Очевидным подтверждением именно таких намерений Сталина служила демонстративная головомойка, которую он устроил Жукову буквально через две недели после назначения Булганина. В начале декабря 1944 года Сталин инициировал расследование обстоятельств принятия в мае и октябре 1944 года боевых уставов зенитной артиллерии и артиллерии Красной армии. Эти уставы были утверждены заместителем наркома обороны маршалом Г. К. Жуковым по представлению Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова без предварительного обсуждения в Ставке Верховного главнокомандования. Именно это и было поставлено им в вину. Сталин вынес вопрос на обсуждение с участием военных[40]. На этом заседании (пиши продиктовал приказ наркома обороны СССР, официально оформленный 8 декабря. Приказ отменял утверждение уставов. Воронину был поставлено на вид «несерьезное отношение к вопросу об уставах артиллерии», а от Жукова требовалось «впредь не допускать торопливости при решении серьезных вопросов». Для просмотра и проверки артиллерийских уставов образовывалась комиссия, состав которой должен был определить Булганин. Принципиальное значение имело то, что этот приказ с критикой Жукова рассылался «всем командующим фронтов (округов), армий, начальникам главных и центральных управлений и командующим родов войск Наркомата обороны СССР»[41]. Выговор Жукову был таким образом широко обнародован.
Намерения Сталина «дисциплинировать» соратников стали еще более очевидными после завершения войны. Вполне естественно выглядела и приоритетная цель этих атак — первый заместитель председателя СНК, нарком иностранных дел В. М. Молотов. Соратник Ленина, старейший и вернейший из сталинских коллег, Молотов находился в незавидном положении, поскольку всеми воспринимался как естественный преемник Сталина. Подозрения Сталина относительно Молотова подпитывались неудачным совпадением слухов по поводу сталинского состояния здоровья и озабоченности тем, что его заместитель стал слишком независим.
3 октября 1945 года Политбюро официально отправило Сталина в первый за девять лет длительный отпуск, который он предпочел провести на Черном море. Находясь там, вождь регулярно получал переводы статей из иностранной прессы, включая те, что приписывали отъезд Сталина из Москвы его пошатнувшемуся здоровью в результате сердечного приступа, якобы случившегося летом. Западные газеты, доходившие до Сталина в пересказах ТАСС, высказывали предположения, что, пробыв почти двадцать лет у власти, он добровольно решил снять с себя груз правления державой, ставшей одной из самых мощных в мире. 10 октября 1945 года лондонский корреспондент газеты «Пари пресс» сообщал в связи с отъездом Сталина в отпуск о слухах, курсирующих во время Потсдамской конференции, о болезни Сталина. На следующий день лондонский корреспондент газеты «Чикаго трибюн» также сообщал о болезни Сталина и о борьбе за власть между маршалом Жуковым и Молотовым, которые «пытаются занять диктаторское место». 17 ноября в одном из французских журналов была напечатана большая статья о серьезной болезни Сталина. Сталин отправился на Черное море писать свое политическое завещание, утверждал автор статьи. Все эти материалы переводились для Сталина и отложились в его личном архиве[42].
Все эти утверждения способствовали напряженному обсуждению на Западе вопроса о том, кто мог бы стать преемником Сталина. Наиболее вероятным кандидатом казался Молотов. Тем более что именно Молотову поручили произнести традиционную речь по поводу годовщины Октябрьской революции, и именно он чаще всего имел дело с иностранными корреспондентами. 19 октября года норвежская газета «Арбейдербладет» поместила большую статью под названием «Молотов». Ее автор, директор норвежского департамента медицины К. Эванг, посещал СССР в 1944 году и встречался с Молотовым. Эванг сообщал читателям об огромном влиянии Молотова и о том, что он является «как бы вторым после Сталина гражданином Советского Союза». 24 октября британская газета «Дейли экспресс» поведала сенсационную историю о том, что Сталин планирует уступить власть Молотову и принять на себя роль «старейшины»[43]. Сталин читал все эти сообщения в тассовских переводах.
