о, - подумал я.- Княжин - парень что надо».
Я полистал списки других кружков, и в каждом списке наталкивался на фамилию Княжина. И в зоологическом, и в математическом, и в спортивном. Только в кружок по пению он не записался.
На перемене я окликнул Княжина.
- Зачем ты записался во все кружки? - спросил я. - По-моему, это несколько легкомысленно?
- Мне надо, - ответил он.
- Может быть, ты не знаешь, что увлекает тебя больше всего?
- Нет, я знаю, - упрямо ответил он. - Но мне надо. Это моя тайна.
- Тайна это или не тайна, - сказал я, - но на занятия физического кружка можешь не приходить. Если ты будешь работать в зоологическом, математическом и спортивном кружках, то на физику у тебя не останется времени.
Княжин очень расстроился и даже побледнел. Я пожалел, что так резко с ним разговаривал: все-таки он еще мальчик.
- Я должен все знать, я должен быть незаменимым, - сказал он. - Я буду пилотом космического корабля. Я никому этого не говорил, но вы меня заставили.
- А-а! - протянул я. И впервые посмотрел ему прямо в лицо. Под рыжим чубом у него был выпуклый лоб, а глаза были голубые и отчаянные.
«Этот долетит, - подумал я, - этот долетит!» Я вспомнил, как во время войны прыгал с парашюта, и как это страшно, когда прыгаешь в пустоту. Посмотришь на далекую землю, на деревья, похожие всего лишь на бугорки мха, на реки, с дождевой ручеек, и хочешь ты этого или не хочешь, а подумаешь: вдруг парашют не откроется? И тогда земля делается не желанной, а страшной. «А ведь тем, кто полетит в Космос, будет еще страшней. Но этот псе равно полетит».
- Тогда я не возражаю, раз такое дело, - сказал я.
- Спасибо, - ответил Княжин.
За три месяца он не пропустил ни одного занятия физического кружка. А потом вдруг перестал ходить. И на уроках он был рассеянным и даже похудел.
- Княжин, - спросил я, - почему ты бросил кружок? Не успеваешь?
Он поднял на меня глаза. Это были глаза другого человека. Они были не отчаянные, а печальные и потеряли голубой цвет.
- Я еще буду ходить, - ответил он.
Левушкин мне сказал (он подружился с Княжиным):
- У него большая неприятность. Рассказать не могу, но большая неприятность.
Я решил поговорить с Княжиным на днях, но случай свел нас в этот же вечер. Я стоял в книжном магазине у прилавка и вдруг услыхал позади себя знакомый голос:
- Есть что-нибудь новенькое?
- Мальчик, - ответила девушка-продавец, - не может быть каждый день что-нибудь новенькое. Ты заходил бы раза два в неделю.
Я оглянулся. Передо мной стоял Княжин, но что-то незнакомое было в выражении его лица. Я сразу не догадался, а потом понял: у него на носу красовались очки. Маленькие ребячьи очки в белой металлической оправе.
Минуту мы стояли молча. Княжин стал пунцово-красным, у него покраснели щеки, уши и даже нос.
- А, Княжин, - сказал я.
Больше я не успел ничего добавить, он пустился наутек.
Я бросился за ним.
- Княжин! - крикнул я. - Княжин, постой!
Какой-то мужчина посмотрел на меня, а женщина крикнула;
- Держи мальчишку!
Тогда Княжин остановился. Он не смотрел на меня, снял очки и низко опустил голову.
- И тебе не стыдно? Мало ли людей ходят в очках и совсем не стыдятся этого. Прости меня, но, по-моему, это глупо.
Ом промолчал.
- Убегать из-за такой ерунды. А Левушкин говорил: у Княжина большие неприятности. Чепуха!
Тогда он поднял голову и тихо сказал:
- А ведь меня теперь в летчики не возьмут, я узнавал - близоруких не берут, и космические корабли мне не водить. Я эти очки ненавижу.
Ах, вот в чем дело! Вот почему он такой несчастный и похудевший. Разлетелась в куски его первая мечта, и он страдал. Один, втихомолку.
- Зря ты так мучаешься, - сказал я наконец. - Полетишь на космическом корабле астрономом, инженером или врачом.
- Значит, вы думаете, я все же могу надеяться? Могу? - Он схватился за мои слова с радостью.-Как же я сам не сообразил? Просто дурак, это совершенно точно.
Он был такой счастливый! А я подумал: «Хорошо, когда у человека ясная цель в жизни и все впереди».
ДЕВУШКА В ВОЕННОМ КОСТЮМЕ
Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.
Когда я пришел домой, мама спросила:
- Ну как, сынуля, вызывали тебя сегодня?
- Нет, не вызывали, - соврал я. - Последнее время меня что-то совсем не вызывают.
А в воскресенье утром все открылось. Мама влезла в мой портфель, взяла дневник и увидела двойки.
- Юрий, - сказала она. - Что это значит?
- Это случайно, - ответил я.- Учительница вызвала меня на последнем уроке, когда почти уже началось воскресенье…
- Ты просто врун, - сердито сказала мама.
