Сергей Задереев
ХОЖДЕНИЕ ЗА СВЕТОМПовесть
Художник Геннадий КОМАРОВ
Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»»
1986 г. № 12 (223).
Есть такое поэтическое выражение — «земляничные места». А вот Сергей Задереев родился в местах клубничных — водится дикая клубника, дивная ягода, по всем лесостепным зауральским и сибирским местам, есть она по берегам красивейшей реки Кан, на берегу которой стоит село Ирбей. Здесь, в семье инвалида Отечественной войны, Сергею рано пришлось узнать, что такое «свой хлеб» и нелегкий сельский труд.
Писать Задереев начал рано, еще со школы, но печататься не спешил, появлялся в альманахе «Енисей», в газетах, издал в Красноярске сборник прозы с небольшой, но интересной повестью «Петя Лебедок». Ныне он работает литсотрудником в альманахе «Енисей», закончил Литературный институт. «Хождение за светом» — совершенно редкая по материалу повесть-притча о философе-крестьянине Тимофее Бондареве, который состоял в переписке с самим Львом Толстым и которого гениальный русский писатель и мыслитель именовал в письмах «братом».
Имя крестьянского философа Бондарева ныне носит село Иудино Красноярского края. В этом селе по какому-то вещему, что ли, предназначению или по начинанию Тимофея Бондарева всегда жива была тяга к слову и сочинительству. Здесь вырос и писал стихи интересный сибирский поэт Егоршин, и здесь же перед войной учительствовал в школе и писал стихи погибший на фронте боевой командир и поэт Георгий Суворов.
Я давно слежу за творчеством моего земляка — Сергея Задереева. Начинает он интересно, работает напористо, намерения его в жизни и в литературе мне кажутся серьезными.
Пожелаю ему доброго пути от всего сердца.
ОТ АВТОРА
Жизнь Тимофея Михайловича Бондарева богата не внешними событиями, но прежде всего сложными и запутанными духовными поисками. Они и владели моим пером, не давая воли авторской фантазии. А поскольку судьба реального человека не всегда укладывается в рамки литературных канонов, мне пришлось отказаться от привычных жанров и строить повествование в традициях жития.
Родился Тимофей Бондарев в 1820 году, я же начинаю рассказывать о нем, когда до смерти Тимофея Михайловича оставалось всего шестнадцать лет, поэтому и хочется хотя бы кратко поведать о предшествующей жизни моего героя.
«Иду я с барских полей, — писал в одном из своих сочинений Тимофей Бондарев, — и несу бутылку с водой, и мне рассудилось, что она не нужна будет, и я, не останавливаясь, вылил эту воду на ходу. Помещик увидел из окна, что я воду лил против его ворот, признал меня колдуном и чародеем и отдал в солдаты на тридцать восьмом году жизни моей, по николаевским законам на двадцать пять годов. Изнуренный я тяжкими работами и сухоядением, старик уже был, трое маленьких детей, а четвертое дитя за поясом осталось с одной матерью при крайней бедности и в его же тигрских когтях. И как эта разлука, также и служба были горше, и горше не одной, а многих смертей горше. А что будешь делать? Куда пойдешь? Кому скажешь?»
Сейчас трудно судить о том, почему за такой невинный проступок последовало такое суровое наказание. Но скорее всего Тимофей Бондарев, еще будучи крепостным, уже не мирился с угнетением и, наверное, как-то высказывал это. А вылитая вода послужила всего лишь поводом, и помещик с легкостью избавился от угрюмого мужика.
Десять лет прослужил Бондарев в казачьем полку на Кавказе. Заработал награды и даже был назначен полковым дьяконом. Казалось бы, чего еще нужно? Старайся за царя и отечество, глядишь, и еще какой милости дождешься. Но свободолюбивый «крепостной раб» уже не просто выражает недовольство, а требует сократить службу до трех лет. Не удовлетворяет Бондарева и официальная религия. Он мучительно ищет истинную веру, способную объединить угнетенных, освободить их от нужды и рабства. И тогда он порывает с православием и уходит в секту субботников.
Годы спустя подобные многочисленные выступления крестьян будут названы своеобразным «политическим протестом». А пока на смену солдатчине приходит заключение на два года в тюрьму и последующая ссылка на вечное поселение в Сибирь, в засушливые хакасские степи.
Сектанты, основавшие деревню, в надежде на лучшую долю назвали ее Обетованная, но губернатор, в назидание вольнодумцам, единым росчерком пера переименовал ее в Иудину.
Бесправные, обреченные на нужду крестьяне, объединившись миром, обиходили считавшуюся бесплодной землю, поставили добротные дома и обзавелись хозяйством… Но так уж устроен русский человек, если искать счастье, то не для себя и не для узкого круга людей. Его размах всегда безграничен, он ищет равноправие и гармонию для всего мира…
«Истина, — писал Владимир Иванович Даль, — противоположность лжи». И он же добавлял: «Истина от земли». И наверное, поэтому только человек, знающий землю и людей, живущих на ней, их заботы и чаяния, может найти верный путь к истине, подлинной справедливости. Отчизна наша всегда была богата людьми, которые всю силу своего духа, всю свою жизнь, презрев удобства и выгоды, отдавали служению Истине. Одним из таких людей и был Тимофей Михайлович Бондарев.
