Генерал-Наместник Урза Филиппович Воробейчиков пробуждался с трудом. А если быть честным, то сановный муж отходил от тяжкого пьяного сна частями. Первым взбурился мочевой пузырь. «Вечно этой гадине неймётся, — проплыла первая мысль в государственной голове, — отнёс бы кто его, паскуду. — Вслед за пузырём заурчало нутро, потом заёкало сердечко, потом неловко зевнулось и больно скосило левую скулу, на лбу, толстых щеках и складках шеи выступил липкий противный пот, — ну понеслось- поехало! Надо звать сатрапов, больше поспать не удастся».
— Эй! Гамадрилы! Спите, бездельники?
— Никак нет, ваше высокопревосходительсво господин Генерал-Наместник его светлости Президент-Императора по Барабинскому особому окуёму. Мы бдим и готовы к выполнению любых ваших повелений, — бодрыми, но слегка сипловатыми голосами складно-заученно выдали два госчиновника по особым поручениям, вбегая в опочивальню.
Урза Филиппович был господином лет за шестьдесят, среднего телосложения, с бесцветными водянистыми глазами, блестящими бестолковыми пуговками на круглом, как блин, лице, напрочь лишённом каких бы то ни было признаков интеллекта. До этой высокой должности он долгие годы прослужил по военной части, больших чинов не имел, но в последней Кавказской войне отличился весьма особым образом. Когда толпы обезумевших фанатиков с воинствующими криками «Аллах акбар!» бросились на хилые позиции наших войск, генерал Воробейчиков в одиночку с огромным, в рост, портретом Президент-Императора пошёл в контратаку. Уж неизвестно, чего убоявшись, басурмане прекратили беспорядочную стрельбу и повернули назад. Фронт был спасён, уставшие от бесцельных санитарных потерь и беспробудной пьянки солдаты вернулись на свои редуты. О подвиге генерала донесли Августейшему Демократу, и тот подобрал для своего верного солдата более почётную и статусную должность. Конечно, после нашлись завистники и ябеды, которые попытались извратить существо героического поступка генерала, распространяя гнусные домыслы о том, что Урза Филиппович заранее договорился с кавказцами и чуть ли не подкупил их главарей. Была и другая категория, весело скалившая зубы: «Дескать, Воробейчиков — продувная бестия и отъявленный нахал, всё просчитал наперёд и совершил публичное надувательство. Базар-бузуки (а именно так их теперь, с лёгкой руки журналистов конца прошлого века, всех скопом и назвали, не делая различий между грузинами, азербайджанцами, чеченцами и прочими -янами и -инами) ни за какие деньги не позволили бы стрелять в портрет верховного лица государства, с которым они стремились воссоединиться. Дескать, подобное кощунство отбросило бы далеко назад трудные и запутанные мирные переговоры о добровольном обратном воссоединении Кавказа с Сибруссией, из-за чего, собственно, и шла пятнадцатый год шестая Кавказская война». Оставим на совести тех и других домыслы об истинных причинах кавказской трагедии рассказ пойдёт впереди, а вернёмся к окончательно пробудившемуся генералу.
— С опохмельецем вас, Урза Филиппович, — принимая опустошённую и ещё потную от холодной водки стопку, произнёс, кланяясь, Ирван Сидорович Босанько, самый близкий к Генерал- Наместнику человек. Каких только сплетен о нём не ходило в округе! Но об этом после. А сейчас утро генерала.
— Душу, Ирван, стопкой не обманешь! Давай-ка, наливай ещё одну и баста! Всему своё время, выпью вторую и убирай эту губительницу полнозадую с очей моих, — он сделал пальцами кокетливую «козу» зелёной старинной бутылке, из которой неизменно пил уже лет двадцать, заставляя подчинённых держать бутыль всегда полной и охлаждённой.
— Ну, две только на поминках пьют, Урза Филиппович, — не давая передохнуть, Босанько подал и третью.
— Уговорил, уговорил, ты и столб телеграфный уговоришь. Эх-ма, — генерал опрокинул и третью, — крепчает с каждой рюмкой змеево отродье. Всё, одеваться и — в представительство.
Представительство Генерал-Наместника располагалось в сером, неприметном, приземистом здании с четырьмя квадратными колоннами, как-то куце приютившемся среди жилых многоэтажек на одной из пыльных обшарпанных улиц центральной части окружного города. Пустынный неухоженный двор более походил на армейский плац с фигурными асфальтовыми заплатками. Говорят, в этом здании когда-то давным-давно размещался банк и публичный дом одновременно, и граждане могли получить причитающиеся им по вкладам проценты в натуральном, так сказать, исчислении — услугами девиц с пониженной социальной ответственностью. Заведение процветало долгие годы, а потом растворилось в свежем воздухе перемен вместе с денежками вкладчиков, оставив за всё расхлёбываться бедных проституток. Внутри всё так и осталось — широкая мраморная лестница, паркет, в правом, меньшем, крыле на втором и третьем этажах — просторные кабинеты и офисы бывшего банка, в левом — крошечные рабочие комнатки жриц любви. По невесть кем заведённой традиции в главном представительском здании особого округа на стенах коридоров устраивались выставки аборигенных художников, из-за чего казённое здание временами принимало диковатый вид и походило то на вертеп хакасских разбойников времён Чингиз-хана, то на стойбище алтайских шаманов.
