— Вот что, Петр, Василя сын, — сказал Платов, понизив голос. — Приглянулся ты мне. Резвый. Да и с отцом твоим в свое время воевали… Кашеварили, бывало, вместе.
— Господин генерал-майор…
— Не перебивай. Слышал, что там эта ученая голова наболтала? Истинную правду говорит. Уже поспрашивали купцов. Сказывают — степь перед Аралом злая. А нам туда переть. И ведь верно — до Кунграда дойдем, а там стенка. А сил уже нет. Вот что я решил. Тебя пошлю вперед. С ученой головой этой. Парень ты шустрый и глазастый — это я с первого взгляды понял. И решительный. Такой мне сейчас и нужен, а не немогузнайка.
Я чуть не поперхнулся воздухом. С Волковым? В степь?
— Ваше превосходительство!
— Не боись. Плановщиком тебя сделаю, то бишь, квартирмистером[9]. Забирай казаков, с которыми приехал, возьми этого Волкова, проводников толковых из каравана и давайте к Синему морю, Арал-Тенгизу то бишь. С заданием — трассировку пути армии сделать. Будете идти, колодцы описывать, их дебет замерять, пригодность для большого войска определять. Опасности отмечать — где засада может быть, где пески зыбучие. Искать лучшие места для переправ через реки, ежели попадутся. Все донесения мне лично, фурьерами сразу.
Он замолчал, глядя куда-то в темноту.
— Разведку полковую, конечно, тоже вышлю, но… — он повернулся ко мне. — Но главная надежда — это ты, Петро. А точнее — ученая голова Волкова. Он ведь все замеряет, все запишет, в астролябию свою поглядев. Нам нужна точность. Чтобы мы знали, где ждать воду, сколько ее там. Где можно стать лагерем, где нельзя. Каждая мелочь важна.
Он хлопнул меня по плечу.
— Полковнику твоему, Емельяну Никитичу, я сам сообщу. Снаряжайся.
(вот, что имели к 1796 г. и на что ругался Волков)
Глава 4
Ночью я сжег мосты. Не фигурально выражаясь, а в прямом смысле: думал-думал, ворочаясь на кошме, закутавшись в бурку, изводя себя мыслями, доводами и контрдоводами — и в конце концов, встал, подошел к прогоревшему костру и сжег в нем письмо, которое мне случайно досталось от фельдъегеря. Мог сразу отдать его полковнику Астахову. Мог вчера, раскаявшись, поведать о нем генералам — на колени бухнуться на ковры в кибитке, склонить повинную голову, но выполнить последнюю волю царева гонца… И все! Обсуждения, как степь с пустыней побороть, свернуты, генералы вздохнули с облегчением и тут же начали бы судить-рядить, как домой будут возвращаться, где переправы через Волгу искать. Можно было так все обставить, что меня бы не стали ругать, а, наоборот, похвалили бы.
Когда Платов поставил мне задачу, я вдруг понял, что вот он рубикон — пути назад нет: решись я на признание, прослыл бы трусом в глазах этого действительно выдающегося человека. Такого живого, совсем не иконописного, а более чем земного — ругающегося как сапожник, пьющего водку, зло подшучивающего над ученым мужем, борющегося со своими внутренними демонами и одновременно решающего, как совершить Подвиг. Ну не мог я, хоть убейте, включить перед ним заднюю! Стоял перед ним — вокруг шумел лагерь, где-то вдалеке ржали лошади, поблизости раздавался мерзкий звук точильного камня, на котором правили саблю, до нас доносились обрывки разговоров, а я не мог вымолвить и слова. «Снаряжайся», — сказал он мне, я отмер, кивнул и, не сказав ни слова, пошел готовиться к походу.
В итоге, сжег письмо, но так и не заснул. Думалось о разном. Например, о том,что в арьергард отряда в слободе Мечетной может прибыть еще один фельдкурьер. Или из Оренбурга прискачет нарочный с известием о смерти Павла Первого. Или в крепостицах на Нижне-яицкой кордонной линии на реке Урал атаманам сообщат о воцарении Александра I. Ну сообщат и сообщат — мне что с того? Главное, чтобы не привезли приказ о прекращении похода. Не то лихо выйдет: мы в кайсацкую степь уйдем, а про нас забудут. Бррр…
Уснуть не давали и мысли о том, что брать с собой в поход, как вооружить своих казаков. Когда вернулся от атаманов, собрал в круг свой малый отряд — два десятка человек в разномастной, как все полки в лагере, одежде. Единой формы казакам еще не придумали, а потому каждый одевался кто во что горазд. Не очень-то и удобно для командира. Потому приказал всем повязать на руку белую тактическую повязку — как оно в степи дальше пойдет, поживем-увидим, а в многотысячном лагере всяко пригодится.