А тут еще папа ушел к своему приятелю и долго не возвращался. А мама ждала его, и настроение у нее было совсем плохое.
Я сидел в своей комнате и не знал, что мне делать. Вдруг вошла мама, одетая по-праздничному, и сказала:
- Когда придет папа, покорми его обедом.
- А ты скоро вернешься?
- Не знаю.
Мама ушла, а я тяжело вздохнул и достал учебник по арифметике. Но не успел я его раскрыть, как кто-то позвонил.
Я думал, что пришел, наконец, папа. Но на пороге входной двери стоял высокий, широкоплечий незнакомый мужчина.
- Здесь живет Нина Васильевна? - спросил он.
- Здесь, - ответил я. - Только мамы нет дома.
- Разреши подождать? - Он протянул мне руку. - Сухов, товарищ твоей мамы.
Сухов прошел в комнату, сильно припадая на правую ногу.
- Жалко, Нины нет,- сказал Сухов.- Как она выглядит? Все такая же?
Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет. А какая она еще может быть?
Мы помолчали.
- А я ей фотокарточку привез. Давно обещал, а привез только сейчас. - Сухов полез в карман, достал фотокарточку.
На фотографии стояла девушка в военном костюме: в солдатских сапогах, в гимнастерке и юбке, но без оружия.
- Старший сержант, - сказал я.
- Да. Старший сержант медицинской службы. Не приходилось встречаться?
- Нет. Первый раз вижу.
- Вот как? - удивился Сухов. - А это, брат ты мой, не простой человек. Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой…
Мы молчали уже минут десять, и я чувствовал себя неудобно. Я заметил, что взрослые всегда предлагают чаю, когда им нечего говорить. Я сказал:
- Чаю не хотите?
- Чаю? Нет. Лучше я тебе расскажу одну историю. Тебе полезно ее знать.
- Про эту девушку? - догадался я.
- Да. Про эту девушку. - И Сухов начал рассказывать: - Это было на войне. Меня тяжело ранили в ногу и в живот. В живот особенно больно, когда ранят. Даже пошевельнуться страшно. Меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь.
А тут враг стал бомбить дорогу. На передней машине ранили шофера, и все машины остановились. Когда фашистские самолеты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, - Сухов показал на фотографию, - и сказала: «Товарищи, выходите из машины».
Все раненые поднялись и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков.
Один я остался лежать на нижней подвесной койке.
«А вы чего лежите? Вставайте сейчас же! - сказала она.- Слышите-вражеские бомбардировщики возвращаются».
«Вы что, не видите? Я тяжело ранен и не могу встать, - ответил я. - Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».
И тут снова началась бомбежка. Бомбили особыми бомбами, с сиреной. Я закрыл глаза и натянул на голову одеяло, чтобы не выбило глаза оконными стеклами автобуса, которые от взрывов разлетались вдребезги. В конце концов взрывной волной автобус опрокинуло на бок и меня чем-то тяжелым ударило по плечу. В ту же секунду вой падающих бомб и разрывы прекратились.
«Вам очень больно?» - услыхал я и открыл глаза.
Передо мной на корточках сидела девушка.
«Нашего шофера убили, - сказала она. - Надо нам выбираться. Говорят, фашисты прорвали фронт. Все уже ушли пешком. Только мы остались».
Она вытащила меня из машины и положила на траву. Встала и посмотрела вокруг.
«Никого?» - спросил я.
«Никого, - ответила она. Затем легла рядом, лицом вниз.- Теперь попробуйте повернуться на бок».
Я повернулся, и меня сильно затошнило от боли в животе.
«Ложитесь снова на спину», - сказала девушка.
Я повернулся, и моя спина плотно легла на ее спину. Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но она медленно поползла вперед, неся на себе меня.
«Устала, - сказала она. Девушка встала и снова огляделась. - Никого, как в пустыне».
В это время из-за леса вынырнул самолет, пролетел бреющим над нами и дал очередь. Я увидел серую струйку пыли от пуль еще метров за десять от нас. Она прошла выше моей головы.
«Бегите! - крикнул я. - Он сейчас развернется».
Самолет снова шел на нас. Девушка упала. Фьють, фьють, фьють - просвистело снова рядом с нами. Девушка хотела приподнять голову, но я сказал:
«Не шевелитесь! Пусть думает, что он нас убил».
Фашист летел прямо надо мной. Я закрыл глаза. Боялся, он увидит, что у меня открыты глаза. Только оставил маленькую щелочку в одном глазу.
Фашист развернулся на одно крыло. Дал еще одну очередь, снова промазал и улетел.
«Улетел, - сказал я. - Мазила».
Потом девушка потащила меня дальше. Когда она меня дотащила до железнодорожной станции, было уже темно. Мы ползли десять часов.
- Вот, брат, какие бывают девушки, - сказал Сухов. - Один раненый сфотографировал ее для меня на память. И мы разъехались. Я в тыл, она обратно на фронт.
Я взял фотографию и стал смотреть. И вдруг узнал в этой девушке в военном костюме мою маму: мамины глаза, мамин нос. Только мама была не такой, как сейчас, а совсем девчонкой.