Как и каждое уважающее себя казённое заведение нового времени, Представительство выполняло представительские и координирующие функции, ни за что не отвечало и ничем не руководило, то есть, фактически, ничего не делало. Конечно, скажи вы это вслух в коридорах власти, вас бы вмиг скрутили в бараний рог. Как так, почти полтысячи человек и ничего не делают?! Такого быть не может! Они же все ежемесячно получают жалование, разные там надбавки и премии, доплаты за секретность и выплаты за особые условия труда, пайковые, проездные, командировочные и прочие, прочие, прочие. Вернее, не прочие, а наши кровные, которые ежемесячно другие их братья-чиновники исправно выворачивают из народного кармана! Можно было бы и так воскликнуть, да вот некому. После великой бюрократической революции, которую при Втором Преемнике учудил мыслитель мирового масштаба и, как водится, выдающийся государственный деятель Дионисий Козел, чиновники окончательно одолели народ и победили здравый смысл, благо, козлиное семя упало на веками удабриваемую и обработанную почву.
Рабочий день Генерал-Наместника начинался с приёма докладов. Первым, как правило, заходил Мустафий Муфлонович Склись, генерал на выданье, ведавший в округе курированием всяких пакостей и напастей, человек скрытный и коварный.
— Позвольте, Урза Филиппович, — с исполненным достоинства полупоклоном просочился в кабинет Склись...
— А чё тут позволять, когда ты уже здесь. Садись, докладывай!
— В целом обстановка в окуёме стабильная, за истекшие сутки никаких нештатных ситуаций не было. В Чулымском уделе опять начала выть собака...
— Что, уже полнолуние?
— Так точно-с. В том же уделе продолжают пошаливать лихие люди...
— Кто такие? Учреждено ли разбирательство по факту творимых ими безобразий? Да, а что они творят-то в самом деле?
— Разбирательство и следствие учреждено ещё в прошлом годе, да результатов пока никаких нет. — Видя насупленные брови начальствующего, предвещающие начало разноса, Мустафий Муфлонович поспешил оправдаться: — Да нет в том нашей вины. Удел тот убогий, украйний, на самом отшибе, там какой только нечисти не ошивается: и беглые, и уйгуры, и разбойные шайки хакасов, и переметнувшиеся к сяньзянцам шорцы. И опять-таки уже скоро как девять месяцев нет над уделом государственного догляду...
— Ну, так вот ты и поезжай-ка туда, батюшка, да и догляди, — с закипающей злобой прошипел Генерал-Наместник.
— Не извольте серчать, ваше высокопревосходительство, наместник Наместника туда уж как третью неделю назначен. Вы изволили в то время отдыхать с князем Ван-Петровым Тэр-оглы. А новый назначенец — столичная штучка, в заграницах воспитан и засланец известного рода прошлых олигархов Понт- Колотийских. Енохом Миновичем зовётся.
— Погоди-ка ты! Так я же его деда помню, да и родителя, Мину-то хорошо знаю, — наместник задумался, прикрыл глаза.
Мустафий замер. Он знал, что в подобные мгновения лучше раствориться, обратиться в пыль, съесть самого себя изнутри, чем издать хотя бы звук или незначительное движение совершить. Не дай бог! Ибо именно в эти секунды в державный ум заходила её величество Мысль. Дама капризная и непостоянная, со своими выкрутасами и извращениями, и в последнее время не балующая вниманием стареющего генерала.
— Ты вот что, Мустафий, зови-ка ко мне этого алигархёнка. И надобно ещё... — Урза Филиппович выразительно замолчал, как бы взвешивая весомость просившихся наружу слов. — Хотя нет, это потом. Продолжай докладывать.
— Слушаюсь. В Томском уделе удельный староста пьянствовал совместно со старостихой, а опосля устроил драку с протестантским пресвитером на почве религиозных дебатов о целомудрии, но вскорости все помирились, продолжили попойку, а затем совместно исколотили проезжавшего мимо с гаремом муллу, который по незнанию местных обычаев сослался на Коран и не пожелал присоединиться к застольной дискуссии. Мулла позорно сбежал, а гарем остался и, поцарапанный старостихой и иными добропорядочными дамами, скрывается где-то на окрестных заимках. По этому случаю отмечены частые отлучки мужского населения удела в неизвестном направлении.
— А гарем-то хоть стоящий?
— Разбирающиеся люди, принимавшие участие. ну в этих, как их...
— Шурах-мурах, дурак!
— Так точно! Говорят, стоящий гаремец...
— Пошли кого-нибудь, да поумнее, пусть проинспектирует и после медосмотра ко мне!
— Уже всё исполнено.
— Ну, — хмыкнул генерал, — тогда продолжим.
— В Угарском уделе сплошь смута. Староста и муниципальный председатель подбивают холопов и несознательных помещиков писать челобитную Президент-Императору о якобы творимом вами в окуёме безделии, — и, как бы предваряя начальника, Мустафий добавил: — Соглядатаи отправлены, комплексная проверка готовится и к вечеру будет на месте.