Меж тем последний, не подымая головы, деловито повернулся к Пойкко спиной и вернул заслонку на место. Затем, всё так же глядя под ноги, засеменил к хижинам. Пойкко медленно распрямился, на всякий случай продолжая закрываться скрещенными пальцами и переступая с ноги на ногу, чтобы не потерять равновесие. Крохотный старичок, уловив движение, резко вскинул голову и, заметив только теперь стоящего напротив незнакомца, опешил и остановился на полушаге. Челюсть его, прятавшаяся в реденькой лохматой бороде, медленно поползла книзу, а тоненькие щелочки глаз расширились. Он весь подобрался, точно застигнутый врасплох паук, и стал казаться ещё меньше прежнего. И выглядел он напуганным ничуть не менее Пойкко. Лицо его, покрытое мелкой сеточкой морщин, сделалось беззащитным и жалким. Мальчик, уловив исходящий от него испуг, не торопясь опустил руки и расправил плечи, обретая потерянную было уверенность.
Старичок, несколько долгих мгновений вглядывавшийся в Пойкко колючими зрачками, встряхнулся. Лицо его задвигалось, складываясь в гримасу, руки, слепо пройдясь по животу, пошли вверх и остановились у груди. Старичок громко фыркнул, и губы его разошлись, открыв чёрную щель, через которую начало прорываться утробное бульканье.
— Ну и напугал! — протянул он и вновь забулькал.
В этих звуках Пойкко с удивлением разгадал смех пришельца.
— Ну и ну! Чуть до смерти не довёл, — старичок приложил ладони к сердцу. — Так и обмер весь.
Затем в глазах его промелькнула задоринка.
— Ты откуда здесь взялся? Давай знакомиться. Меня зовут Тыйхи, — представился он.
В сероватых сумерках, расположившись вокруг весело горевшего небольшого костерка, ощущая внутри приятную тягость сытых желудков, они чинно беседовали, вяло отмахиваясь от наседавшего комарья.
— А ведь ты меня, однако, за Л’ёкко принял! — Тыйхи забулькал, словно кипящий бурдюк, и хитро прищурился.
Лицо Пойкко зарумянилось. Он не находил ответа и смущался всё больше и больше.
— Знаю, знаю! — кивнул старичок, скаля щербатый рот. — Так-то частенько бывает. Люди пугаются. А вообще-то я мирный.
Выручая не знающего куда себя деть внука, Каукиварри пришёл на помощь:
— Не так-то и похож, надо сказать. По мне, так и вовсе не похож. Я сразу понял, кто ты есть, хотя до того не встречал.
— Ладно, — махнул рукою собеседник, — все так говорят. Но я-то наверняка знаю, что обо мне думают.
Он вновь улыбнулся.
— Да это и не удивительно.
Пойкко невольно покосился на горбатого чудного старичка: Л’ёкко, да и только!
— Что слышал обо мне, то приятно, — горбун сменил тон и заговорил серьёзно. — Надеюсь, ничего плохого. А я тоже знаю, зачем вы здесь.
Каукиварри кивнул.
— Посвящение, — продолжал Тыйхи, бочком, чтобы не поранить огонь острым краем, подкладывая в костёр новую ветку. — Народ уже собирается. Три дня, как пришли люди от Ноппиляне, Полвиен. Привели мальчишек целую кучу! Наши тоже отправились в ближние и дальние стойбища. Скоро загорят костры и рассеются дымом богатые воздаяния! Хорошее время!
Он поднял и покрутил в руке зажаренного окуня, мотнул головой и вернул на место. Лениво осмотрел добрую кучку оставшегося жарева, к которому уже никто не притрагивался, и сглотнул слюну, подавив сытую отрыжку.
— Когда в стойбище пойдёте? — спросил он погодя, заметив некоторую сдержанность гостей, до сих пор присутствующую в их отношении к нему — «хозяину» тайко-сья.
Каукиварри сдвинул брови, шмыгнул и заторопился с ответом:
— Да может уже завтра отправимся. Вот если б не это, — он горестно махнул на свою покалеченную ногу. — Мы бы не завернули на чужое тайко-сья. Да идти уж совсем невмоготу стало. Поначалу и подумать не мог, что так-то выйдет.
В голосе исавори звучали нотки смущения, и Пойкко стало жалко деда, вынужденного стыдиться своей немощи.
Горбатый Тыйхи сочувственно прицокнул языком.
— Да куда ж ты завтра пойдёшь? Рана-то не пустяшная. Отлежись. Полегчает — пойдёте. Тут недалеко совсем — потихоньку до вечера добредёте. А я только рад буду.
Тыйхи хитро прищурился и добавил:
— Я уж на протяжении целой луны с людьми-то только мельком вижусь. Так что мне только в радость.
Каукиварри с благодарностью кивнул.
— Меня в наказание сюда отправили. Две луны велено кормить предков, молиться и следить за святилищем. Таково моё наказание. Идти мне некуда, в стойбище не пускают. Иногда ноий[17] придёт, иногда охотник какой заглянет, чтобы предков умилостивить. А так всё больше один, — горбун смахнул капельку пота, струящуюся по переносице, и усмехнулся каким-то своим мыслям. — Одно и спасение от одиночества, что пропитание себе ищу едва ли не каждый день.
Он указал на жареных окуней.
— Будьте моими гостями. Голодом морить не буду: сетей-то у меня не одна — всегда с лихвой добывал.
Исавори часто кивал, слушая излияния Тыйхи. Когда тот замолк, Каукиварри вдруг спросил:
— Кто нынче ноий у вас?
— Да Харакко, — лёгкая тень набежала на добродушное лицо маленького старичка. — Молодой совсем. Это он меня и… отправил сюда.
