– Потому что наши обещания только у нас в головах. И пообещать свою верность можно кому угодно. Даже тому, кто этого не стоит.
– А вы стóите? – Я обхожу стол, чтобы видеть реакцию Андрея. Не знаю, зачем задаю этот вопрос. Просто не могу не задать, вдруг ответит?
– Ты же спишь с Голицыным. – Он так резко переходит на «ты», выворачивая диалог совсем в другую сторону.
– С чего ты взял? – вторю ему.
Недели холодного формального общения стерты всего одной вспышкой призрачных чувств. Они есть – волнами исходят от Аполлонова, который пытается изображать безразличие. Но он точно не так равнодушен ко мне, как хочет казаться. А мое сердце только и радо откликнуться.
– Это очевидно.
– Не сплю, – шепотом, но уверенно произношу я, и Аполлонов даже кажется удивленным, если я правильно читаю его эмоции. Снова приподнимает брови, но все еще пялится в монитор. Невозможный мужчина.
– Впрочем, это неважно, – бросает Андрей, будто ему это и впрямь не очень интересно. Скользит по мне уже холодным взглядом. Снова собран и отстранен. – Зачем пришла?
– Охранник попросил передать, что пора закрываться.
– Понятно, сейчас выйду.
Андрей сохраняет проект и терпеливо ждет, пока тот закроется. Перегруженный компьютер разве что не хрипит от натуги.
– Ну… я пошла, – медленно тяну я, не желая с ним расставаться.
– Там дождь, я подвезу, – на одной ноте произносит Аполлонов, не оборачиваясь, и мне приходится зажмуриться, чтобы мысленно себя отругать.
Не нужно радоваться. Нет. Но как же перестать? Если сейчас Андрей повезет меня домой. Мы будем находиться только вдвоем в замкнутом пространстве его тесного автомобиля и…
– Анна? Вы в порядке? – Он встает за моей спиной, и я чувствую его горячее дыхание на открытой шее. Волосы у меня забраны в высокий пучок и заколоты карандашами.
– 8B и 2H? – усмехается Аполлонов, прочитав жесткость на корпусе карандашей. – Странный выбор.
– Я рисовала… в перерыве, – снова начинаю запинаться, растерявшись от его близости. Язык не слушается, немеет. Может, я заболела чем-то серьезным? И в жар меня бросает совсем не из-за Аполлонова?
– Самый мягкий и самый твердый из стандартного набора. Обычно все любят работать мягкими, но я и забыл, что у вас другие… предпочтения.
– Да, я люблю жесткий, – бормочу, не думая о том, как двусмысленно звучит. – Это сложнее, но линия выглядит четче, светлее, больше нюансов. Я знаю, что это не очень правильно, но я не люблю грязь и пыль.
– И что же тогда тут делает восьмой?
– Не знаю. Решила попробовать что-то новое. Я всегда покупаю себе твердые, они быстрее всего заканчиваются, а тут нашла дома коробку «Кохинора»… С первого курса оказался жив целый набор мягких карандашей, – говорю быстро, будто тороплюсь куда-то, слишком часто дышу, пока мы ведем этот странный диалог. – И вот попробовала…
– И как?
– Все-таки не мое.
Я пытаюсь развернуться к Андрею лицом, но он не дает. Кладет руки мне на плечи и удерживает на месте.
– Замри. Не провоцируй меня.
Что?
Я чувствую, как к макушке прижимается что-то теплое. Его щека? Смотрю на наше отражение в стеклянной перегородке, и сердце замирает – Андрей и правда стоит с закрытыми глазами, прижавшись ко мне щекой. После оживает, и я наблюдаю, как он отрывает от меня свою руку, чтобы вынуть из волос карандаши. Разбирает пальцами мой пучок и довольно ухмыляется в отражении.
– Так-то лучше, – выдыхает мне в затылок, а я опять пытаюсь развернуться, но тщетно. – Тш-ш, не дергайся. Пожалуйста.
– Почему?
– Потому. – Он устало ухмыляется мне в волосы. – Поехали?
– Да… Наверное…
– Своей неуверенностью ты сбиваешь меня с толку. – Тепло от его дыхания прокатывается по всему телу. – Говори определеннее.
– Вы же тоже чувствуете это? Почему не поддаетесь желанию? Что в этом такого? Неужели вам претят связи со студенткой?
Не дышу и не моргаю, пока жду ответа.
– Я не настолько святой, чтобы это было так.
Он проводит тыльной стороной ладони от плеча к моим запястьям, а я вся дрожу и все-таки оборачиваюсь к нему лицом, несмотря на его просьбу. Оборачиваюсь, чтобы увидеть настоящего Андрея, без маски безразличия: его зрачки расширены, губы приоткрыты, он выглядит помятым, взъерошенным, таким сексуальным и… жаждущим. Неужели меня?
– Вы так устали, – шепчу я искренне и неподдельно, и его глаза тут же закрываются. А я жадно и неумолимо нежно касаюсь его век, скул, щек. Это кажется сейчас жизненно необходимым. – Вам нужен отдых, – говорю то, что так давно хотела ему сказать.
И он на удивление легко поддается, когда я подталкиваю его к рабочему столу, будто сдается. Опирается на край и расслабляет плечи. Я же продолжаю творить магию, потому что неприрученный дикий зверь почему-то позволяет себя касаться. Массирую Андрею виски, лоб, запускаю пальцы в волнистые волосы.
