[14] в российских реалиях.
– Я тебя не обманывала, – говорю твердо, чтобы поверил, а он молчит, опускает взгляд в пол, переводит в сторону, после кивает мне. Похож на пятиклассника, которого ругают за прогулы. – Ты ведь знал, чего я хочу.
Голицын слушает, откидывает голову и пялится на люминесцентные лампы под потолком.
– Ты учил меня общаться, выходить из кладовки, быть талантливой сучкой и…
– Ты ей стала, молодец. Иди трахайся с Иванушкой.
– Да при чем здесь он? – повышаю голос, выйдя из себя. – Я сейчас говорю с тобой! И говорю о том, что ты мне нравился! А большего я и не обещала. Да вообще ничего не обещала. Какого черта ты обижаешься, если сам трахался, как ты выражаешься, за стенкой с другой? – Ник кривит губы, словно я произношу что-то неприятное, но все же послушно кивает. – И ты можешь мне что-то на это сказать? Желательно что-нибудь конструктивное.
Голицын смотрит мне в глаза и будто бы ищет, до чего докопаться, а потом спрашивает очень тихо и спокойно:
– Значит, я для тебя просто секс-тренажер? И если Иванушка поманит, забудешь обо мне? Перестанешь целовать? Ром со мной пить? Грудь показывать? Предупредишь в письменной форме, чтобы больше языком тебе в рот не лез?
Очень взрослый разговор.
– Я и без того просила тебя не лезть мне в рот языком, верно?
– Типа того.
– Ты не послушал, зная, что тебе не отвечают взаимностью. Верно?
Кивает молча и нехотя. Сдувается на глазах.
– Что-то я не помню, чтобы все, кого ты целовал, становились для тебя единственными и неповторимыми. С чего мне такая честь? И как я должна была об этом догадаться? У тебя даже «кисули про запас» есть! Одна из них моя подруга, кстати. – Я делаю к нему шаг, и впервые Ник отступает. – Ты мне нравился, я тебя хотела, – снова повторяю, и он снова кривится, – в моменте. Остальное – не твое дело. Ты сам взялся меня учить. Ты сам начал ко мне приставать. Ты сам все это начал. Ты убедил меня, что поддаваться своим желаниям – нормально. А теперь оказалось, что я что-то тебе должна? Ты сам не запутался, случайно?
Вопрос повисает в воздухе, но я жду ответа.
– Запутался, – безжизненно произносит Голицын и в этот миг кажется мне невероятно беззащитным. – А твои скрепы, случайно, не шатаются? Когда ты сидишь верхом на одном, а рыдаешь из-за другого? Или думаешь, я идиот и не понимаю, почему неделю назад полчаса утешал тебя? Иванушка…
– Хватит, Ник! – перебив его, огрызаюсь в ответ. – Это не твоя забота, что у меня там шатается. Не лезь мне в душу. Ты. Сам. Этому. Учил! Какие претензии? Ты теперь недоволен?
– Да, недоволен, – выплевывает он со злостью, а меня его агрессивный тон почему-то, наоборот, успокаивает.
– Я не хочу ссориться, – после небольшой паузы продолжаю устало. – Честно. И если тебя что-то ранит, я не стану это усугублять. Я хочу, чтобы между нами не было недопонимания. А чего хочешь ты?
Этот вопрос парализует Ника, и он растерянно смотрит мне в глаза, плотно сжав пухлые губы.
– Когда поймешь, тогда и продолжим разговор. Идет?
Он кивает, и на этой нервной ноте начинается моя новая неделя в офисе Игоря Сергеевича. Наверное, это дурной знак.
С самого утра на этаже царит какой-то хаос. На завтра назначена презентация нового ЖК, который, как сотни до него, хвастается европейским комфортом, сибирским утеплением стен, немецким качеством и французским шармом. Игорь Сергеевич называет его главным проектом года, а Андрей Григорьевич уверен, что это вульгарщина, безвкусица, выкачивание денег из людей и прочее-прочее-прочее. Они то и дело спорят, орут друг на друга по телефону. Мое дело – носиться по кабинетам и создавать видимость бурной деятельности, так как Светлана уже ушла, а новенькая девочка еще не приступила к работе. Вот я и ношусь. И даже почти ни о чем – и ни о ком – не думаю.
В итоге я на самом деле не замечаю, как наступает вечер. В начале седьмого офис пустеет, и, когда притворяться занятой уже не перед кем, я ухожу в макетную, чтобы часок-другой провести со своими домиками – весь день этого ждала. К счастью, Игорь Сергеевич не задерживается надолго и обо мне не вспоминает. Закрутив на голове пучок, чтобы волосы не мешали, я включаю музыку и начинаю клеить. Мне осталось совсем немного. Домики уже выглядят как произведение искусства, по моему мнению, и «ну норм», по мнению младшего архитектора Олеси, которая иногда ко мне заходит.
Когда я работаю руками, мне хорошо думается. Поэтому качаю головой под музыку и размышляю о том, до чего докатилась моя жизнь. Как так вышло? С Голицыным, с Аполлоновым? При чем тут чувства к одному и поцелуи с другим? Я не понимаю. Запуталась. Они меня запутали.
Голицын – это легко, просто, естественно. Аполлонов – интригующе, туманно и странно.
Думаю о каждом по очереди, гадаю, злюсь… потому что по итогу ни один из них так и не сказал мне честно, что ему от меня надо. Они оба, по-моему, сами не знают, чего хотят, и я точно перед ними не виновата.
