— Что он говорит? — спросила Вероника.
— Говорит, что ты зеленая, — перевел Тимофей.
— Скажи ему, что зеленый — самый модный цвет в этом сезоне.
Вероника мужественно дотерпела до конца поездки. Когда въехали в пригород, ей даже стало интересно.
— Почему все дома окрашены одинаково? — спросила она.
— Видимо, этот момент прописан в соглашении, — сказал Тимофей. — Цвет краски, цвет занавесок, высота деревьев на участке…
— Очень удобно, если пьяный возвращаешься домой.
— Люди, которые здесь живут, если и напиваются до такого состояния, чтобы не различить номер дома, возвращаются на такси.
Водитель затормозил излишне резко. А может быть, так просто показалось: Веронике сейчас любое движение казалось излишне резким. Она поспешила открыть дверь и буквально вывалилась на тротуар перед одним из одинаковых участков. Слева и справа от калитки росли аккуратно постриженные кусты, каждая травинка на газоне была не выше и не ниже соседних.
Вероника надеялась, что на свежем воздухе ей полегчает, но от этой одинаковости вдруг сделалось совсем нехорошо. Как только Тимофей открыл перед ней калитку и провел на участок, она сунула голову в ближайший куст. Тело сотряс мучительный спазм.
За миг до того, как это случилось, Вероника заметила, что открылась дверь дома и на крыльце кто-то появился.
— Твоя спутница что — пьяная? — услышала Вероника первые за долгие годы слова от своей «будущей свекрови».
— Укачало в такси, — сказал Тимофей, стоя рядом.
Он все еще держал ее за руку.
Вероника заставила себя выпрямиться, вытереть губы тыльной стороной ладони и сфокусировать взгляд на лице женщины на крыльце. В детстве ей не было никакого дела до того, как выглядит мама Тимофея. Все, что могла припомнить, — это вечно недовольное выражение лица.
За четырнадцать лет выражение не изменилось. Лицо — за которым наверняка следили и тщательно ухаживали в салонах красоты — выглядело, тем не менее, будто старый лимон. Такое же кислое и брезгливо сморщенное.
— Мама — это Вероника, Вероника — это мама, — сказал Тимофей.
— Она ведь не будет так меня называть? — тут же ощетинилась мама.
— Я буду называть вас Елена Сергеевна, — попыталась улыбнуться Вероника. — Так можно?
Во взгляде женщины отчетливо читалась мысль, что, с ее точки зрения, лучше всего было бы, если бы Вероника не называла ее никак и вообще сию секунду провалилась сквозь землю. Желательно таким образом, чтобы не повредились аккуратные серо-желтые плитки дорожки, ведущей к крыльцу.
С немалым трудом Веронике удалось вспомнить лицо мамы Тимофея из далекого прошлого в Энске и совместить с лицом дамы, которая стояла перед ней сейчас. Та Елена Сергеевна всегда была какой-то замотанной, вечно спешащей, но никуда не успевающей; ее хотелось пожалеть. А эта напоминала злую царицу из сказки.
— Заходите в дом, — обронила царица и скрылась из виду.
— А она тебя точно ждала? — спросила Вероника, которой после ухода мамы Тимофея мгновенно стало лучше.
— Да, — сказал Тимофей, глядя на приоткрытую дверь дома. — Просто она считает, что я должен испытывать чувство вины, поэтому ведет себя так.
— Чувство вины за что?
— За то, что я лишил ее человека, которого она, в отличие от меня, любила.
Сказав это, Тимофей шагнул вперед и потянул Веронику за собой. А Вероника пыталась понять, что он имел в виду. Что мать не любила Тимофея, а любила этого человека? Или что она любила этого человека, а Тимофей — нет? А может, и то и другое сразу?..
14
Веронике выделили отдельную комнату. Она этому очень обрадовалась — можно закрыть дверь и отсечь от себя весь этот странный чужой мир. По крайней мере, до тех пор, пока желудок не придет в относительную норму. Однако Тимофей неожиданно взбрыкнул.
— Я ведь сообщил тебе, что мы с Вероникой живем вместе уже несколько лет, — сказал он маме.
Та уперла руки в бока.
— Вы женаты? — спросила она, не глядя на Веронику.
— Нет, но наши отношения подходят под определение гражданского брака.
— Об этом мы с тобой еще поговорим, — пообещала Елена Сергеевна. — А пока — я не собираюсь терпеть разврат в своем доме.
— Я тоже, — пробормотала Вероника, прислонившись плечом к стене, и тем самым добилась-таки внимания Елены Сергеевны. — Даже намека на разврат сейчас не вытерплю…
Наконец она осталась одна. Улеглась на кровать, закрыв глаза ладонью, и мгновенно вырубилась. Разбудил ее стук в дверь.
— Да? — дернулась Вероника.
— Это я.
— Заходи.
Дверь открылась, Тимофей прошел в комнату и уставился на Веронику.
— Как ты себя чувствуешь?
— Приемлемо, — пожала она плечами, сидя на кровати.
— Мама зовет обедать.
— Угу. — Вероника зевнула. — Сейчас.
— Потом придет Габриэла, начнем работать над делом. Я бы хотел управиться как можно скорее.
— Мне кажется, я не понравилась твоей маме, — осторожно сказала Вероника.
