«Слон красоты» — это не буква на вывеске отвалилась, иногда на человека в самом деле наступает слон красоты, тяжёлый, беспощадный и непоправимый.
Вкрадчивый женский голос:
— Вы у нас были раньше, есть какие-то предпочтения? Сегодня работают Анжела, Наташа, Илона и Марго, кого бы вы хотели?
— Мне всё равно, — отвечаю.
На том конце провода чувствую сдержанное удивление.
Достаётся Наташа, она приносит чай и мимоходом прикасается к моей талии. Первым делом спрашивает:
— А вы у нас были раньше? А у кого?
Наблюдающая за нами Илона ябедным голосом докладывает:
— Да уж не первый раз приходит и всегда к разным!
Наташа на секунду перестаёт делать то, что делала, и смотрит на меня, как на конченого подонка.
— Послушайте, это неправильно. Выберите кого-то одного. Я не говорю «возьмите меня», любую, кто понравится. Но каждая работает по-своему, а другая потом за ней переделывает.
В какой-то момент я чувствую полную беспомощность, неуловимо напоминающую о бондаж-сессиях: каждый пальчик завёрнут в фольгу, а рядом лежит айфон и спрашивает: «Ты не сердишься на меня?» Не могу же я с достоинством наклевать носом «Ах нет, я просто очень несчастна».
Через полтора часа беспомощность переходит в просветление, я понимаю, что в почте беснуется заказчик, в комментариях — тролль, кто-то доругивается со мной в чатике, с результатом, обратным спортивному — там за неявкой противника выигрывают, а тут побеждает молчащий.
Тем временем узнаю, что существую напрасно, потому что мимо меня прошёл мир ногтей. Женщин тут различают не по лицам, а по пальцам, участливо спрашивают о проблемном указательном и рекомендуют изменить жизнь с помощью лака с блёстками. И все искренне вовлечены, и через какое-то время я чувствую себя красавицей, потому что девочки единогласно признают форму моего мизинца идеальной. Я так не гордилась с тех пор, как получила комплимент от пластического хирурга: «У вас удивительно красивая длинная челюсть».
Потом половина салона уговаривала меня выбрать бледно-розовый на полтона теплей, чем я хотела: «Он мёртвенный! Возьмите этот, походите, а потом попробуем ещё ярче! Да, это непросто, но меняться следует постепенно».
В конце концов они меня уговорили, и уже несколько дней я знаю, что такое, когда тебя раздражают собственные ногти. Потому что я хотела мёртвый! мёртвый! мёртвый! а не вот это вот варьете цвета топлёного молока.
В соседнем дворе уцелело полдюжины кошек из одного помёта, теперь они выросли и ходят все вместе. К людям не пристают, но независимым стадом бегают за тётками с пакетами. Так я узнала, что выгляжу, как тётка с пакетом.
Я, впрочем, что-то такое подозревала. Когда во мне становится пятьдесят два килограмма, Дима с преувеличенным восхищением говорит: «Ты стал совсем взрослым, Агапит!» В смысле — «ты стала совсем взрослой женщиной с формами!». И так не менее трёх раз на дню. В какой-то момент ликование в его голосе становится нестерпимым, и я сажусь на диету. Вот и сейчас, уже две недели, так что кошки это зря.
Значит, что-то с лицом. Не напрасно какой-то младенец лет трёх ткнул в меня пальцем и радостно заорал: «Какая тётя!!!» Я в ужасе подхватилась и побежала, чтобы не дослушивать продолжения. Ясно же, что он с детской непосредственностью мог закончить чем угодно — какая страшная, например, или волосатая.
Побежала я прямиком к косметологу. Она по совместительству невропатолог, поэтому за тонкой ширмой раздавались звуки акупунктуры. Когда игла входит в спину, возникает тишайший, но абсолютно жуткий хруст плоти — не костей, а раздвигаемой кожи. Если я взволнована, у меня слух летучей мыши и воображение какукинга[3].
А я была взволнована. Знаете, в жизни каждой женщины однажды наступит момент, когда рот начнёт открываться в другую сторону. Он сделается кошельком, потому что вокруг губ образуются продольные морщинки. Таким ртом уже нельзя целовать юных любовников, а только пенсионеров и внуков. Я очень боюсь этой минуты, потому и прибежала спросить, что делать, когда это произойдёт. Не за горами же, и кошки сказали, и дети вон орут.
Косметолог ответила, что до кошелька ещё многие годы, а вот когда он наступит, поправить ничего будет нельзя — поможет только ботокс, а я же разве соглашусь ботокс в верхнюю губу? Нипочём не соглашусь. А пока можно сделать пилинг, после которого я вся облезу и временно перестану думать глупости.
Я спустилась в гардероб и подала номерок. Вежливая женщина принесла плащ, но вдруг слегка потянула его назад: «Это точно ваш? Вы на него так смотрите, будто не узнали». Я перевела взгляд на неё, и она сразу успокоилась, потому что всё поняла. Я на всё так смотрю.
