Роксана… она меня не услышала и обвинила во всех смертных грехах. Она ни за что кинула меня в черный список. Возможно, в этот раз навсегда. А даже если нет – я тоже никому ничего не должна.
С этими мыслями меня накрывает горячей волной, которая растекается с кровью по телу. Кожу покалывает то тут, то там. Я делаю какой-то судорожный вдох, распахнув губы, и в отблеске сверкнувшей за окном молнии вижу, как у Ника в прямом смысле расширяются зрачки. Он сам теряется на миг от того, что происходит между нами, от того, как накаляется все вокруг. А затем уголки его губ ползут вверх в хищной полуулыбке, и темный взгляд становится еще более цепким. Я ничего больше не говорила, но он, кажется, сам что-то понял, и эта магия связи без слов, телефонов и сообщений меня поражает. Неужели у всех и всегда так? Просто посмотрел в глаза – и готово, мысли прочитаны?
– Аня, – настороженно говорит он. – Я не причиню тебе вреда, ты же знаешь?
Все мое тело пробирает сладкой ломотой от его голоса с сонной хрипотцой. Это ни на что не похожее чувство, которое концентрируется в висках, груди, животе будто очаги возгорания.
– Знаю, – честно отвечаю я, потому что сейчас незачем врать.
– И не сделаю ничего, о чем ты не попросишь.
– Да знаю, знаю… – мотаю зачем-то головой, будто спорю сама с собой. Так и есть. Внутри, в груди бушуют и сталкиваются ветрами ураганы.
– Тебе страшно? – Он тянет ко мне руку и кончиками пальцев касается моей щеки, наблюдая за собственными движениями.
– Да.
– Ты девственница? – спрашивает он, а я густо краснею и просто надеюсь, что в темноте он этого не разглядит.
Но Ник склоняет набок голову и изучающе смотрит. Он будто оголодавший, а я кусок торта, к которому осталось только понять, с какой стороны подойти. Начать ли с крема или с пропитанных ромом коржей.
– Знаю, что девственница, – тут же безобидно усмехается он. – Не понимаю, как так вышло.
И он подается вперед, а я больше вопроса, на который не принято отвечать вслух, пугаюсь его желания меня поцеловать.
– Я… я не знаю, – быстро тараторю в ответ и пытаюсь отползти хотя бы немного, но некуда. – Меня никогда это… не интриговало, наверное.
– А как же запретный плод? – Голицын продолжает гладить мою щеку. Затем ведет пальцами ниже, по моей шее и даже чуть оттягивает ворот футболки, касаясь тонких ключиц.
– Со мной всегда спокойно о таком говорили. И я повзрослела и… просто… не знаю.
Я глотаю воздух, потому что вконец обнаглевший Голицын касается через тонкую ткань футболки моего соска. Возбужденного соска, который торчит, и это видно даже в темноте, потому что на мне тонкое домашнее белье.
Ник делает это так непринужденно, будто случайно. Будто просто мимо проходил и остановился потрогать меня за грудь, чтоб его! И только в эту секунду я наконец осознаю, что он по-настоящему, пусть и едва ощутимо, трогает меня. По-взрослому. И от одной мысли об этом внутри – в животе, груди, ногах – все скручивает так, что приходится громко выдохнуть, поджимая пальцы на ногах.
– Не надо.
Но голос мой звучит слабо, нетвердо, и я сама себе не верю. Потому что мне нравятся новые ощущения.
Голицын снова касается меня, и я немного разочарована, что это больше не грудь. А он звучно ухмыляется в ответ, его пальцы проводят по кончику моего носа, потом обводят губы и замирают. Внизу живота или даже ниже ощутимо разгорается пожар, который может спалить нас обоих. Всюду летят искры, оседая мурашками на коже. Я свожу колени вместе, вытягиваюсь струной, и когда он уверенно давит на мои губы, я раскрываю их. Ниже падать уже точно некуда, поэтому я с невыносимым удовлетворением наблюдаю, как Ник шипит на меня, закрывает глаза и делает глубокий вдох.
Это кажется невыносимо сладким. Но еще слаще оказывается поцелуй, с которым он, опускаясь ближе и привлекая меня к себе, нападает на мой рот. Глубокий, решительный поцелуй. В котором нет места для сомнений и вопросов о том, правильно ли это.
Если нам обоим сейчас хорошо, это же «да»?
В полумраке, в тишине, в мнимой безопасности, вблизи этого невыносимого человека, который по какой-то причине вызывает во мне чувство доверия, я пропадаю. Чувствую его руки на спине, слишком крепкие объятия, наглые пальцы, которые уверенно пробираются под футболку и впиваются в кожу на боках. Голицын целует, целует, целует меня до боли. Так, что жарко губам, а все остальное, чего он не касается, черт возьми, замерзает.
– Кайф, – шепчет хрипло он мне куда-то в шею, собирая с нее языком нервную испарину. – Ты даже не представляешь, какой это кайф.
Не представляю.
«Весь мой опыт – это ты и он».
Не хочу думать, что совершаю ошибку. Отгоняю призрачный сон, что преследует меня, стоит вспомнить об Аполлонове. Заглушаю совесть, чтобы она не ныла о Роксане. Мне слишком хорошо, чтобы страдать оттого, что Голицын мне совсем не подходит, и его мне будто бы невыносимо мало.
– Ты не остановишься? – Моя хриплая мольба уже не убеждает.
– А ты хочешь?
Секунда на выбор.
