. Он не был уверен, что это было совершенно законно для него, чтобы вынести его за пределы города, но всего за несколько недель он стал частью его самого. Символ перемен. Идентичности. Ученикам давали мечи по древней привилегии. Кроме того, это был не Арнаутский меч, изогнутый и острый, как бритва. Это был меч Бизаса, старый, со сложной рукоятью, которая, казалось, не сочеталась с простым, тяжелым клинком.
Если меч был одним из внешних знаков, то и его одежда—городская одежда, совсем не похожая на ту, что носили Арнауты: узкие вязаные чулки, сапоги и камзол с пуговицами у горла. Арнауты, как и Аттики, носили мешковатые штаны, просторные рубахи, тюрбаны, тюбетейки или то и другое вместе. Арантуру пришло в голову, как много он будет торчать дома, в своей городской одежде, с городским мечом.
Он усмехнулся своему отражению в дорогом зеркале соседа по комнате. С коричневой кожей и зелеными глазами, никто никогда не принял бы его за аристократа, но он был доволен тем, что видел, и он был высок и мощно сложен, и размер имел преимущества
Он положил меч на бедро и представил, как возвращается с ним домой—представил раздражение отца, беспокойство матери, восхищение сестры. Он кивнул, накрыл жаровню крышкой, чтобы затушить огонь, помолился Орлу и спустился по крутым ступеням древнего здания, в котором жил: шесть пролетов, а его меч стучал на каждом шагу.
Он забыл вернуть Кати перочинный нож. Он остановился на лестнице и проглотил проклятие. Но он был достаточно честен, чтобы признать, что если он вернется, чтобы вернуть нож в ее комнату, он может просто остаться.
Вместо этого он вышел на дневной воздух города.
Город был огромен-длинный полуостров, пронизанный переулками и пересеченный каналами. Каждая улица вела к морю, по крайней мере, в одном направлении, а некоторые и в обоих, и у каждого причала стояли причалы, полные кораблей, идущих на весь известный мир. Этот аспект города он любил больше всего на свете. Но Академия господствовала на самом высоком холме, и ее окрестности включали не только древние, великолепные здания ее основателя, но и ряды таверн, постоялых дворов и высоких домов с сумасшедшими трубами, которые были построены более тысячи лет для студентов и мастеров, их фасады были украшены сумасшедшими узорами или великолепными фресками, свежими или древними. В большинстве этих домов были стеклянные окна, потому что студентам требовался свет, чтобы читать и писать, а зи