Зяма спустился с трапа и направился к автобусу. «Папа! Зямочка!» – закричали мы. Он обернулся и подошел к нам с каменным лицом. «Что вы тут делаете?» – «Мы тебя, папочка, встречаем», – пропищал Вадик. «Ну что ж, встретили – спасибо. А теперь отправляйтесь в Баковку». И никакое наше нытье, что мы устали, грязные, голодные, не помогло. Зяма взял свой чемодан и отправился к автобусу.
Обратную дорогу мы провели молча. Дома ко всему нам еще попало – за то, что долго «катались». Потом мы сидели с Вадиком на крылечке, голова к голове, и обсуждали ситуацию. Я объясняла брату, что эта дама – наверняка хорошая знакомая Зямы, а может быть… и не просто знакомая, но это – наша с Вадиком тайна на всю жизнь. И, надо сказать, никто из участников этой истории – ни Вадик, ни я, ни Зяма – не проговорились.
Леша школу свою не любил, чуть ли не с первого класса покуривал с друзьями в подъезде, и мой друг Олег Киселев, который вел очень интересную театральную студию во французской школе имени Достоевского, договорился, чтобы Лешу в эту школу перевели, и взял его в свою студию. Летом вся студия выехала в Баковку на съемки фильма Poupée («Кукла») по сценарию Киселева. Это было нечто! Тринадцать детей переходного возраста жили в наших двух комнатах и на веранде во главе с Киселевым и мной. Стоит только сказать, что Олег предпочитал в жизни и творчестве свободу, раскованность, любовь, но при этом был настоящим сэнсэем: в работе был строг, дисциплинирован и даже суров. Для съемок фильма мы жгли костры, по участку ходили лошади. Детский гвалт, шум, зычный голос Киселева – наш скромный участок превратился в нечто среднее между цыганским табором и съемочной площадкой. Остальные обитатели дачи… как бы растворились. Если не считать угрожающих возгласов за забором тети Лизы: «Пора вызывать милицию!»
Театр Киселева в Баковке. Слева: Алексей Паперный; справа: Олег Киселев, 1972. Архив О. Киселева
Олегу Киселеву приглянулась веранда Паперных, и он заявил мне, что на следующее утро съемки пройдут там. Ключи были только у Вадика. Тот недолго колебался между сыновним долгом и любовью к сестре и к искусству. И работа закипела. За час веранда была превращена в некий космический объект. Фантазии Киселева не было предела. В качестве декораций использовалось все, что попадало под руку. Слова «бедлам», «беспорядок», «нашествие» не создают всю полноту картины разрушений. Киселев вошел в раж. Вадик принимал активное участие в качестве дизайнера-консультанта.
«Приготовились к съемке!» – рявкнул Киселев.
Послышался скрежет ключа, в проеме двери стояли Зиновий Самойлович и Калерия Николаевна. Как говорится, немая сцена. Они выглядели очень скромно и трогательно. В руках у Зямы – две полные сетки с продуктами, Лера в платочке, чуть усталая – шли пешком от станции. Приехали на выходные.
Киселев: «Почему здесь посторонние?» И, обращаясь к пришедшим: «В чем дело? Вы видите – идет съемка! Тишина на площадке!»
«Извините, молодой человек, – ответил Зяма. – Вообще-то живу я здесь».
Все кончилось миром. После съемки все пили чай на веранде. Но именно после этого случая между нашими участками появился забор.
Время неслось, все мужали, взрослели и старели. Зяма развелся с Лерой, с которой прожил сорок лет, женился на Фире, и у него родился сын Борис. Лерочка уехала в Калифорнию к сыну Вадику. В Баковке Зяма уже практически не жил, и мы бывали гораздо реже. Конечно, семья приняла развод непросто, и на свадьбе Зиновия и Фиры была от всех родственников только я.
До сих пор помню свой тост. Я сказала о том, что Зяма практически заменил мне отца, что мне непросто было прийти сюда, но вот я здесь, и я смотрю на Зяму и Фиру и вижу, как они счастливы, и это решает все проблемы. Квартира на Шаболовке, где жили Зяма и Фира, была гостеприимным домом, Фира очень хорошо готовила, шумные застолья, хохот, шутки и радость встреч случались неоднократно.
Надо сказать, что Зиновий Самойлович был человеком удивительного обаяния. Где бы он ни оказывался, он притягивал людей своим неиссякаемым остроумием, тактом, какой-то врожденной интеллигентностью и мудростью. Когда-то он написал книгу о Светлове, которую назвал «Человек, похожий на самого себя». Это и про него, и про моего дядю.
Зяма – это такая большая часть моей жизни, что о нем можно вспоминать и писать бесконечно. В Центральном доме литераторов праздновали его 50-летний юбилей. Были самые лучшие люди Москвы, талантливые, веселые, отчаянные. А потом была наверху, на антресолях большая гулянка. Зяма подозвал Вадика, Танечку и меня к себе и громко представил: «Вот они, мои лучшие произведения». А до этого на сцене Зяма, читая свою ответную речь, закончил ее словами: «Да здравствует все то, благодаря чему мы несмотря ни на что!» Так в первый раз прозвучала эта фраза. Был гром оваций[10].
