– С-с-с, – шиплю я, когда, открыв дверь и оттолкнувшись от сиденья, падаю обратно на задницу, как обязательно сказал бы чертов Голицын.
Пробую еще раз, но выходит еще хуже. Я, как неваляшка, катаюсь туда-сюда. Дурацкая горка!
– Сидите, – доносится из-за спины, и я послушно замираю, потому что Аполлонов выходит из автомобиля, чтобы помочь мне.
По-моему, я перестаю дышать, пока он огибает капот. Судя по клубам дыма, поднимающимся вверх из-за забора, моя семья жарит мясо в беседке. И если они увидят, что какой-то незнакомый мужчина помогает мне выйти из машины, им будет плевать на то, что Аполлонов всего лишь помогал мне. Помню, как они напоили парня, который после тату-сеанса у Роксаны вызвался подвезти меня домой. Он потом делал вид, что мы незнакомы, а до этого случая звал на свидание. Тогда я не расстроилась, но Аполлонов – это другое. Достаточно позора на сегодня.
Слава богам, Андрей Григорьевич успешно преодолевает путь до пассажирской двери, а я все еще не вижу ни одного Иванова в поле зрения – это успех. Бабушку точно свел бы с ума такой «хороший мальчик» в светлом поло и с милыми кудряшками, которые непременно должны достаться нашим будущим деткам.
Надо срочно выпроваживать Аполлонова. Он протягивает мне руку, пока я, как шпион, прислушиваюсь к каждому шороху. Андрей Григорьевич помогает мне встать и поймать равновесие, сжав пальцы на моей талии, а я, сощурившись, оцениваю ситуацию, чтобы быть готовой затолкать его в машину в любой момент. Предчувствую что-то неладное. Настолько напряжена, что забываю про страх перед Аполлоновым. Моя семья страшнее.
Наспех прощаюсь с ним и прыгаю на одной ноге до забора, но застываю перед лужей, которую нужно как-то обойти. Не успеваю даже подумать, как меня подхватывают на руки. В этот момент открываются ворота…
– Аннабель! – Я вздрагиваю от голоса мамы.
Черт! Все пропало.
– Что там такое, Ленор? – Ну конечно, отца сейчас для полного счастья только и не хватало.
– Ленор – это тоже от Эдгара По? – шепотом спрашивает Аполлонов. Хорошо, что не громко, а то мои родители уже бы начали читать лекцию по творчеству писателя.
– Так дочь твоя тут с кавалером прибыла. – Мама хитро улыбается.
– Нет, это не… – пытаюсь возразить я, но…
– Куда запропастились, мясо стынет! – ворчит, вывалившись на улицу, дедуля, с недоумением смотрит на нас, поправляя очки на носу. – Эт кто, Анка?
– Да кавалер ее, – поясняет уже отец.
– Он не… – Меня никто не слушает.
– Для кавалера худоват, – констатирует дед, почесывая животик.
– Христа ради, Бель, что с твоей ногой?
Когда из-за ворот показывается еще и голова бабушки, я понимаю, что влипла по полной. Семейный ужин на природе не отменился, несмотря на дождь, хотя чему я удивляюсь? Для моей большой и дружной семьи погода никогда не была помехой. Им вообще поводы не нужны, чтобы собраться всей коммуной, которой мы тут живем, и загулять так, чтобы следующий день канул в Лету. Даже если это понедельник.
Видели бы их в этот момент почитатели, которые считают маму утонченной феей кистей и красок. Ага, и даже не подозревают, как опасно выпивать с художниками. Я до сих пор помню ежегодные собрания их студенческой группы, на которые ходила лет до тринадцати, пока не взбунтовалась. Страшное зрелище, разрывающее все шаблоны. Много музыки, дыма и пьяных споров об импрессионистах и современном искусстве.
– Бегите, – шепчу я Аполлонову, но он даже не шевелится. Мешает огромная лужа под ногами. Или одноногая я на его руках.
– Что? – спрашивает он, но уже в следующий миг мы оказываемся в беседке, и тетя Таня, сестра папы и моя крестная по совместительству, накладывает нам жаренные на мангале грибочки, мясо, а то – цитирую – «костлявые оба».
Аполлонов на все это как-то удивительно легко поддается. Сидит в своих явно дорогих джинсах на деревянной лавке, не до конца просохшей после дождя, послушно кивает, когда ему предлагают еду, и пытается запомнить имена моих родственников. Господи, как провалиться сквозь землю?
Время летит так же быстро, как салаты, соленья, мясо трех видов и хлеб к нам на тарелки. Что сказать? В нашей семье очень любят вкусно поесть – чтобы первое, второе и десертом утрамбовать. Я сильно выбиваюсь из общего упитанного фона. С детства половину еды скармливала Барбосу, упокой, Господь, его собачью душу. Надеюсь, он все-таки не от ожирения помер. И не от гастрита – на такой-то холестериновой диете.
– Спасибо, но я за рулем. – Андрей Григорьевич убирает стопку наливки в сторону и ослепительно улыбается тете Тане, которая поддается его очарованию и быстро забывает о том, что за беседкой курит ее муж, а под столом сидит сын. Он потрошит очередную мягкую игрушку, как юный маньяк, но родители пророчат ему профессию хирурга.
– Один бокальчик можно, – встревает отец, протягивая Аполлонову домашнее вино.