Исследователь творческого наследия Т. М. Бондарева А. П. Косованов писал: «Бондарев не знал и никогда не слыхал о существовании представителей утопического социализма. Ниоткуда не заимствуя, совершенно самостоятельно и стройно логически он пришел к своим выводам. В этом величие Бондарева. Убеждения патриархального крестьянства под вдохновенным пером Бондарева преобразились в особую философскую систему, став на момент для части интеллигенции в мрачные 80-е годы даже общественной программой».
Ну вот мы и подошли к концу напутствия. Будь и ты, читатель, несуетлив. Скитания русского мужика в поисках истины, сметливого и рассудительного в любых делах, не увлекут тебя лихостью сюжета, но, возможно, заставят задуматься о твоем сегодняшнем отношении к Земле, к Хлебу, к тем вечным понятиям, что всегда были основой нашей жизни.
— Вы знаете ли, кто я? Чей и откуда?
— Не знаем.
— Если не знаете, то знайте.
Всю ночь он пролежал с открытыми глазами — думы не отпускали. А сейчас сел у окна, чтобы видеть успокаивающий простор, и, ничего не слыша, замер.
«Вот колесо сделал — и оно покатилось, — Тимофей прижался лбом к холодному стеклу. — А как же сочинение свое я направлю, чтобы пошло оно беспрепятственно, не останавливаясь?..»
Раньше это не заботило, но в последнее время он все чаще задумывался, что же будет потом, когда выскажется, придет к истине? Ведь настанет пора ей двигаться, и будить людей, и влечь за собой…
Все вокруг потерялось, растаяло, Тимофей даже тела своего не чувствовал. В такие минуты к нему приходила главная мысль, тугая, как березовая почка, и он словно тянул от нее веточку, чтобы добраться до той выси, где в тишине и покое рождается истина.
Ему казалось, будто он видел, как слушают его сочинение и глаза у усталых людей наполняются светом жизни, как притеснители их наконец-то узнают о своем бессмысленном существовании. И вот уже устанавливается справедливый распорядок, все обиды и зависти исчезают.
Мечтать хорошо…
— И кто тебя послал на мою голову? Крыша вон прохудилась, а ты все сиднем сидишь или бумажки пишешь. Чтоб ты сгорел с ними вместе!
Встав, Тимофей долго смотрел на жену.
В последнее время ему было жаль всех людей. Это раньше он мог закричать на жену, заругаться, в дразнящих пацанов кусок глины бросить, а теперь всему грустно улыбался…
— Ну что ты, что ты? Уйду я скоро, как и пришел. — Тимофей отворил дверь, намереваясь посидеть на крыльце, но заметил, что солнце уже высоко, а он еще и не приступал к своей главной работе.
Закопченные шибки единственного окна не давали свету заполнить все углы. Только дощатый стол со стопкой бумаги светлым пятном выделялся посреди избушки. Тимофей, как мастер, примеривающийся к заветной работе, осторожно посмотрел на рукопись, потом устало опустился на чурку.
«Чего сомневаюсь да раздумываю? Ведь не о заморской жизни пишу, а о том, что видел и слышал. Раз всю боль хочу выложить, так нечего и мудрить, писать надобно, как бог на душу положит. Разум и схитрить может, а истина — от сердца».
Тимофей обмакнул перо, прищурившись, снял прилипшую к нему волосинку и повел по бумаге буквы одну за одной. Они выстраивались в слова, потом в предложения; разные по высоте, неуклюжие, каждая в своей одежке.
То упорство, с каким Тимофей уже столько лет доставал их из глубин своей души, изнурило его, но мужицкая сила делала эти слова живыми, и даже сам он, перечитывая ранние страницы, не верил порой, им ли написаны эти строки. Тогда, негодуя и радуясь, Бондарев ходил из угла в угол, и в голове его роились замыслы, которые он еще не решался доверить бумаге.
«Если бы был на свете человек, имевший такую власть над вами, какую вы имеете над нами, то, напрягши крепко силы и стиснув зубы, мог бы он перетерпеть и перемолчать то, что вы сами не хотите хлеб работать, но зато подаете соблазн другим и ослабляете руки в трудах их, то есть вместо того, чтобы помочь вперед двигать этот труд, а вы затормозили все четыре колеса, да и держите его на месте и тем ослабляете руки других. Я за то только признаю себя виноватым, что не умею или не хочу перед людьми вертеть языком, как собака хвостом».
Так, шаг за шагом, со ступеньки на ступеньку он поднимайся, и одиночество, которое раньше было его лучшим помощником, теперь становилось все невыносимей. Хоть бы кто-нибудь, хоть бы малейший отклик, но вокруг равнодушие и насмешки. Поначалу Тимофей делился своими заботами с людьми, но они, привыкшие к нужде и вечной работе, вроде и не мыслили иной жизни. Если кто и кивал согласно, то только от усталости. В их глазах Тимофей видел лишь заботы. И тогда он еще больше уходил в себя, еще ожесточеннее работал над сочинением.