Сегодня он и правда постарался на славу, делая это.
Вообще я всегда испытываю испанский стыд, когда доморощенные барды берут свою шестиструнную подружку и от всей души бренчат на ломаном английском рок-хиты. Или, того хуже, начинается пресловутая «Батарейка», от которой тошнит уже самого певца. Я не встречала хорошо поющих пьяных мужчин. И это при том, что я выросла в семье, где любили брать инструмент даже в поход, чтобы сыграть что-нибудь «душевное». Но мы пели всегда хором и одинаково плохо. А песни у нас были простые, туристические. Это казалось даже мило.
Думаю о том, что если Голицын сейчас выдаст балладу собственного сочинения, то я захохочу в голос и наконец уйду. Но в эту самую секунду меня больно толкают в плечо. И мимо протискивается Роксана с размазанной губной помадой, остатки которой красуются на лице и шее бедного Миши. А едва тому удается найти место на полу, она тут же забирается к нему на колени. Демонстративно обнимает его, липнет. И непонятно, кому хочет больше досадить – мне или Голицыну, на которого все равно бросает томные взгляды. Лучше бы она ушла.
Ник тем временем начинает активно перебирать струны, а девчонки дружно и влюбленно вздыхают в ожидании попсовых хитов. Кажется, у них коллективный потоп в трусах. И все бы ничего, но Голицыну удается меня удивить. С первыми разливающимися по комнате аккордами я так и замираю в дверях, будто девушка из клипа на песню «Романс»[11] – ее-то Голицын и играет. Магия его пальцев, порхающих по струнам, и правда завораживает. Мысленно я умоляю его не открывать рот и не портить момент.
Он, к моему удивлению, исполняет это желание. Вместо него поет тощий мальчик в очках с удивительно низким и похожим на Васильева[12] голосом. Голицын только играет, но так красиво, совсем не глядя на струны. Он смотрит куда-то в пол и следит за тем, как полыхают на паркете отсветы молний. А меня так завораживает происходящее, что я не сразу замечаю, как сидящая в углу Наташа начинает подыгрывать им на флейте. Все происходящее кажется странным, но таким живым и атмосферным. Может, и не как в оригинале, но безумно красиво.
И ребят слушают. Слушают вроде бы и всех троих, а в центре внимания все равно Голицын. И как у него это выходит? Еще один из незнакомых парней достает в нужный момент полную солонку и использует ее вместо маракаса. Другой отстукивает ритм на кофре от гитары.
И все равно. В центре. Голицын.
Когда Ник доигрывает, от общей картины уже готовы скончаться в оргазмах все присутствующие. Ребята присвистывают, долго аплодируют музыкантам и окончательно сходят с ума, когда Голицын бьет по струнам и все-таки открывает рот.
– Гагарин, я вас любила, о-ой! Ла-ла-ла-лай…
Народ вскакивает со своих мест и через мгновение уже пляшет под незнакомую мне песню. Поверить не могу, что слышу это на тусовке молодых людей в квартире развратника Голицына. С какой-то блаженной улыбкой на губах я незаметно для других удаляюсь из комнаты. Мне нужно умыться, чтобы взбодриться немного. А после однозначно уйти.
Я нахожу ванную комнату и запираюсь в ней. Сбрызгиваю лицо ледяной водой, заплетаю волосы в косу, чтобы не мешали. Честно? Хочу просто вечность простоять, вцепившись в раковину до побелевших костяшек, только бы не выходить отсюда, но прекрасно понимаю, что это бесполезная трата времени. А стоит мне все же собраться с силами и открыть дверь, как я тут же сталкиваюсь с Роксаной. Она стоит в коридоре и быстро строчит кому-то сообщения.
– Оксан… – обращаюсь к ней, но она меня игнорирует. – Пожалуйста, вернись ночевать домой. Давай я подожду тебя тут, пока соберешься, попрощаешься с Мишей, и мы поедем вместе, а?
Она окатывает меня таким взглядом, будто я сказала, что небо зеленое.
– Я сама разберусь, что мне делать. А ты можешь идти и дальше трахаться с Ником, – заявляет, небрежно отмахиваясь от меня, и после возвращается в шумную гостиную.
Прекрасно. От обвинений в поцелуях мы перешли к сексу, которого нет и не было в моей жизни. И вот за что мне это все?
Пока я тут рефлексирую, мимо меня в ванную протискивается несколько хихикающих девчонок. Я же иду на поиски тихого уголка, где смогу успокоиться и вызвать такси. К моему удивлению, совершенно пустой оказывается целая спальня, видимо принадлежащая Нику. Пустой и тихой. И здесь завораживающе красиво, потому что настежь открыты окна, за которыми сверкают молнии.
По центру комнаты стоит кровать с кованой спинкой, накрытая клетчатым шерстяным пледом. Прелесть какая! На софе в углу свалены вещи – ветровки, сумочки, джинсовые куртки. На стеллаже рядом куча советских книг в потрепанных обложках. Интересно. А после мой взгляд останавливается на джинсовке Роксаны, которая лежит как раз поверх другой одежды. На улице ливень – она точно не уедет в одном платье. Значит, она в любом случае заглянет сюда, прежде чем решит уйти, и у меня будет еще один шанс уговорить ее поехать со мной. Это ради ее же безопасности. И без надежды на примирение.