Практически не запоминаю лиц, поэтому на всякий случай гляжу вокруг с доброжелательным и слегка обрадованным видом, даже на стол и чашку — вдруг мы родственники, среди моих предков вполне могли быть мебель и утварь. Когда бы люди сами меня не узнавали, так бы и жила среди чужих. Недавно были чтения в маленьком зальчике, все зрители на виду. Я час заливалась соловьём, потом автограф-сессия, все дела, в конце подходит рыжая девушка с цветами, я смотрю, А ЭТО МОЯ СЕСТРА. Очень мне понравилась. В кошмарах снится, что дом набит посторонними серыми полосатыми кошками и я не могу отличить своих. И уж конечно плохо понимаю в настроениях и самочувствии собеседника. Удобно, когда у человека проломлена голова, я тогда догадываюсь, что что-то пошло не так, но редко когда везёт до такой степени. Возможно, у меня развивается писательская болезнь прозопагнозия. Пишут, что в тяжёлых случаях даже в зеркалах оказывается кто-то новенький. Удивили, ха. Ведь это часто.
И вот я не узнала плащ, потом не узнала улицу и пошла в противоположную сторону, к другой станции метро. Там вдруг оказался зоопарк, и я некоторое время стояла у ограды, как рождественская сиротка, пытаясь сэкономить — хотела увидеть бесплатно хотя бы утку. Но тщетно.
И я потом ещё шла, и вокруг был незнакомый воздух, золотой и холодный, и листья, каждый из которых я видела впервые, и тени ложились уникально и невозвратно. Можно каждый день писать новый текст, после того как ветер сдует прежних персонажей и пригонит новых.
Думала об идеальном любовном романе для меня. Он как кино в стиле нуар — женщина без прошлого и мужчина без будущего. Она ничего не помнит, и всё, как в первый раз, а он ни на что не надеется, и потому ничего не боится — ни за свои деньги, ни за будущих нерождённых детей, ни за то, что зря потратит свою жизнь (он уже всё потратил зря). В таких условиях я стану коротать вечера, вышивая шёлком рекламный слоган этого фильма: «Without memory, with no hopes». Прекращу стесняться своей беспамятности и всегда буду знать, как он себя чувствует — хреново он себя чувствует, очень устал. Но рад мне, как в последний раз, а это всегда гораздо сильней, чем в первый.
С другой стороны, я сейчас допишу и пойду спать. Там, в постели, спят двое, и я их всех знаю — муж и кот. Разве это не признак стабильности и уверенности в сегодняшнем дне, разве не навсегда.
Между временем
Хотела начать словами «Тих родимый аквариум», но запнулась — какой же родимый? И так теперь будет часто — цитаты, шаблоны и штампы придётся проверять на достоверность при каждом использовании. Тих тель-авивский колодезный дворик, зажатый между отелем и домами, в нём есть место только для скамейки, где я, стоянки скутеров и палисадника с повешенными медведями — не так мало, если подумать. Медведики, ясное дело, игрушечные, шейки деликатно зажаты меж веток магнолий на радость местным жителям — говорят, в Израиле есть чёрный юмор, но я уверена, что здесь ничего такого, чистое благодушие. Сегодня мы подобрали на Алленби медведицу — с заячьими ушами, печатью чьей-то подошвы на лице и с медвежонком, пришитым к пузу, — посадили на сучок тоже.
Никто не орёт в шабат, кроме кондиционеров и белой собачки. Без них от тишины закладывало бы уши, а так ничего.
Раз уж я выбрала жить у моря, хожу к нему ежедневно, третий вечер подряд. Знаю я эту инерцию, когда под боком что-то ценное, а ноги вечно не доходят. Уж постараюсь, чтобы у меня получилось иначе. В первую ночь небо было, как старый чай. Ну что за фигня, а. Бросаешь всё, тратишь кучу денег, подгадываешь к полнолунию, прилетаешь — а над головой эти мутные разводы, которые образуются в чашке, если забыть со вчера. Я воздела руки и высказала возмущение, на следующий день поменяли, но осадочек остался.
Странно. Странно ходить по весёлому городу Тель-Авиву и считать деньги — турист передвигается со скоростью сто баксов в день, если ничего не покупает, и для меня теперь это много. Странно почувствовать свою чужеродность там, где я с первых шагов всегда растворялась во фриковатой толпе. Сейчас у меня зажим в спине и тревожное лицо. Странно что-то хотеть от местных, обычно это им нужны мои деньги, а теперь мне следует получить от них всё на свете — счёт в банке, номер телефона и новое имя.
Странно ничего не чувствовать вместо обычной газированной радости: не горюю, не веселюсь, думаю только о том, какая куча дел на воскресенье, которое здесь понедельник.
Иногда хочется раскачиваться, как Лев Евгеньич, и тихо причитать: «Что ты сделала, Маргарита, что ты сделала?» — но нет никакой Маргариты, всё сделала я, этими маленькими ручками. И всё, разумеется, правильно. Просто сейчас у меня пепелище. Недавно один мужчина написал: «Именно так выглядят победители», имея в виду свой дикий измотанный вид, и я не подумала, что совсем скоро буду выглядеть так же. Я ведь тоже всех победила.
Заткнись, белая собачка.
Я начала плакать в середине июля.
Точно помню, как это произошло. В Симферополе. Была ночь после моего дня рождения, я принимала поздравления в Сети и получила комментарий от своей первой любви. Разумеется, Той Единственной, что задрала планку и обесценила все будущие чувства на много лет вперёд. Умом вроде поняла про одну реку, которая в следующий раз обязательно будет другой, с иной температурой воды и рельефом дна, но жду всегда ту, что вся была пронизана солнцем. Неприятно, если я на самом деле тогда утонула и давно лежу на дне, смотрю сквозь толщу голубой прохладной воды и пытаюсь что-нибудь чувствовать к проплывающим мимо рыбам. А ещё хуже, если давно выплыла, но отказываюсь считать жизнь жизнью, людей людьми, любовь любовью.