Становится жарко, воздуха не хватает, но мои руки машинально продолжают делать что-то с Аполлоновым. Что-то, что ему явно нравится, судя по мягким звукам. Он как будто мурлычет, откидывает голову и, то ли чтобы не упасть, то ли поддавшись порыву, кладет руки на мою талию, а затем сводит колени вместе, и я оказываюсь зажата между ними. Наплевав на все, притягиваю его к себе еще ближе. Андрей утыкается лбом в мое плечо, его дыхание ласкает мои ключицы, пока он размеренно дышит, будто уснул. Я разминаю его плечи через тонкую рубашку, уже совсем не думая о том, зачем делаю все это.
Хочу и буду.
– Андрей Григорьевич, я ушел, закроете, – недовольный голос охранника звучит через спикерфон стационарного телефона на столе, и я пугаюсь, что это разрушит магию момента. Но Андрей только протяжно стонет, когда я нахожу и разминаю пальцами особенно напряженный участок на шее.
Я не специально делаю ему больно, но он вдруг резко выдыхает и крепче сжимает руки на моей талии. От его хриплого стона на меня накатывает новая горячая волна. Все становится слишком серьезно, потому что мои движения уже слабо напоминают массаж. Мы тяжело дышим, опаляя кожу друг друга, и соприкасаемся щеками. И самое потрясающее в этом всем… чувствовать, как его губы – против воли или нет – касаются меня то тут, то там.
Андрей поднимает голову, и его лицо кажется мне сонным, словно он успел вздремнуть. На его губах бродит шальная улыбка, он глубоко дышит. Андрей будто пьян и не совсем отдает отчет своим действиям, но я и сама не вполне трезво мыслю. Все как в тумане. Горячем душном тумане, который возбуждает до невозможного.
Он поднимает руки с моей талии и кладет одну на плечо. Вторую запускает мне в волосы, а большим пальцем гладит щеку. Я трусь о грубую ладонь, и его палец, соскользнув вниз, оттягивает мою нижнюю губу. Кажется, что вот сейчас самое время посмотреть ему в глаза. И я смотрю. А он улыбается. Он пьян. Пьян мной. Сонный. Тянется ко мне и мягко прижимается к губам. Почти не отрываясь, делает вдох и прижимается снова. Его рука скользит по моей спине, притягивает меня совсем близко, чтобы подарить новый, более глубокий поцелуй.
Его язык уверенно скользит навстречу моему, и мне становится невыносимо горячо. А затем цепкие пальцы резко впиваются в мой затылок и, потянув за волосы, запрокидывают назад голову, которую я и без того еле держу – наверное, опьянела от него.
– Ты этого от меня ждешь? – Он говорит мягко, будто напевает, и так же мягко сжимает мою грудь. – Но так не будет.
Бабочки в животе становятся роем жужжащих пчел. Его голос сводит меня с ума.
– А как будет?
Андрей отстраняется, смотрит мне в глаза. И с каждой секундой все сложнее себя сдерживать. Он подтягивает меня вверх, ухватив под коленками. Еще через мгновение я сижу на столе, а он встает между моих разведенных ног. Толкает ближе к себе, чтобы почувствовала, что я делаю с ним, и от этого почти болезненного жеста последние сомнения тоже быстро тают. Он снова нападает на мои губы, целует шею, ключицы. Его пальцы пробираются под мою рубашку, высвобождая ее из брюк.
– Я же просил держаться подальше! – Он это рычит или стонет?
– Бесполезно. – Я смело смотрю ему в глаза и, скрестив ноги у него за спиной, прижимаю еще сильнее его непослушное тело.
Мне нравится быть решительнее и жестче. Не знаю, откуда берется эта смелость. Может, из его реакций на меня. В моей груди и ниже взрываются фейерверки и одобрительно закипают вулканы.
– Ты думаешь, я не смогу сопротивляться тебе? – Андрей больно тянет меня за волосы, чтобы сильнее обнажила шею.
– Не сможешь.
– Почему?
– Мне так кажется… – Уже даже не нужно храбриться, чтобы взять его рубашку и – боже, как же хорошо, что на ней нет пуговиц! – потянуть вверх.
Раз – и его торс остается обнаженным. По мускулистым плечам расползаются татуировки, и я утопаю в запахе его тела, звуках наших жадных поцелуев и жаре пламени, что разгорается между нами.
– Тебе просто кажется, – бросает он.
– Но ты до сих пор тут, – отбиваю я.
– Знаю.
– Значит, хочешь меня?
– Хочу.
Он дергает на мне рубашку так резко, что пуговицы разлетаются в стороны. Его взгляд застывает на простом тонком лифчике, через который можно рассмотреть соски. Большой палец Андрея проходится по ним. Наблюдает. Следит за моей реакцией, будто чего-то ждет. Моего стона, который я еле сдерживаю? Я потеряла границы реальности, и это мучительно приятно. И то, как он делает это – отстраненно, стоя в шаге от меня – выглядит как дополнительный повод сгорать и страдать.
Секунда, две, три. И Аполлонов вновь набрасывается на мои губы. Кусает, лижет, втягивает и… снова, снова, снова.
После бесконечного марафона поцелуев он через силу отрывается от меня, и мне как будто больно от этого возмутительного расстояния между нами. К счастью, в следующий миг я чувствую, как кончики его пальцев медленно стягивают с меня рубашку. Она соскальзывает куда-то на пол, Андрей убирает мне за спину рассыпавшиеся волосы и осматривает каждый сантиметр моего тела с каким-то довольным и собственническим выражением лица.