Голицын отстраняется все с той же улыбкой предвкушающего удовольствие человека, а у меня закипает кровь. Меня так сильно хотят впервые. Он похож на человека, который сойдет с ума, если я не разрешу прикоснуться ко мне еще раз. Я как будто и не вправе лишить его заслуженной победы. Это кажется противоестественным. Судорожно вдыхаю полной грудью и…
– Это ничего для меня не будет значить, – шепчу в приоткрытые улыбающиеся губы, сжимая ладони в кулаки, потому что они так и тянутся к нему. – Я хочу тебя физически, и только…
– Тс-с-с… – Он снова прикладывает указательный палец к моим губами, а следом коротко целует их, пока без его поцелуев они пылают и требуют большего. – Я знаю.
Он широко улыбается и до боли сжимает мое бедро.
– Это взаимно, – проводит по нему рукой выше, туда, где кожа становится чувствительней. – Я тоже. Хочу тебя. Физически.
Ловко расстегнув, он нагло запускает руку за пояс моих брюк, минует белье и… глядя мне в глаза, уже скользит по влажной коже. А я чувствую мелкие разряды тока, что заставляют вздрагивать от каждого живого контакта. Он проводит пальцами вверх и вниз и между складочками. Почти невесомо, но по ощущениям испепеляюще. И я упираюсь ступнями в матрас, выгибаюсь, приподнимаю бедра ему навстречу. Хочу его. Всем телом показываю, как хочу.
Голицын удобно устраивается чуть сбоку, целует меня в шею, не переставая трогать между ног. Водить пальцами круги и нажимать на чувствительные точки, из-за чего меня то и дело выбрасывает за границы реальности. Я, кажется, тут умираю с округлившимися от ужаса глазами и бьющимся о грудную клетку сердцем.
– Санта-Анна, – шепчет он мне на ухо, – ты должна кое-что знать.
Его пальцы продолжают скользить вверх-вниз, пока я медленно растекаюсь по мягкой простыне, готовая к скоропостижной кончине.
– Даже если это просто желание тела, – касаясь языком нежной кожи за ухом, говорит он, – это не значит, что мы делаем что-то плохое.
– Но… а-а! – Я хочу кричать, но по итогу приглушенно стону в подушку, когда чувствую в себе его палец.
– Пока тебе все нравится, ничего страшного не происходит. Давай, Санта-Анна, позволь себе расслабиться, ты уже близко, – шепчет он и проводит губами по моему подбородку, но не целует меня.
Это мучает и подводит еще ближе к тому, о чем он говорит. К тому, что я испытала не так давно одна в своей спальне и с чем его руки справляются более умело и гораздо приятнее.
Я так хочу дотянуться до этого острого ощущения, которое он то и дело отпугивает, очень внезапно переставая двигать пальцами. Так хочу этого дурацкого поцелуя, который он мне никак не дает, жутко мучая. Мои губы покалывает. Я всхлипываю, тянусь к нему, свожу ноги – инстинктивно, просто вдруг хочется – и чувствую себя будто наркоманка, которая душу продаст за одну только дозу.
Мне нужно… я хочу…
Я не могу больше. Сознание затуманено настолько, что становится страшно, но думать об этом долго тоже не выходит. Перед глазами яркие вспышки. Между ног все пылает, горит, а Ник продолжает высекать искры, проникая в меня пальцами снова и снова. Пальцами, точно не одним. И это уже туго. И ярко. И слишком. Я никогда не напивалась до такого состояния, никогда не чувствовала себя настолько не в себе. Во мне слишком много всего: чувств, ощущений, эмоций, Голицына. Комната кружится где-то на периферии, а может, уже и вовсе тает, растворяясь в клубящихся тучах за окном.
Ник сгибает пальцы во мне. Толкается в одну определенную точку, где мне невообразимо сладко. Я жмурюсь до ярких кругов перед глазами. Крепче свожу бедра и точно понимаю, что нащупала то самое, пульсирующее во всем теле сразу удовольствие. Я двигаюсь ему навстречу на всех парах, уже готовая разбиться вдребезги и… бам! Это взрыв, не иначе.
Полная темнота. Пустота в голове. Ни звука.
Ну вот я, кажется, и скончалась.
– Я ненавижу тебя, – хнычу ему в губы прежде, чем получаю долгожданный упоительный поцелуй.
– Какая нехорошая девочка, разве можно так врать, Санта-Анна? – шепчет он в ответ и снова жадно целует, видимо изголодавшись не меньше меня.
К моей ноге прижимается его стояк, но это совсем меня не волнует, потому что мне нравится быть единственной удовлетворенной в нашем тандеме. И плевать я хотела на его оргазмы так же сильно, как он плевал на мое личное пространство.
Глава 22
Голицын ничего больше не сделал. Мог, хотел, но не сделал. И я даже не могу понять, рада этому или нет. После того как я, задыхаясь, закрыла глаза, он шепнул что-то вроде «живи пока» и какое-то время просто лежал рядом со мной, поглаживая кончиками пальцев мой живот. Кажется, что-то шептал.
Утром мне показалось, что все это мне приснилось. Ну не могла я так порочно возбудиться при помощи Ника, а он точно не мог оказаться столь благородным, чтобы не… Но я открыла глаза и увидела на правой стороне кровати лохматую макушку прячущегося от солнечного света Голицына. Нет, это был не сон. К счастью, мы оба были одеты – это меня сильно порадовало. И легче было бежать.