– Ладно, согласна, – выдаю ровным тоном, хотя хочется поднять самый настоящий бунт против слов Андрея. – Но Игорь мудак.
– Мудак, – слишком легко соглашается он, а я надеялась повозмущаться. – Следующий вопрос.
Ладно, переключимся на что-то более сексуальное.
– Зачем тебе столько татуировок?
Я целую небольшую птицу, набитую на его плече у ключицы, и, подложив ладони под подбородок, смотрю ему в глаза, а он улыбается:
– Думаешь, тут какая-то история?
– А ее нет?
Конечно, есть, как еще может быть? Любое произведение искусства таит в себе историю, чаще всего печальную.
– Нет, – Андрей так просто разбивает мои очередные догадки о нем. – Меня всегда завораживало это искусство. Я был отличником. Всегда. Хороший мальчик, который очень сильно старается. Которому бабуля жарит пирожки, который ходит в шапке с сентября, представь.
– Я, наверное, могу такое представить, – негромко смеюсь в ответ, потому что я тоже ношу шапку с сентября по май. И моя бабушка тоже жарит мне пирожки.
– Все в группе заваливали сроки, не спали ночами, а я… Я был единственным, кто ежедневно делал домашнее задание, получал автоматы, ужинал с семьей и в одиннадцать ложился спать.
– А потом что? Сорвало башню на жесткий секс, курение и татухи?
Не, ну вот сейчас он точно удивит меня чем-то из ряда вон выходящим.
– Нет. – Он с мягкой улыбкой крепче меня обнимает, подтягивая выше к себе, чтобы уложить головой на соседнюю подушку и смотреть в глаза, когда говорит. – Просто, когда живешь в любви и тепле, становишься свободным. Ну при стечении определенных условий. И когда в восемнадцать я решил как-то самовыражаться, а этого хочет любой подросток, тем более творческий, я выбрал татуировки. Мне было не жаль тела, но я со всей ответственностью подошел к вопросу. Как видишь, никаких иероглифов и драконов. Я сделал эскизы, часть нарисовала бабушка – она у меня дизайнер-график. Крутой специалист, между прочим.
– А какие именно? – Я приподнимаюсь на локтях и рассматриваю его тело, потому что мне безумно интересно.
– Вот, смотри. – Он обводит затейливые узоры на руках, переходящие на грудь, и стаю птиц, которая мне так нравятся.
– А тут…
Раньше я думала, что столбики букв у него на ребрах справа – это какая-то надпись, но, приглядевшись, понимаю, что это шрифтовая гарнитура. Самая обыкновенная – от «А» до «Я».
– Это шрифт, который разработала моя бабушка.
Я рассматриваю ровные ряды строчны´х и заглавных букв – статический антиквенный шрифт. Контрастный, очень изящный. Никаких витиеватых загогулин и вычурных деталей. Таким могли бы быть подписаны старинные книги или заголовки в хороших журналах о дизайне.
– Краси-иво, – тяну я и мечтательно улыбаюсь. – Значит, никакой темной истории? Никаких татушек в память о бывших? О разбитом сердце?
– Нет, ничего такого.
– И даже об отрезанных хвостах кошек?
Андрей взрывается приступом хохота, и я смеюсь вместе с ним. А потом ловлю его короткие поцелуи на своем лице. Пятый и последний из них приходится мне в висок. Я тяжело вздыхаю, желая продолжить, но мы оба пока не переступаем эту черту. Не время.
– Никакого подтекста, – наконец заключает он.
«Лишь красиво сверстанное тело. Как дорогое подарочное издание».
Это так похоже на Андрея. Все так просто и так логично. И… никакого подтекста, да.
– А что насчет секса? – говорю я томным голосом, балансируя на той самой грани. – И твоих предпочтений…
– Слушай. – Он накрывает лицо широкой ладонью, которой только что меня обнимал, трет его и прячет улыбку. – Мне кажется, представление обо мне было немного извращено и романтизировано Кариной. И в твою впечатлительную головушку вошло не под тем углом.
Отчего-то я краснею после его слов. От корней волос до самой шеи. Мне достаточно только подумать о нем в эротическом ключе, и это происходит со мной бесконтрольно.
– Я обычный, – тем временем доказывает Андрей, когда ничего обычного я в нем не замечаю. – Просто, наверное, не очень романтичный. Хотя и это утверждение обо мне ты легко разнесла в пух и прах.
Он внезапно подмигивает и выглядит сразу как подросток.
– Ну и в целом… у меня обычно так мало времени, что, если я дорываюсь до постели, то выкладываюсь по максимуму. Ты будешь смеяться, но, пожалуй, это банальный синдром гребаного отличника.
Не давая мне ничего добавить, когда я только открываю рот, чтобы сказать, что понимаю его, он притягивает меня ближе к себе и утыкается лбом в мои ключицы, а я зарываюсь носом в его волосы, и мы лежим так пару прекрасных мгновений. Дальше Андрей продолжает говорить, все так же не выпуская меня, поэтому я особенно проникаюсь его словами – чувствую их вибрациями по коже и горячим дыханием на груди.
– Не знаю, просто, наверное, вот так повелось, что я… Да хорошо, если один раз за день перекушу – и тот за ноутбуком. – Андрей рассказывает о личном очень особенным тоном, в который я отдельно влюбляюсь. – Поэтому если удалось выбраться в ресторан, то надо погулять с размахом. Если нашелся вечер на секс, то нужно выбить последние пружины из матраса. Ну а вдруг следующий раз представится через месяц? Я так привык, это засело глубоко в голове. И тут неутомимая ты. – Он поднимает на меня глаза, смотрит исподлобья и лукаво щурится. – Ага, которой нравится по-разному, в любом количестве и без лишних нежностей. Я когда проснулся в то утро, правда с трудом поверил, что ты еще здесь. Это не укладывалось в моей голове. Долг звал накормить женщину, которая всю ночь, не покладая рук… ног, ну и прочего, – еще смешок, – выбивала из меня дурь.