Распорядился проверить снаряжение, сбрую и предъявить оружие к осмотру. Опять же таки — полное отсутствие стандарта. У кого шашка, у кого азиатская сабля — клыч или персидский шамшир, — ятаганы, кинжалы, ножи-переделки из палашей, пистолеты — набор такой, что хоть оружейную лавку открывай «Клинки и пистоли со всего мира». У одного кавалерийский прусский пистолет, у другого — тульский, у третьего — «пукалка» турецкой работы с инкрустацией из собачьей полированной кости. Ружья… С ними все оказалось не так дурно: половина моих казаков оказалась вооруженной новейшими русским нарезным гусарским карабином образца 1798 года[10], а двое, включая Козина, побывавшие в итальянском походе, могли похвастать австрийскими кавалерийскими штуцерами с восьмигранным стволом. У унтера вдобавок имелся экзотический заграничный ствол, напоминающий обрез, которым он необычайно гордился. У оставшихся — длинные мушкеты низкого качества времен царя Гороха. По их признанию, свои ружья они использовали исключительно для подачи сигнала.
— Стреляй редко, да метко, пикою коли крепко. Поражай пикой в крестец и живьем бери в полон, — поведали мне на голубом глазу односумы свое понимание казацкого боя.
Да, пики, украшенные в трех местах медными бляхами, были у всех. А еще… дротики. Между прочим, страшное оружие, если им метнуть на полном скаку. Против густых толп конных степняков самое то. Вопрос лишь в том, будут ли хивинцы или киргизы атаковать нас или, как это принято у степняков, налетят и тут же бросятся наутек? Значит, возвращаемся к огнестрелу и желательно дальнобойному. Эх, мне бы пулемет! Но чего нет, того нет. По уверению казаков, владевших карабинами, они могли стрелять шагов на двести пятьдесят. Только перезаряжали очень долго — минут пять, что мне и было продемонстрировано. Причем, не на скаку — таким навыком они не владели, хотя имели опыт сражений с черкесами, которые такой финт проделывали запросто. Так что их привязанность к пике и дротику имела вполне прозаическое объяснение.
В моем же понимании, мы испытывали серьезный недостаток в огневой мощи, и я намеревался это исправить. Как? Все очень просто: притащили в свой табор первого встречного писаря, и тот за найденную мной в личных закромах мелкую ассигнацию записал все мои и отрядные хотелки. По пунктам. Карабинов столько-то, огневого припаса столько-то, провианту и овса столько-то, бурдюков для воды, упряжи запасной, подков, соли, кошм войлочных, топоров, пил, лекарств, менового товара для степняков…
— Куда вам столько⁈ — лупил глаза писарь.
— Пиши, давай, чернильная душа, — прикрикнул на него. — Еще и десяток верблюдов в конце добавь. Платову список завтра понесу.
— Так он вам и даст, — хмыкнул писарь, но замолк под моим гневным взглядом. Я бы с ним не стал связываться, только как писать атаману, ежели не знаешь всех этих «ятей» и «еров»?
Список получился солидным. Да только ночью я вспомнил, что забыл про воблу. Без соленой рыбки нам в жаркой степи быстро наступит амбец, соль с потом выходит, ее надо восполнять. Солевых таблеток еще не придумали — впрочем, в Советском Союзе до его распада, даже при наличии таких таблеток вобла была в почете и включалась в Стратегический запас страны.
«Интересно, есть в обозе вобла? Если нет, то, наверняка, можно ею разжиться у рыбаков на Яике. Главное не забыть», — приказал я себе перед тем, как заснуть.
— Вставай, Муса, медведь пришел! — будил я пинками своего денщика, которого я вчера таки обрадовал, что он принят.
— Какой медведь, бачка-командир? — проговорился спросонья Тахтаров о своем происхождении. Так-то он по-русски вполне прилично шпрехал, казацким говором владел в совершенстве.
— С балалайкой! — сердито буркнул я и грозно прошептал, чтобы не разбудить остальных. — Подъем, мне твоя помощь нужна.
Забывшись в час волка коротким сном, проснулся на рассвете и понял, что снова не засну. Времени даром терять не хотелось — решил, что пришло время познакомиться с возможностями своего тела и, если позволит конституция, научить его кое-каким полезным навыкам. Так уж вышло, что я в своей прошлой жизни, до того момента, когда превратился в старую развалину, всерьез увлекался АРБ — армейским рукопашным боем, его как спортивной, так и прикладной разновидностями. Даже в Астрахань ездил тренироваться у Биймуразаева, выдающегося тренера и учителя. На подсознательном уровне мне ничего не стоит подать нужные сигналы в мышцы. Вопрос в том, смогут ли они выполнить желаемое? Требовалась контактная проверка, и в качестве мальчика для битья выбрал Мусу. Естественно, бить его не собирался — скрученную войлочную кошму-макивару подержит, а если случайно по рукам прилетит, переживет.
— Пошли–пошли, — сказал я, пихнув ему в руки подготовленную скатку.
Наша стоянка находилась на краю бивуака. Еще вчера запреметил рядышком небольшую степную балку — не тот байрак, как у нас на Дону, где можно сотню легко спрятать, а просто плавную ложбину. Туда и направился. Тут было тихо, кое-где виднелись кучки еще сохранившегося снега, но трава уже активно пробивалась. Яицкая степь пахла… степью — непередаваемым сочетанием ароматов пыли, солнца, чабреца, тимьяна и полыни. Пройдет немного времени, и все вокруг зацветет, плоская равнина превратиться в яркий ковер из множества оттенков…
Разделся, оставшись в шароварах, нательной рубахе и сапогах.
— Посиди пока, — приказал Мусе и приступил к «перепрошивке» тела хорунжего Петра Черехова, не привлекая лишнего внимания.