Пока меня не успели застукать, я аккуратно, как сапер, сползаю с кровати с телефоном в руке и джинсовкой Роксаны, крадусь к дверям. Обуваюсь как в тумане, не думаю ни о зеркале, ни о ванной комнате. После негромко захлопываю за собой дверь и домой еду уже уверенная, что больше никогда и ни при каких условиях не смогу смотреть в глаза ни Андрею, ни Нику. Кошмар! За последние сутки я успела поцеловать двоих – двоих, блин! – мужчин. Прекрасный старт, что и говорить, учитывая бесконечный пробел в моей личной жизни в прошлом.
В ворота вхожу заранее напряженная. Не хочу видеть Роксану. После вчерашней ссоры и блока – не хочу. Не готова. Смотрю на ее куртку в руке и хочу только одного – чтобы дома были родители, которые бы обняли меня и, как всегда, сказали, что все будет хорошо. Но мое желание исполняется ровно наполовину.
Усталые и довольные собой мама и папа попивают кофе и курят на открытой веранде. Вообще-то они у меня оба некурящие, но всякий раз во время подготовки к выставке становятся максимально кинематографичными. Они утверждают, что человеческие слабости, ведущие к самоуничтожению, погружают их на творческое дно, откуда они возвращаются просветленными и вдохновленными – или что-то в этом роде. У мамы волосы привычно заколоты кисточками, а у папы из карманов валится карандашная стружка.
– Кто-то не ночевал дома? – Увидев меня, мама перегибается через спинку стула и играет бровями.
– Ма, я же говорила про корпоратив.
– Да-да, красотка, я помню, – тянет она и предлагает мне свой кофе.
– Оксана не приходила? – аккуратно, стараясь не выдать лишних эмоций, спрашиваю я.
– Наверху, вещи собирает, – отмахивается мама, будто все прекрасно понимает и без моих объяснений. – Сказала, что ты разбила ей сердце.
Я беру ее кружку и делаю три больших глотка, чтобы стать капельку бодрее. Но, конечно же, чуда не случается.
– Она что-нибудь говорила?
– Кучу проклятий и значений карт, – папа невозмутим. – Разбирайтесь сами, мы не лезем. Нам тоже когда-то было двадцать.
– Подкинь ей ключи от дома в сумку, пока не видит, – улыбается мне мама, протягивая связку, которую сделали год назад для Оксаны и которую она, видимо, демонстративно вернула родителям.
– Ладно.
– И предохраняйся.
– Ма-а-ам, – тяну я смущенно, а она хихикает, но в дискуссию не вступает.
Я же набираюсь храбрости и иду наверх, чтобы застать полный бедлам в своей комнате. Все ящики и шкафы открыты, на полу лежит полупустая спортивная сумка, а Роксана… Роксана, увидев меня, растерянно замирает на секунду со своей юбкой в руках, а затем, демонстративно нацепив злую усмешку, смотрит на меня уже с вызовом.
– Нагулялась? – Она привычно вскидывает подбородок, защищаясь.
– Тебя это не должно касаться, – холодным спокойным тоном отвечаю я, хотя в груди бурлят злость и негодование. – Твоя куртка, кстати.
Бросаю джинсовку рядом с сумкой, не говоря о том, что вообще-то ждала ее. И даже молчу про блок, хотя меня распирает.
– Как поживает Майк? – спрашиваю Роксану, и она тотчас поджимает губы.
– Я просто… – делает вдох, хочет что-то сказать, но передумывает и хмурится. – Мне было больно, и я просто переключилась.
У нее всегда все просто.
– Больно от чего? – Я закипаю, как бабушкин чайник, от ее простоты. Со свистом. – Роксана, блин, он даже имени твоего не помнит! Ты не можешь меня ни в чем винить! Он не твой парень!
– А чей? Твой?
Я рычу и топаю ногами, потому что все это не-воз-мож-но! Роксана бывает по-настоящему невыносимой, когда хочет этого.
– Он мой… друг! – говорю ей, потому что она только дуется. – Мы вместе работаем. Мы проводим много времени наедине, потому что разбираем одну и ту же кладовку! Прости. Что я могу поделать? Я не купидон, который может пронзить его задницу стрелой любви, чтобы он воспылал к тебе чувствами! Если бы могла, честно, всадила бы весь колчан!
Ничего не действует. Все мимо. Роксана продолжает смотреть на меня обвиняющим взглядом, почти не моргая.
– Хорошо, – продолжаю я, пытаясь достучаться до остатков ее разума, не зараженных Голицыным. – Вы проработали вместе в тату-салоне сколько? Год? Тебе не кажется, что если бы между вами что-то могло случиться, то уже случилось бы? Даже если бы он был тайно влюблен! Оксан, год! И я тут ни при чем.
– А у вас, значит, случилось? – упорно парирует она в своем духе.
Я тяжело вздыхаю, тру лоб, но отвечаю честно, потому что не хочу больше врать даже ради ее блага:
– Да.
– Ты даже не скрываешь! – шипит она на меня, как змея.
– Что я должна скрывать? – тихо и безнадежно устало произношу я, потому что эта драма меня доконала. – С Голицыным мы не встречаемся. Просто дружим и вместе работаем. Он на моих глазах вот только обжимался с другой! С другими! Что серьезного между нами может быть?
Мои слова разбиваются о стену безразличия. Роксана даже не пытается понять меня и услышать. У нее есть только свое мнение и неправильное.