В задницу всех.
Перехожу в «Архикад» и еще час с остервенением работаю над черновым проектом все того же дома. Чтобы заглушить мысли, не даю себе передышки, пока перед глазами не начинают летать мушки.
– Девушка, мне этаж закрывать надо, – вздыхает охранник, заглядывая ко мне в комнату и приподнимая кепку, будто бы в знак приветствия.
– Простите, разумеется. Одну минуту, – спохватываюсь я, разгребая кучу бумаг на столе, чтобы не оставлять за собой бардак.
– И начальника своего со второго этажа поторопите, – ворчит дедуля, прежде чем уйти, а я не успеваю сказать ему, что нет у меня никакого начальника на втором этаже.
Уже нет.
Собрав вещи, я выключаю компьютер, подхожу к лифту и, пока жду его, мучаюсь перед выбором: ехать сразу на первый этаж и бежать домой или…
Что мне делать?
Я захожу в лифт, жму кнопку первого этажа. Но за секунду до того, как станет поздно, все-таки тычу на второй и трусливо зажмуриваюсь, будто не я вообще это совершила.
Что я творю? Тик-так, тик-так, – отсчитывает секунды до остановки мое сердце.
С отбивающим на ребрах чечетку сердцем я все же выхожу на этаже Андрея и на цыпочках крадусь к его кабинету, хотя он и слона не услышит, если до сих пор работает. А он и правда все еще там – сидит в синей рубашке без пуговиц и с подвернутыми рукавами и такого же цвета джинсах за столом, трет глаза. Со всех сторон обложен бумажными стаканчиками из-под кофе, а рядом переполненная мусорка с коричневыми листами.
– Это… – подаю голос, и Аполлонов вздрагивает. Смотрит покрасневшими глазами и будто не сразу понимает, кто перед ним.
– Опрокинул кофе на бумаги. Заново надо печатать, – без предисловий и приветствий сообщает мне и отворачивается к экрану. – Игорь Сергеевич пользуется вами по полной, я смотрю.
Проглатываю едкое замечание, все эти «вы» и молча захожу в кабинет. Андрей напрягается, но скрывает это.
– Что вы тут делаете? Шпионите? Мне вызвать охрану? – сыплет вопросами, не удостоив меня и взглядом.
– Почему вы так… грубы со мной? – искренне не понимаю я и хмурю брови, застыв у дверей. – Я думала, у нас перемирие.
И все же медленно подхожу к нему, будто к дикому животному. Его тон спокойный и ровный, не знаю, чего от него ожидать. Может, вообще уйти и не испытывать судьбу? Вдруг он снова начнет кричать, чтобы я уходила, пусть и подкармливает меня в обеденное время?
– Потому что вы назойливы, – вздыхает он. И злит меня.
– Неправда! – шиплю я, в два быстрых шага дойдя до его стола. – Мы почти не видимся.
– Потому что вы работаете на моего врага.
Ему моя близость явно не нравится: он все крепче сжимает компьютерную мышку.
– И что такого? – Мне его поведение, наоборот, добавляет сил и смелости. – Вы, кажется, спокойно общались со Светой, архитекторами и дизайнерами Игоря Сергеевича. Что же тогда не так именно со мной?
– Я с ними не целовался, – будничным тоном отвечает Аполлонов, не отрываясь от монитора. И взрывая мне мозг.
Как? Просто как он может так спокойно выдавать… это!
– Почему вы так легко об этом говорите?
Он приподнимает бровь, все еще не глядя на меня.
– Давайте говорить об этом сложно. Не соприкасался губами? Не сталкивался языками? Не выражал через поцелуи желание заняться сексом? – Андрей накидывает варианты, пока его пальцы порхают по клавиатуре, и я, не выдержав, встаю у него за спиной, чтобы бесцеремонно заглянуть и узнать, что он там делает.
А он пишет ответ клиенту на почту! И даже не добавил ни одного лишнего слова из того, что говорил мне, не допустил ни одной ошибки и не пропустил ни единой запятой, чертов гений!
– Похвальная многозадачность, – киваю я на экран.
На мой шепот он откидывает голову и касается макушкой моего живота. Еще и смотрит снизу вверх прямо в глаза.
– Подсматриваете, шпионка Анна? – хрипит он на пару тонов ниже обычного.
– Ревнуете? – вторю я ему так же тихо. Опять о том же. Снова.
Я не могу ничего поделать со своей головой и мыслями в ней. Мой голос дрожит, вся я дрожу… И вот, глядя на Андрея, уже представляю, что это он делал мне татуировку. Что это его губы ласкали мою грудь, его пальцы сжимали бедра. И он будто точно знает, о чем я думаю в этот самый миг. Его глаза темнеют, мое дыхание замирает. Ноги становятся ватными, и подкашиваются коленки.
Когда Андрей отрывает от меня взгляд, я чувствую, как разочарование разливается по венам. Мне вообще кажется, что солнце больше никогда не осветит этот чертов бренный мир. Что такое творится со мной? Я только что запечатлелась, как в этих фильмах про вампиров и оборотней, которые мы смотрели с Роксаной, или…
– Ревность ничего не значит, – прерывая бурный поток моих мыслей, произносит Аполлонов, снова уставившись в монитор. – Каждый имеет право ревновать кого угодно к чему угодно.
– Почему? – вырывается у меня. Голос звучит тонко, беззащитно, почти хрустально.