была своя логика; победа должна была достаться тому, кто лучше провёл «досудебный этап» и имел в запасе неожиданную для соперника заготовку. Здесь Иван Дмитриевич Всеволож оказался на высоте.
Николай Карамзин, «последний летописец» и первый русский историк, описывает «правовую позицию» боярина так: «Что значат летописи и мёртвые грамоты, где всё зависит от воли Царской? Не она ли утвердила завещание Василия Димитриевича, отдавшего Московское Княжение сыну? Шесть лет Василий Василиевич на престоле: ты не свергнул его, следственно, сам признавал Государем законным». Иными словами, великий хан, ну не смешны ли наши уважаемые процессуальные противники с их верой в силу мёртвых слов? Причём чьих слов? Обидевшего твоих предшественников Дмитрия Донского! Ведь ты же сам явно выразил свою волю невмешательством в недавние московские дела, а что может быть выше этой воли? В нашем лице ты встретишь тех, кто безоговорочно признает такое положение вещей…
«В конечном же счёте И. Д. Всеволожский сводил дело к признанию, что вершителем судьбы великокняжеского престола на Руси может быть одна только воля ордынского царя. К тому же хитроумный боярин как бы невзначай констатировал: Василий Васильевич вот уже который год сидит на престоле («на твоём жалованье»), исправно неся службу «тебе, своему государю, волному царю», о чём «самому тебе ведомо».
Победа была сокрушительной, хан Улу-Мухаммед принял сторону князя-юноши: «Цесарь Махмет даше княжение великое князю Василию Васильевичю на всеи рускои земли». Ближайшим последствием этого станет вспыхнувшая менее чем через год (формально из-за скандала с якобы краденым поясом Дмитрия Донского) четвертьвековая война новоиспечённого «хозяина Москвы» с дядей и его сыновьями, а более отдалённым – усиление самодержавия московского князя при сохраняющейся покорности Орде, источнику его власти.
Впереди было ещё полвека ордынского ига…
4. Дела литовские
Суд над участниками заговора против великого князя литовского Казимира IV, Великое княжество Литовское, 1481 г.
Промежуточное географическое положение имеет свои выгоды и недостатки. С одной стороны, оно предоставляет выбор: можно лавировать между соседями, никому не отдавая предпочтения и тем самым в нужный момент заручаясь наиболее подходящим союзником. Но отсюда же и проблема: на тебя все глядят как на перспективную добычу…
В «Грозе» Островского один из гуляющих по бульвару высказывает предположение, что «Литва на нас с неба упала». В переносном смысле так оно и есть: учившиеся в советской школе и твёрдо знавшие, что за периодом Киевской Руси и раздробленности следует этап Московского царства, из которого вырастет потом Российская империя, мы затем вдруг с удивлением обнаружили, что в течение пяти с половиной веков, начинаясь в иные годы практически сразу за Можайском, существовало огромное государство. Брянск и Смоленск, Вязьма и Курск были литовскими городами, большинство населения говорило на восточнославянских диалектах, мало отличавшихся от тогдашнего московского; немалая часть его исповедовало православие…
Иная Русь
Литовские князья нередко роднились со своими московскими «партнёрами»: например, Василий II Тёмный был внуком Дмитрия Донского и Витовта. В период роста Московского княжества некоторые его соседи (Новгород, Тверь) всерьёз размышляли, под чью «высокую руку» перейти – московского или литовского князя. Иными словами, Литовская Русь до поры до времени не менее настойчиво, чем Московская, претендовала на то, чтобы стать центром объединения «осколков» Киевской Руси.
«Срединное» положение между Великим княжеством Московским и Польским королевством, Крымским ханством и Ливонским Орденом вынуждало литовские власти постоянно маневрировать, заключать и расторгать союзы, а внутри многоконфессиональной державы – поддерживать баланс сил. Так было при Гедимине и Ольгерде, так было при Витовте и Ягайло, так было при Казимире IV Ягайловиче, по-польски – Казимеже Ягеллончике.
Казимир IV (1427–1492), сын короля польского Владислава II Ягайло и Софьи Гольшанской. В 1440 г. был провозглашён в Вильне великим князем литовским, в 1447 г. принял польскую корону.
Боролся с влиянием крупных польских феодалов, опираясь на мелкопоместное дворянство (шляхту). Успешно боролся с Тевтонским орденом. При нём принят сборник норм права Великого княжества Литовского – Судебник Казимира.
Последнему приходилось особенно несладко. На западе у него, бывшего одновременно польским королём и великим князем литовским, своевольничали польские магнаты, считавшие короля «первым среди равных» (с акцентом на последнем слове), в Восточном Поморье шла вялотекущая война с Тевтонским орденом за выход к Балтике, на юго-востоке Орда предпринимала последние попытки восстать из руин, на литовской территории православные князья посматривали в сторону Москвы, чуть что, угрожая «отъехать». В такой обстановке управление большой и сложной страной становилось подобно искусству дирижера, управляющего симфоническим оркестром. Надо сказать, что Казимир в целом справлялся успешно.