— Разумеется. Ты не понравилась ей задолго до того, как она тебя увидела, — согласился Тимофей.
— А она помнит, что я когда-то была вашей соседкой?
— Нет. И не нужно, чтобы вспомнила. Это — лишняя для нее информация.
— Слушай, я совсем запуталась, — призналась Вероника. — Что я должна делать, объясни? Попытаться с ней подружиться?
— Это невозможно, — сказал Тимофей. — Если у тебя нет собственного бизнеса национальных масштабов или состояния, доставшегося от родителей, тебе совершенно нечем вызвать расположение моей матери.
— И как мне тогда себя вести? — развела руками Вероника.
— Как обычно. Говори о чем хочешь. Раздражай ее. И старайся не отходить от меня ни на шаг.
— Так я буду тебе только мешаться, а не помогать.
Тимофей вдруг подошел к Веронике и сел рядом с ней на кровать. Заглянул ей в глаза.
— Ты уже мне помогаешь, — сказал он. — Там, на улице, у меня чуть не случилась паническая атака. Но мне нужно было заботиться о тебе, и это меня удержало. Ты — мой спасательный круг. Если я выберусь отсюда — то только благодаря тебе.
Вероника от неожиданности икнула. Тимофей встал, протянул ей руку.
— Пойдем обедать.
— Пойдем, — согласилась Вероника, положив свою ладонь в его. — Овсянка на воде сама себя не переварит.
15
Простая девушка, живущая в Мюнхене, внезапно оказалась мишенью маньяка. Она получает анонимные письма с угрозами. На вопрос журналиста жертва, пожелавшая остаться неизвестной, ответила: «Это настоящий кошмар, я всего лишь хочу, чтобы меня оставили в покое!»
Как сообщает близкий к следствию источник, в настоящий момент у полиции нет рабочих гипотез. Преступник действует чрезвычайно осторожно и не оставляет никаких следов.
Напомним, что три месяца назад жертвой кибербуллинга оказался подросток из Дюссельдорфа…
— Габриэла! — Брю сбежала по лестнице вниз и обнаружила Габриэлу за кухонным островком, где та возилась с какими-то бумагами. — Ты это видела?
— Видела что? — Габриэла быстро накрыла бумаги своим ежедневником и поднесла к губам чашку с кофе.
— Это! — Брю сунула сестре в лицо смартфон с открытой на нем статьей.
Габриэла взяла смартфон, пробежала глазами статью и пожала плечами:
— Ну, этого следовало ожидать. Я, конечно, настоятельно попросила, чтобы история не вышла наружу, но…
— Ты попросила?.. — Губы Брю задрожали.
— Тише-тише, — заволновалась Габриэла.
Она поставила чашку, обежала островок и обняла сестру.
— Брю, успокойся! Клянусь, что они не знают о тебе ничего. Ни имени, ни адреса. Это может быть вообще простым совпадением! Ребятам нужно чем-то забивать ленту, и они сочиняют новости, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть и к которым не выкатить претензии.
— Я ведь им ничего не говорила, — глухо пробормотала Брю, уткнувшись ей в плечо.
— Знаю, — терпеливо сказала Габриэла, гладя ее по голове. — Ты ни с кем не говорила. И, поверь, скоро мы поймаем этого ублюдка.
— Слушай. — Брю отстранилась от сестры, посмотрела ей в глаза. — Ты ведь можешь написать опровержение?
— Опровержение чему? — нахмурилась Габриэла.
— У тебя аудитория выше, чем у этих так называемых журналистов! — взмахнула смартфоном Брю. — Ты можешь сделать интервью со мной, и я расскажу правду!
— Какую правду, Брю?
— О том, что в этой статье всё — ложь!
Габриэла помотала головой, как делала всегда, когда запутывалась и не могла сообразить, что к чему.
— Но, Брю, единственное, в чем они солгали, — это привели твои слова, которых ты им не говорила. Там нет имени, они скажут, что речь идет о другой девушке, только и всего…
— Да пусть говорят, что хотят, главное, что люди узнают правду! — взвизгнула Брю.
— Ладно-ладно, — подняла руки Габриэла. — Я подумаю над этим.
— Ты подумаешь? — прошипела Брю. — Тебе-то легко думать, ничего не делая! Не тебе он присылает все это дерьмо!
— Брю! — воскликнула Габриэла.
— Что?! Я попаду в ад, потому что произнесла нехорошее слово? Чем ты вообще тут занимаешься? Что это все такое?
Габриэла попыталась остановить сестру, но не успела. Брю выдернула пару мятых листов из-под ежедневника и ахнула.
«Ты набита дерьмом, сука, и я выпотрошу тебя. Не благодари».
«Мир, в котором могут жить такие безмозглые шлюхи, не может быть ничем, кроме ада».
Брю выронила листы и попятилась, глядя на сестру широко раскрытыми глазами.
— Ты…
— Брю, помнишь, я говорила тебе про своего друга? Про Тима, с которым мы дружили в детстве? — быстро заговорила Габриэла. — Он приехал, я встречаюсь с ним через полчаса. Он во всем разберется, обещаю! Он найдет этого недоделанного Гая Фокса!
— Но я ведь выбросила эту дрянь, — пролепетала Брю.
— А я достала. Извини, — потупилась Габриэла.