Отлично. Я беру куртку и кидаю ее на кровать, чтобы точно не пропустить подругу. А затем и сама ложусь на плед, стараясь не думать о том, сколько девушек здесь побывало. Кладу под щеку джинсовку – так по крайней мере не буду думать, чем пахнет покрывало. Эта мысль меня неожиданно веселит, и под приглушенные звуки живой музыки я прикрываю глаза, чтобы проснуться в следующий раз, когда все будет хорошо: и с Аполлоновым, который не считает меня влюбленной в него дурой, и с Роксаной, для которой я больше не предательница, и даже с Голицыным, который…
Глава 21
Я открываю глаза, когда за окном уже настолько черная ночь, что с непривычки ничего не видно. Даже руку вытягиваю перед собой и едва могу различить ее силуэт в темноте. Но вот гремит гром и полыхает молния, и я убеждаюсь, что рука у меня на месте, а я точно не дома и не в своей спальне. Прислушиваюсь и с ужасом осознаю, что рядом сопит какое-то тело, чья ладонь лежит на моем обнаженном животе, потому что футболка задралась к груди.
– Голицын! – Я порывисто сбрасываю его руку, будто это неведомое жуткое насекомое, и отползаю к изголовью кровати, а когда тот не двигается, толкаю его в бок. – Где все? Где Оксана?
Медленно соображаю, вспоминаю, что мы поссорились, а потом я решила, что она придет за… Джинсовка. Нащупываю ее рядом – она все еще на месте, лежит между мной и Ником как импровизированный барьер.
– Что ты тут делаешь? – шиплю я на него и нахожу под подушкой телефон.
– Сплю. Это моя комната, если ты не забыла, – приглушенно бурчит он, не удосужившись оторвать голову от простыни.
Я никак не комментирую его заявление, потому что в этот самый момент, не обнаружив сообщений от Роксаны, быстро пишу ей и уточняю, где и как она. С кем. Все ли у нее хорошо. И довольно быстро понимаю, что мои сообщения до подруги не доходят – так и остаются висеть с одной суровой галочкой. Хотя, если Роксана не работает, она всегда на связи. Никогда не отключает телефон. А в ее миниатюрной сумочке (точнее, в моей) всегда есть портативный аккумулятор для зарядки.
Пытаюсь позвонить ей, но вызов сразу сбрасывается, и я слышу лишь короткие гудки. Значит, она снова добавила меня в черный список? Такое уже случалось несколько раз, а я все равно никогда не понимала смысла – при любой ссоре кидать в блок, чтобы потом его снять и как ни в чем не бывало продолжить общение. Если человек окажется у меня в черном списке, то раз и навсегда.
– А подружка твоя сосалась с прилизанным Куртом Кобейном и уехала со всеми в бар, – хрипло говорит Ник, с опозданием отвечая на вопрос. Так и лежит на животе, раскинув руки и ноги. – Про тебя не спрашивала. Хреновые у тебя друзья.
Выдав это, он все-таки оживает. Подтягивается, чтобы удобнее улечься на подушку, и, приоткрывая глаза, щурится в мою сторону. Я с какой-то безысходной печалью, которая разливается в груди, откладываю телефон в сторону и смотрю на Голицына привыкшими к темноте глазами. Теперь даже могу различить, что его модная прическа примялась на одну сторону и он мне сонно улыбается – немного безумно и развратно на все сто.
– А ты чего не поехал? – накрываю его лицо ладонью, чтобы не смотрел на меня так.
– Устал. Ночка накануне была та еще. Да и кто бы тебя охранял. Я ведь рыцарь…
С этими словами его рука снова оказывается на моем животе. Я замираю, а он начинает шевелить пальцами, касаясь резинки моих брюк.
– Меня не нужно охранять. Разбудил бы – уже была бы дома и не мешала тебе кувыркаться с очередной девчонкой.
Делаю попытку встать, но Ник неожиданно твердым и уверенным движением толкает меня обратно на лопатки. А следом нависает надо мной, упираясь ладонями по обе стороны от моей головы.
– Голицын. Прекрати… пожалуйста, – очень тихо шепчу я и получаю в ответ вопросительный взгляд прищуренных глаз. Я его не боюсь, но у меня не осталось сил на эти игры.
– А может, я не разбудил, потому что покувыркаться, как ты выразилась, хочу как раз с тобой.
Это откровенное признание отличается от его прежних развратных заявлений. Может, интонацией, может, придыханием, с которым он говорит сейчас, может, чем-то еще. Но я внезапно застываю, опешив оттого, что точно чувствую искрящееся возбуждение между нами. Накалили атмосферу молнии или что-то еще, я не знаю, но факт остается фактом.
– Ты меня хочешь? – спрашиваю с искренним удивлением, хотя Ник не раз шутил по этому поводу.
– Хочу, – так легко и просто отвечает он, что меня разом бросает в жар от этих четырех букв. Потому что здесь и сейчас между нами нет никакого «нам нельзя» и «мы не должны». Голицын, судя по всему, вообще никому и ничего не должен. А я…
Аполлонов явно дал понять, что совершил ошибку и теперь будет держаться от меня подальше. Он не просто снова поднялся на свой звездный пьедестал, а, кажется, улетел в стратосферу. Между нами точно ничего не может быть после того, как он отчитал меня по телефону, словно глупую фанатку.