– Голицын не увлечен тобой, не принадлежит тебе, – говорю уже не так осторожно, потому что устала щадить чужие чувства. – И даже если в будущем между нами что-то будет, в чем я сильно сомневаюсь, но… Оксан, я не должна перед тобой за все это оправдываться. Не всегда и не все бывает так, как мы хотим. Ты можешь занять да хоть всех парней планеты, потому что влюбишься в них, и что тогда делать остальным?
– Ясно, – единственное, что слышу в ответ. Жестко и звонко. – Ты непрошибаемая эгоистка.
Роксана тычет в меня указательным пальцем:
– Просто скажи честно. Ты трахалась с Голицыным?
Это не вопрос. Звучит не как вопрос.
– А разве тебе карты не сказали правду? Зачем тебе мой ответ? – устало спрашиваю ее, уже понимая, что Оксана все для себя решила и правда ей не нужна. Хотя какая у меня теперь правда?
– Сказали. Вот именно что сказали! – кричит она так, что эхо от стен отскакивает. – Я не дура. Я знаю, ты не веришь в мою науку, но карты меня не подводили. Они всегда правильно говорят! Так что? Вы трахались? Давно? С первого дня, да?
Я раскрываю рот, чтобы что-то сказать, и… закрываю его. Мне вдруг становится смешно и очень горько. Мир может рушиться, земля крошиться под ногами, но главное для Роксаны, чтобы Ник ни при каких обстоятельствах не оказался во мне никакой частью своего тела. Я не злюсь, я в отчаянии, и, быть может, это оно говорит за меня в эту секунду.
– Если тебе, Роксана, станет от этого легче: да, я трахалась с Голицыным, – выдаю это на одной ноте, даже не задумываясь, и от того, как Оксана меняется в лице, становится лишь больнее. Но остановиться я уже не могу. – Мы обманывали тебя при каждом удобном случае, потому что не можем держать себя в руках. В подсобках, в тату-салоне, в такси, на этой кровати, в его квартире – везде, где только можно, ведь я могу думать только о сексе, а Голицын от меня без ума. И мы не можем этому противостоять, потому что нами управляют сами звезды, натальные карты и… ну, ты же сама все видела.
– Слышать этого не могу.
С этими словами Роксана уходит из комнаты с полупустой сумкой. Ничего она толком не забрала, потому что большинство вещей были моими.
Когда внизу хлопает дверь, я крепко зажмуриваюсь, а затем… выдыхаю. Всю тяжесть последних дней. Подхожу к окну и устало наблюдаю, как папа семенит по тропинке, чтобы догнать Роксану, и ловит ту у ворот. Забирает у нее сумку, грузит в свою машину. Видимо, решил сам отвезти, а это к лучшему, потому что у нее, как всегда, нет денег на такси – это я точно знаю. Тем более если она тусовалась всю ночь.
Есть мне совсем не хочется, хотя мама зовет на импровизированный завтрак в беседке. В крайнем случае перехвачу что-нибудь в кафе в обед, но пока и кусок в горло не лезет. Наспех принимаю душ, переодеваюсь в удобное повседневное платье, подходящее для офиса, и спускаюсь на первый этаж. А затем, схватив со столика, заваленного родительскими эскизами, свою папку и пенал с карандашами, марширую на выход. Решаю, что сегодня точно ничего не буду делать на практике. Заставлю Голицына поработать ручками (а он это, как уже доказал, прекрасно умеет), что мне терять? Сил на противостояние у меня нет, поэтому я планирую рисовать под какую-нибудь аудиокнигу.
Всю дорогу до офиса думаю, как теперь себя вести. Я не могу спокойно смотреть на Аполлонова. А от пошлых шуток Ника буду весь день ходить бордового цвета. Пытаюсь сравнить такие разные поцелуи – совершенно потребительский от Голицына и тот пьяный от Андрея. Схожу с ума, раз за разом проматывая в голове на повторе. Конечно, с кого оргазм, у того и одеяло, но черт бы их побрал, как это по-разному!
Обняв свою папку и защищая ее от вновь начавшегося грибного дождя, я взбегаю по ступенькам «Аполло Арт». Ругаюсь под нос, потому что совсем не рассчитывала промокать – на легкой ткани явно останутся разводы от капель, и эта неприятная неожиданность окончательно портит мне настроение.
Залетаю в двери, которые кто-то мне придерживает, и наспех бормочу слова благодарности, пытаясь удержать и папку, и сумку, спадающую с плеча. Безбожно опаздываю из-за потерянных часов по дороге от Голицына до дома или от дома до офиса.
– Ну что вы, что вы, – отвечает мне некто, и я разворачиваюсь, чтобы по крайней мере улыбнуться и извиниться, потому что успела пихнуть незнакомца локтем.
Разворачиваюсь, и мы сталкиваемся.
Черт!
Папка падает на пол, рассыпаются карандаши из пенала, на котором давно не работает застежка. Всюду летят эскизы, и хорошо, что на этот раз там нет явного компромата.
– Ой, – срывается с моих губ вместе со сдавленным стоном.
Еще пять минут к опозданию.
– Ничего страшного, – обаятельно улыбается мне мужчина. Он не стар, но его волосы с проседью, и они слегка контрастируют с живым взглядом и тронутой загаром кожей.
Незнакомец наклоняется мне помочь, и мы в четыре руки собираем картон и крафт, на которых я иногда рисую, ностальгируя по первым курсам, когда о программах и компьютерах мы только мечтали.