Уесть по-родственному
Как и положено, монарху досаждали родственники, чем более близкие – тем сильнее. Он платил им той же монетой, внимательно следя за тем, чтобы они не усилились сверх меры. Ярким примером такого «семейного противостояния» стали события начала 1480‑х гг.
Казимир IV (по портрету Яна Матейко, 1890-е)
Князь слуцкий Михаил Олелькович, сын киевского князя Александра Владимировича (Олелько по-польски – уменьшительное от Александр), приходился правнуком Ольгерду, двоюродным братом великому князю московскому Ивану III и двоюродным племянником самому Казимиру. С таким генеалогическим багажом он мог бы, как ему казалось, рассчитывать на нечто большее, чем Слуцкое княжество – крупное, влиятельное, но лишь одно из двух десятков. До поры до времени можно было надеяться, что оно – лишь этап на пути к Киеву, «отчине», доставшейся после смерти отца старшему брату Семёну. Однако тут его ждало разочарование: в 1470 г. его как православного отправили князем в Новгород на усиление «литовской партии». В строптивом городе-столице ещё одной «альтернативной Руси» прижиться ему не удалось: аккурат перед его приездом скончался инициатор его приглашения (князь в республиканско-олигархическом Новгороде был не наследственным правителем, а приглашаемым должностным лицом) архиепископ Иона, и «московская партия», подпитываемая из Москвы духовно и денежно, начала брать верх. Неудивительно, что, узнав о скоропостижной смерти брата, Михаил бросил Новгород и отправился в Киев. Вспоминать его добрым словом у новгородцев особых оснований не было: с него началось распространение в городе ереси «жидовствующих» (см. врез), а внезапный отъезд окончательно ослабил сторонников ориентации на Литву, и в решающей битве с московской ратью на р. Шелонь в июле 1471 г. они остались без квалифицированного военного руководителя.
Ересь «жидовствующих» начинается с «жидовина Схарии», прибывшего в Новгород в свите Михаила Олельковича. Судя по доносам, сторонники ереси, осуждённой на Соборе 1490 г., среди которых были как служилые люди, так и духовные лица, отрицали догмат о Троице, не признавали Xриста Сыном Божиим, осуждали поклонение кресту и иконам, уклонялись от постов и соблюдали субботу. Окончательно разгромлена после Собора 1504 г., вожди ереси казнены, рядовые участники разосланы по монастырям.
Хитрый Казимир тем временем воспользовался отсутствием Михаила и вероломно изменил статус Слуцкого княжества, превратив его в воеводство, напрямую подчиняющееся Великому князю, и посадив там наместником шурина покойного князя Мартина Гаштольда. Это вызвало не только приступ бешенства у Михаила, но и недовольство киевлян, однако Казимиру удалось настоять на своём; как отмечает хорошо информированный польский хронист: «Но наконец киевляне, боясь силы короля, смирились». Внешне смирился и Олелькович, но всё запомнил; как показали дальнейшие события, на память он не жаловался.
Чего они хотели?.
1480 г. оказался важнейшим в истории Восточной Европы. Хан Большой Орды (центрального «осколка» Золотой Орды) Ахмат, рассчитывая на поддержку своего союзника, литовского князя, идёт «усмирять» мятежную Москву. Казимир от нападения на восточного соседа воздерживается: его самого беспокоят союзные Москве крымские татары, опасающиеся, в свою очередь, амбиций хана. В результате Иван III освобождается от остатков ордынской зависимости (пока ещё вряд ли понятно, что навсегда); возможно, Михаил Олелькович и ряд других православных вельмож Литвы видят в этом свой шанс. Складывается заговор, помимо слуцкого князя туда входят его двоюродный брат Фёдор Бельский и двоюродный дядя Иван Гольшанский, а также князь Иван Глинский.
О целях заговора современники высказывали разные суждения. Софийская летопись полагает, что его участники собирались с обширными землями отделиться и присоединиться к Москве: «Того же лета бысть мятеж в Литовской земле: восхотеша вотчичи Ольшанский да Олелькович, да князь Фёдор Бельский по Березыну реку отсести на великого князя <Ивана III. – Авт.>». Другая точка зрения предполагает у князей стремление самим занять великокняжеский престол (с королевским в этом случае получалась более сложная и долгая история, т. к. польско-литовская уния пока была личной и автоматического соединения титулов не предусматривала). Часть комментаторов (например, видный литовский государственный деятель 1520‑х гг. Альбрехт Гаштольд) видят в этом попытку антикатолического переворота со стороны «православной партии»; другие усматривают лишь личные амбиции заговорщиков. Отдельным и крайне спорным остаётся вопрос о «руке Москвы»: была или нет, знал Иван III или не знал. Прямых доказательств нет, косвенные имеются «в обе стороны».