Я чуть было не закатываю глаза от его уверенного тона: этот вольный художник и за рулем-то никогда не сидел. Он почему-то всегда уверен, что «от бокала ничего не будет», только вот ему уже лет тридцать никто не верит.
– Спасибо, но я откажусь. – Андрей непреклонен, и это определенно очко в его пользу. В семье Ивановых уважают людей, которые могут за себя постоять.
– А чёй-то мы не слыхали про паренька-то твоего? – заводит песню дедушка.
– Ух, какие у вас кудри, нашей породе такие не помешают. – Ну разумеется, ба, я в тебе не сомневалась.
Пружину рвет, когда я слышу, как дедушка с дядей обсуждают, что возьмут Аполлонова с собой на рыбалку в следующий четверг. Я представляю его в высоких резиновых забродах, и это становится последней каплей.
– Андрей Григорьевич не мой парень! – не рассчитав гневных интонаций, говорю я так громко, что снова оказываюсь в центре внимания. – Он мой преподаватель. Я повредила ногу, и… – А дальше бормочу уже тихо-тихо, растеряв всю смелость: – Он помог. В травмпункт там… ну и…
– Яблочко от яблони…
– По стопам твоим пошла…
Бабуля с дедулей вступают в бурный диалог, остальные вроде бы возвращаются к своим делам и наливке, а я вздрагиваю и заливаюсь краской, когда слышу голос Андрея Григорьевича совсем рядом:
– О чем они? Ваш дедушка сказал, что вы пошли по стопам…
Тетя Таня смотрит на нас с таким выражением лица, будто проводит сложную дедуктивную работу по вычислению формата отношений. Ставлю свой новый набор пастели, что она уже вовсю строчит под столом сообщения Роксане, которая ей все равно не ответит, потому что протрезвеет только в понедельник. Но вот будущая неделя, когда эти двое объединят свои усилия, уже наводит на меня ужас.
– По стопам родителей, да. – Я стараюсь сохранять спокойствие, хоть это и нелегко.
Тетя сидит, уткнувшись в телефон, и кусает ногти – так заинтригована, а мои нервные клетки погибают одна за другой. Ну точно с ней на связи семейный астролог.
– Мои родители – члены Союза художников России. – Хоть по ним иногда и не скажешь. – Ну вы знаете, наверное, выставка… – Соберись уже. – В общем, они выставляются, помните, может, ну… в июне вроде было…
– Я помню. Конечно, я знаю ваших родителей, – терпеливо произносит Аполлонов, намекая сдвинуться с мертвой точки и рассказать уже в чем дело.
– Так вот. Они познакомились в университете, папа был маминым преподавателем.
Я чувствую, что заливаюсь краской по второму кругу. Мне становится неудобно рассказывать такие подробности о своих родителях, потому что звучит это так, будто я провожу параллель. Но нет! Еще и тетя Таня пристально пялится на нас, пока слушает голосовые от кого-то (интересно, от кого же?). Даже дедушка уже недобро щурит глаза. Кажется, еще две стопки, и он начнет серьезный «мужской» разговор. С женихом. О его намерениях.
– У нас ничего не было, пока я не доучилась, – встревает мама, которая давно подслушивает наш разговор. – Целый год твой отец просто провожал меня до дома и дарил розы.
– Це-е-елый год, – нараспев повторяет папа. – Не совершайте моих ошибок.
Что?
Папа подмигивает не то мне, не то Аполлонову, а затем смеется, позабыв о приличиях. Странные они у меня. Художники, которые любят обсуждать технику нанесения густых слоев краски на картинах Рембрандта или особенности архитектуры романского стиля, запивая все это выкопанной из дедулиного сада вишневой наливкой. И все же я люблю свою семью. Такой, какая она есть. Но ее не обязан любить мой преподаватель и наставник. Интересно, он может считаться моим наставником?
Мне страшно представить, как после всех событий бурного вечера смотреть Андрею Григорьевичу в глаза. Но он будто и не против быть здесь – улыбается, вежливо отвечает всем и уминает за обе щеки бабушкину стряпню. Да, у меня очень настойчивые родственники, но ведь никто не держит его тут в заложниках. Если все было бы плохо, он бы ушел, да?
Нужно оставаться взрослым человеком и не накручивать себя, кто и что подумает.
В очередной раз украдкой посмотрев в его сторону, я вдруг натыкаюсь на пристальный взгляд. Аполлонов смотрит на меня с интересом, как на сложный чертеж, и от этого пробирает до костей. Не то чтобы от его взгляда неуютно. Скорее я просто не знаю, как это расценивать.
К счастью, Андрею Григорьевичу звонят, и он опускает глаза на телефон.
– Я отойду на минуту, – говорит он негромко, чтобы услышала только я.
Но отвлекаются почему-то все. Бросаются его провожать, подсказывают, куда пойти, чтобы никто не мешал, и тут же уточняют, не случилось ли чего. А я наблюдаю за ним с удивлением. Почему веселый и такой дружелюбный Андрей Григорьевич в одну секунду помрачнел?
Глава 10
Андрея Григорьевича нет уже двенадцать минут. Я догадываюсь, что разговор ему предстоял какой-то неприятный, судя по тому, как посуровело его лицо и он ушел на задний двор, чтобы не привлекать лишнего внимания. Но это было двенадцать, а нет, уже тринадцать минут назад, в течение которых я испытываю на себе всю силу любви моей родни.