— Прежнего-то ноия вашего я знавал, — сказал исавори. — Он сильный был, многое умел.
— О-о, — протянул Тыйхи, — прежний не чета теперешнему. Этот пока птенец. Старый ноий ему всего-то не успел передать, помер. Вот и приходится Харакко частью у других учиться, частью самому до всего доходить.
— А не знаешь ли кого, кто бы мог рассудить одно хитрое дело? — Каукиварри несмело взглянул горбуну в лицо, но тут же отвёл взгляд. — Кого-нибудь знающего… Ну, не ноия, но кого-нибудь…
Напряжённое лицо исавори приняло растерянный вид, и он умолк, прикусив нижнюю губу. Тыйхи сузил глаза, склонил голову набок.
— Кого-то вроде ноия, — подсказал он.
Каукиварри ответил торопливым кивком.
— Старики наши уж вымерли, — задумчиво начал горбун, закатывая глаза к небу. — Харакко вам не помощник, сам мало что знает.
Крохотные глазки Тыйхи вновь опустились к собеседнику и заблестели.
— Остался я почти что один из старших. Куйся уж не жилец, лежит в доме и не говорит вовсе, как по весне с ним худо сотворилось. Духи похитили его язык и лишили тело остатков силы. Он тоже знаток отменный был… Да! Теперь один я. Что-то знаю. Пригожусь ли?
Заметив недоверие в глазах Каукиварри, старичок прибавил:
— Я старому ноию помогал часто. Я ведь лишь половина человека, — он забулькал и, с трудом дотянувшись до своего горба, звонко похлопал по нему. — Меня только ноий и уважал. Охотник из меня никудышный — я и бегать не в силах, разве что рыбу сетями да ловушками черпать.
Каукиварри огладил бороду, задумчиво почесал нос, склонил голову на левое плечо, потом на правое. Пойкко наблюдал за ним, догадываясь, зачем собирался исавори искать знающего человека.
— Я и не знал, что ты был помощником ноия, — наконец заговорил он, выдержав долгую паузу. — Про тебя всё больше смешного рассказывали.
Тыйхи вновь забулькал.
— Смешное — не худое! — проговорил он, ухмыляясь в бороду. — А то, что помогал ноию — правда. И учился у него. Только вот люди не замечали. Ты не страшись. Помогу ли — не ведаю. Но точно не наврежу. Расскажи, может, сгожусь на что.
Над костром повисла неловкая тишина. Пойкко, боясь пошевелиться, чтобы ненароком не нарушить её, напряжённо ждал решения исавори, переживая внутри и боясь показаться их новому знакомцу недотёпой, который, по собственному недомыслию, чуть не угодил в лапы к медведю.
— Хорошо! — исавори встряхнул головой и устремил на горбуна решительный взор. — Слушай…
Пойкко весь подобрался и обратился в слух. В каком свете представит исавори перед этим странным человеком всё произошедшее?
Тихо дотлевали головёшки в затухающем кострище. На потемневшем небе проступали звёзды. Комары попрятались в болотной осоке и больше не досаждали тихо сидящим у костра людям. Лица всех троих были задумчивы и спокойны. Даже Пойкко теперь, после рассказа исавори, не испытывал той бури противоречивых чувств, что наполняла его сердце перед долгой дедовой речью. Каукиварри, словно выдохшийся от быстрого бега олень, обмяк и спокойно ожидал, пока Тыйхи обдумает его слова. Последний, глядя куда-то в пустоту, теребил жидкую бородёнку и что-то неслышно бормотал себе под нос.
— Я услышал твои слова, — нарушая безмятежность, тихо заговорил Тыйхи. — И прежде приходилось слышать мне подобное. Медведь — грозный зверь. Не всякий охотник отважится выступить против него. Но люди встречаются с медведем, даже когда не желают того. Некоторых он не трогает, отпускает. Иных же превращает в свою добычу.
Он умолк ненадолго, обдумывая свою речь, а затем продолжил:
— Бывали и вовсе чудные случаи. Медведь похищал ребёнка, уносил его в лес и там оставлял. А после, отыскав малыша, люди долго гадали, почему же зверь не убил его. Всякое думали. Я сам слышал такие истории. Кто-то говорил, что, должно быть, медведь был просто сыт. Кое-кто не верил вовсе. Мне трудно судить. Меня там не было. Такое бывает. Ты хочешь знать, что я думаю?..
Голос старичка окреп. Он отбросил палую ветку, которую, сам того не замечая, крутил между пальцев. Потом уставился на Пойкко.
— Я и раньше, слушая подобные рассказы, долго думал, почему так происходит. Ответа не находил. Но сегодня, когда ты попросил моего совета, я кое-что понял. Не знаю, так ли всё на самом деле, но иного объяснения у меня нет.
Он облизнул пересохшие губы и перевёл взгляд на Каукиварри.
— Иной раз некоторых людей отмечает Изначальная сила. И те, кто сам является сосудом, вмещающим Тайко, чувствуют это. Л’ёкко, юхти, Таапо и иные существа сами наделены немалой толикой Тайко. И они чувствуют её присутствие.
Он умолк. Каукиварри настороженно повернулся к внуку и с удивлением посмотрел на него.
— Да, это всего лишь догадка, но иного я не могу представить. Тайко вездесуща, но в разных существах её присутствие неодинаково: в одних её больше, в других — меньше. В людях её немного, но всё же в некоторых, видимо, больше, чем в остальных. — Тыйхи был непривычно серьёзен, голос его был сухим и вкрадчивым. — Сам человек может и не подозревать, что в нём скопились излишки Тайко. Но духи, хозяева и всякая нечисть чуют это. От того и случаются иногда странные вещи…