Хотя такие сенсационные публикации не соответствовали действительности[44], они вряд ли оставляли Сталина безучастным. С возрастающим подозрением Сталин следил за Молотовым, отмечая с раздражением все неудачные или излишне «независимые» действия своего первого соратника. Это была проблема, масштабы которой постепенно нарастали на протяжении осени 1945 года. Она появилась еще до того, как вождь отбыл в Сочи, в сентябре, когда Молотов в качестве наркома иностранных дел был направлен на первую сессию Совета министров иностранных дел в Лондоне. Хотя Молотову поручили представлять советскую сторону, каждый его шаг контролировался Сталиным в Москве. Сталин и Молотов ежедневно переписывались. Вскоре вождь обнаружил серьезный просчет своего заместителя. Вопрос, возникший в первый день конференции, внешне был тривиальной процедурной деталью: можно ли допустить представителей Франции и Китая, не имевших полноценных прав стран-победительниц, к обсуждению всех вопросов сессии, включая мирные договоры с сателлитами Германии. Формально такое разрешение было бы нарушением договоренностей, достигнутых на Потсдамской конференции[45]. Но, поскольку речь шла только об обсуждении договоров, Молотов пошел навстречу союзникам, выражавшим желание привлечь французов и китайцев. Нараставшие трудности в переговорах и попытки союзников апеллировать к мнению «большинства» (США, Великобритания, Франция и Китай) против СССР выявили недальновидность первоначальной уступки Молотова и обозлили Сталина, когда он узнал об этой уступке. 21 сентября он сделал Молотову резкий выговор: «Пока против Советского Союза стояли англосаксонские государства — США и Англия — никто из них не ставил вопроса о большинстве и меньшинстве. Теперь же, когда в нарушение решений Берлинской конференции и при Вашем попустительстве англосаксам удалось привлечь еще китайцев и французов, Бирнс (государственный секретарь США. — Авт.) нашел возможность поставить вопрос о большинстве и меньшинстве»[46]. «Признаю, — отвечал Молотов, — что сделал крупное упущение. Немедленно приму меры […] Настою на немедленном прекращении общих заседаний пяти министров». Однако, следуя этой линии, Молотов допустил новую бестактность — признался, что действует по указанию Сталина. Получалось, что он, Молотов, в большей мере готов к компромиссам[47]. В конечном счете, Лондонская конференция зашла в тупик[48]. Молотов же пережил не самые приятные моменты в своей жизни. Однако на этом его неприятности не закончились.
Отъезжая в октябре в Сочи, Сталин формально передавал государственные дела в руки «четверки» («пятерки» минус Сталин), неофициально возглавляемой Молотовым. Тем не менее вождь внимательно следил за событиями, получая несколько десятков документов в день, включая проекты постановлений Политбюро, требующих его одобрения, и сводки органов госбезопасности[49]. То, что читал Сталин, предоставляло новые поводы для атак против Молотова. Сначала Сталина возмутила запись беседы Молотова с американским послом А. Гарриманом в начале ноября, в которой Молотов соглашался с выгодными предложениями для США о порядке голосования в Дальневосточной консультативной комиссии для Японии. Хотя на самом деле позиции СССР в Японии были слабыми в любом случае, а сам Сталин в беседе с Гарриманом на юге также пошел на определенные уступки американцам, он предпочел возложить ответственность за проигрыш в Японии на Молотова[50]. В шифровке, отправленной в Москву 4 ноября Сталин обвинил «четверку» в уступчивости, а Молотова в том, что он ведет себя так же, как недавно в Лондоне. «Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство, никуда не годится», — писал Сталин «четверке». «Постараюсь впредь не допускать таких ошибок», — смиренно ответил Молотов[51].
Буквально через несколько дней, 10 ноября, Сталин сделал соратникам еще менее мотивированный выговор. Речь шла о публикации в «Правде» сообщения ТАСС из Лондона о речи Черчилля, рисующей в выгодном свете роль СССР и лично Сталина в войне. Формулируя лозунги последовавших вскоре антизападных кампаний, Сталин писал «четверке»:
«Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина. Восхваление это нужно Черчиллю, чтобы успокоить свою нечистую совесть и замаскировать свое враждебное отношение к СССР […] У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны черчиллей, Трумэнов, бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу […] Но если мы будем и впредь публиковать подобные речи, мы будем этим насаждать угодничество и низкопоклонство (курсив наш. — Авт.)»[52].
Реакция Сталина была тем более неожиданной, что публикация таких речей была обычной практикой во время войны. В своем ответе, отправленном 11 ноября, Молотов дал понять, что осознает основную причину, стоявшую за сталинской отповедью: «Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой, потому что даже в напечатанном у нас виде получилось, что восхваление России и Сталина Черчиллем служит для него маскировкой враждебных Советскому Союзу целей.