Я с легким стуком врезаюсь лбом в его лоб и пытаюсь задушить Андрея в объятиях. Это так хорошо – просто говорить, просто делиться друг с другом. Мне легче дышится от переполняющего меня счастья.
– А потом был целый день, – перечисляет он. – И еще одна ночь. И продолжать можно было бесконечно. Прерываться на работу и снова продолжать. В какой-то момент, когда ты ушла, я не сразу понял, что вообще произошло, и по инерции захотел еще. Мне как будто… было непонятно, зачем вообще тебе уезжать, если это просто нерациональная трата времени. Вылавливать тебя в бюро – это отвлекаться от работы. Дом вполне мог быть нашей территорией. И в одно мгновение меня внезапно осенило – показалось, что это логичнее всего в моей жизни. Я могу не работать, когда дома, я могу копить энергию. Могу перестать выкладываться там, чтобы порадовать посторонних людей, и выкладываться тут, чтобы радовать тебя. Ведь так?
– А ты не боишься, что… тебе надоест? – Я скидываю с себя его руки и, толкнув в грудь, укладываю Аполлонова на лопатки, чтобы оказаться сверху. Конечно, только потому, что он мне это позволяет. – Не боишься, что пройдет синдром отличника и…
– И все просто придет в норму. Наконец. Мы даже, быть может, будем успевать поесть. – Андрей, к моему удивлению, не кажется напряженным, пока я вглядываюсь в его лицо в поисках каких-то знаков. Он смеется в ответ, и это успокаивает. – Эй, Ань, нормальные люди не проводят сутки в постели. Это проходит после первого месяца гормонального всплеска. Дальше они нормально живут годами. Просто раньше я ни с кем не проводил так много времени. Ты заставила меня забить на работу на целых три ночи! Три! Я никогда не отрывался дольше, чем на пять часов.
Я наклоняюсь ближе, почти ложусь на Андрея, зависнув над его губами. Его ладони, как будто непроизвольно, скользят по моим бокам вверх и вниз, а глаза тем временем темнеют, словно он вспоминает что-то непристойное. Видимо, с моим участием.
– Нет, я утрирую, конечно. Отрывался, но уж точно не ради секса. И я определенно доволен результатом. За эти три ночи я впервые задумался о том, что хочу жить своей жизнью, а не сдохнуть в бюро. Понимаешь?
Я понимаю.
Потому что впервые за долгое время сама не думала о домашних заданиях и обязанностях перед друзьями, родными, студенческим комитетом и прочем, прочем, прочем. И мне тоже это безумно понравилось. Точка.
– Мы привыкнем, и у нас найдется время на все остальное. Главное, как выяснилось…
Он смолкает, а я ищу ответ в его странно проникновенном взгляде.
– Что?
Андрей подбирает слова дольше обычного, будто хочет сказать какую-то сокровенную вещь. Что-то особенное.
– Возвращаться потом домой, – домой. – И есть вкусные ужины вместе, – вместе.
– Которые ты будешь готовить? – Я наблюдаю за тем, как напрягается его шея, чувствую, как его тело твердеет подо мной. – Потому что я плохой кулинар.
– Хорошо, которые я буду готовить, – кивает он все так же серьезно. – Еще имеются вопросы? Или проведем время с пользой?
Я невольно сжимаю бедра сильнее от этого его хрипловатого тона, которым может, кажется, уговорить меня на что угодно. Кусаю губу, потому что сердце сжимается – у него завтра самолет, а чемодан он еще не собирал.
– У нас мало времени, профессор, – шепчу я ему на ухо. – Так что я бы на вашем месте приготовилась к…
Не успеваю договорить, так как теряю равновесие и заваливаюсь на спину. И вот уже Аполлонов нависает надо мной с почти хищной улыбкой, которую я так люблю.
– Иванова, у нас все время мира. Так что это вам лучше приготовиться.
Я бы и засмеялась в ответ, но уже следом всхлипываю, когда Аполлонов целует меня так, будто и не хочет никуда уезжать.
Глава 40
Выйти из дома после пяти дней заточения, когда мы обросли коробками из доставки еды, – как будто покинуть бункер. Я даже глаза прикрываю от непривычно яркого уличного света. По-моему, блэкаут-шторы не открывались ни разу за все время. И одеваться, пусть и в простые джинсовые шорты, было немного… странно. Мы ходили по квартире полуголые. Все время.
Но самое главное, что я практически не покидала постель. И вот такого со мной точно не было ни разу. Никаких чертежей для Игоря и фейковых заданий. Никаких летних тусовок Роксаны, упустить которые точно нельзя. Никаких посиделок в беседке с родственниками, поездок за грибами, девичников с мамой и тетей, обязательных по умолчанию, даже если мне ничего такого не хочется. Я просто жила свою жизнь. Точнее, нашу. С Аполлоновым, который проснулся пять дней назад со словами: «Я опоздал на самолет». И пока я в ужасе искала более поздние рейсы, грязно ругаясь на авиакомпании за баснословные цены на билеты, Андрей, даже ни разу не чертыхнувшись, звонил кому-то, чтобы по итогу просто сообщить, что не сможет приехать на этой неделе. И все.