Выаснить, кто и когда установил в окрестностях Новосибирска лозунг Паперного (с пропущенным словом «все»), составителю не удалось. Архив семьи Паперных
Фраза эта стала крылатой и живет до сих пор. Кстати, Юрий Никулин, который с Зямой дружил, цитировал эти слова в любом застолье, при разных обстоятельствах. Юрий Владимирович умер через несколько лет после Зямы. Как-то, гуляя с Фирой по Цветному бульвару, мы увидели на здании старого цирка большой портрет Юрия Никулина. И внизу крупно: «Да здравствует все то, благодаря чему мы несмотря ни на что!». Подпись: «Ю. Никулин». Это был шок. Потом были долгие переговоры с женой и сыном Юрия Владимировича. Татьяна Николаевна объясняла, что «Юрочка так любил это выражение, что буквально сжился с ним, считая своим». В результате к соглашению мы пришли. Портрет с текстом сняли. А фраза живет.
Сейчас у нас 2018-й. Конец марта. Иногда раскрывается голубое небо и появляется солнышко. У всех обитателей Баковки есть интернет. Моя старшая внучка Танечка вот уже пять лет живет с мужем в нашем старом доме и буквально на днях родит мальчика, сделав меня прабабушкой. Мы собираемся вместе с новыми поколениями Паперных на разных верандах, листаем «Собаковку» – громадный альбом рассказов, воспоминаний, детских рисунков, фотографий, стихов, буриме с фанерной обложкой, изготовленной дизайнером В. Паперным. Этим альбомом мы, со-Баковцы, пытались возродить традицию, начатую Зямой еще в 1950-е, когда на даче издавались разного рода рукописные юмористические журналы и стенгазеты. Иногда к нам присоединяется сам дизайнер, ныне профессор Калифорнийского университета, приезжающий из Лос-Анджелеса, но это случается все реже и реже.
Да здравствует все то, благодаря чему мы, несмотря ни на что!
Рукописный журнал «Их было пятеро», 1955. Обложка
Рукописный журнал «Их было пятеро», 1955. Страница 1
Рукописный журнал «Их было пятеро», 1955. Страница 5
Альбом «Собаковка», 1980
Алексей Паперный, 1980-е. Фото К. Горячева
Алексей ПаперныйВ его кабинете пахло книгами и сигарами
Это не воспоминания, это скорее тост. Отец моей мамы, мой дед, которого я никогда не видел, Борис Самойлович Паперный и Зиновий Самойлович Паперный, братья-близнецы, родились в 1919-м. Борис погиб в 1941-м. Зиновий Самойлович, мой двоюродный дед, умер в 1996-м.
Я не помню, как я к нему обращался. Для мамы он, конечно, с детства был Зямой, Зямочкой, на ты, разумеется. И все вокруг тоже – Зяма, Зямочка, папа и т. д. А я всегда обращался к нему на вы, но «Зиновий Самойлович» произносить мне было очень трудно, как-то это не по-родственному. И я просто ловко избегал обращений, ну, типа «здрасьте» при встрече, а дальше и не надо. И так много-много лет. Но за глаза я всегда называл его Зямой – «Зяма приехал», «Зяма рассказал анекдот» и т. д. Поэтому сейчас я тоже буду называть его Зямой.
Зяма ко мне хорошо относился. Я понимаю, что это наглое заявление. Но для меня это важно. Я Зямой восхищался и гордился родством с ним. Когда я был маленький, он на меня, кажется, вообще внимания не обращал. Но потом он ходил на мои спектакли и концерты, и ему нравилось. По крайней мере, не не нравилось. Для меня это было успехом, восторгом, признанием, я читал его книги, слушал, как он говорит, рассказывает анекдоты. Kак можно так остроумно, точно и понятно писать и говорить о непростых вещах!
«Записные книжки Чехова» я перечитывал несколько раз. Про странную чеховскую поэзию, про невероятно трагическое и пустяшное в одно мгновение. Прочтите «Записные книжки Чехова», если не читали, это блеск. Там писатель Чехов и исследователь Зяма, настоящий путешественник в пробковом шлеме, разговаривают на одном языке. Мне кажется, пробковый шлем Зяме был бы очень к лицу.
Зяма, когда ему что-то нравилось, был щедрым. Он вообще был очень эмоциональным. Сколько раз я слышал от него «потрясающе» или «полное говно», но, кажется, никогда не слышал «ничего» или «неплохо». Я сам видел, как он после спектакля, который его взбесил, послал режиссера на три буквы и выбежал из театра со словами «ноги моей здесь больше не будет».
Таня Паперная (1952–1978), Алеша Паперный, собака Татоша, Баковка, 1960-е. Фото В. Паперного.
Детских воспоминаний у меня очень мало, но я почему-то всю жизнь помню гантели в Зямином кабинете. Я был потрясен, когда их увидел. Мне, видимо, казалось, что писатель и гантели несовместимы. Может быть, из-за этих гантелей я всегда считал Зяму невероятно физически сильным человеком. Не знаю, как физически, но Зяма был сильным человеком.
У Зямы не было обычного для большинства людей набора выражений лица – изумление, понимание, внимание и прочая хрень. Он реагировал как ребенок, который не знает, как он реагирует. Зяма нечасто улыбался. Но зато, когда улыбался, это был прямо подарок. Я обожаю таких людей.
Зяма замечательно рассказывал анекдоты. Я уверен, что большинство из них он сочинил сам. Анекдоты эти я потом слышал и от других людей, но первый раз всегда – в Зямином исполнении.