Археологиня, хоть и вздрогнув из-за «деточки», предпочла промолчать. С одной стороны — поняла, что Геката обижается за близкий и родной для нее мир богов, с другой — если затевать споры и вставать в позу, то в итоге она наверняка не услышит больше ничего интересного.
— В Эпоху Прозрения, кстати, случилось еще одно очень важное событие: боги научились договариваться, — словно продолжая спор, сообщила «деловая» ипостась. — Ведь, меняя весь мир, они изменяли охотничьи угодья каждого, а личный участок — единственное, ради чего боги были готовы сражаться вплоть до гибели. К счастью, все преобразования вели только к дополнительным удобствам и сытости. Поэтому древние созидатели достаточно легко соглашались на перемены и даже на утерю части своих земель. Разум богов всегда был выше их животных инстинктов. Впрочем, даже не это стало наиболее значительным — а то, что многие задуманные дела оказались столь велики, что были не по силам кому-то одному. Боги смогли договориться творить перемены вместе. Каждый трудился во имя своих интересов — но в то же время и на общее благо. Не из страха перед вожаком, не в силу понуждения, как это происходит у вас, смертные; не из инстинкта преклонения, требующего слепо исполнять приказы. Боги объединили усилия сознательно, по своей воле. Понимая, что творят свое будущее и собственное благо. Сперва они сходились и сговаривались для малых дел, затем для все более и более великих.
— Тогда же были построены и первые из храмов Плетения, — добавила, широко улыбаясь, «лягушонка». — Места, куда боги собирались для общего праздника и в которых после праздника Плетения богини оставляли свои кладки яиц.
— Ну, ты должна их знать, Дамира, — с ласковым ехидством кивнула толстуха. — В найденных храмах богов места для кладок вы называете «погребальными камерами», если они чем-то замусорены, или «ложными захоронениями», если они сохранились в чистоте. Хотя, помнится, где-то в Индостане такое укрытие все же возвели до статуса «кельи отшельника».
— Боги строили их из камня, не имея рук и всего лишь управляя животными? — не менее ласково уточнила археологиня.
— Нет, поначалу храмами назывались всего лишь места для обряда Плетения и кладки, — нахмурилась «лягушонка».
— Возводить их из камня боги начали лишь в Эпоху Мудрости, — продолжила «деловая». — Когда создали смертных и научились успешно ими пользоваться. В Эпоху Прозрения ничего этого не было. Было множество послушных, но все еще неуклюжих животных, менять облик и возможности которых никто пока не умел. Опасных тварей, крупных и мелких, боги истребили, вкусным и полезным зверям обеспечили простор, сытость и безопасность. Прошло всего несколько тысячелетий, и вся планета стала одним большим и уютным домом, предназначенным для наслаждения жизнью. Настала Эпоха Аскезы.
— Эта эпоха стала самой печальной в истории богов, — вздохнула толстуха, ковыряя вилкой салат. — Они обрели все, чего хотели. У каждого из них было удобное, сухое и уютное убежище. Прямо туда послушные воле повелителя звери приносили воду, дичь сама являлась к порогу, дабы бог не испытывал голода. Отныне для удовлетворения любых надобностей никому не требовалось даже пошевелиться, и свои дома боги покидали только для праздника Плетения. А очень многие не вылезали наружу даже ради него.
— Учитель говорил, что все они посвятили себя бесконечным глубоким размышлениям, — поправила прическу «лягушонка». — И что ради этого полностью отреклись от окружающего мира. Но он же рассказал, что случалось и другое. Кто-то из мудрых мыслителей вспомнил про растения, которые позволяют испытывать огромное наслаждение, которые приносят куда больше удовольствия, нежели праздник Плетения. Эти растения животные сперва разыскивали для своих повелителей, а потом боги научили рабов выращивать источники счастья на больших плантациях. Другие мыслители нашли дым, безмерно увеличивающий наслаждение во время самого праздника, и во многих храмах стали им пользоваться…
— Наркотики, — перевел ее многословие на обычный язык Варнак. — Небось, еще и всякие уродства сразу после появления этой заразы начались?
— Да, — согласилась Геката. — Кладки, оставленные после праздников с использованием дыма, оказались… нежизнеспособны.
— И как вы справились с «божественной токсикоманией»? — спросил Еремей.
— Никак, — пожала плечами «деловая». — Желание бога есть высшая ценность, и потому никто не вправе ему перечить или его поучать. Если повелитель желает посвятить себя бесконечным наслаждениям, забыв про праздники, а нередко еще и про пищу, и воду, — воля его. И, разумеется, никто не вправе запретить богам проводить праздник так, что после него остаются только пустые кладки.
— Странно, что при таком обычае боги не вымерли вообще! — неуютно повел плечом Варнак.
— Эпоха Аскезы стала самой тяжелой в истории мира богов, — повторила «лягушонка». — Дома богов, выстроенные предками, пустели. Пастбища и водопои зарастали, сотни и тысячи храмов оказались заброшены. Беспризорные стада скудели, тут и там вновь стали появляться хищники, готовые напасть не только на прирученных повелителями слуг, но и на них самих. Огромные пространства на планете стремительно дичали, и у оставшихся богов больше не хватало сил, чтобы повернуть катастрофу вспять. Именно этот ужас запустения стал страшной вехой между Эпохами Аскезы и Мудрости.
— Боги взялись за ум? — позволил себе остроту Варнак.
— Не совсем, — покачала головой «деловая». — Просто в мире бесконечного наркотического счастья уцелели лишь те немногие, которым для ощущения радости и полноты жизни травы наслаждения оказалось мало. В нашей вселенной есть только одно неодолимое чувство, общее для смертных и богов, — это любопытство. Кому-то любопытно, что будет, если выпить натощак бутылку водки, кому-то — можно ли выкурить разом две пачки сигарет, кому-то — каковы на вкус бледные поганки, кому-то — отчего случается лунное затмение. Последние, как оказалось, живут намного дольше.
— Думаю, таких, что добровольно откажутся от рюмки водки ради таблицы умножения, будет один на миллион, — мрачно предположил Еремей.
— Именно, — согласилась толстуха. — Так и случилось. Богов уцелело очень мало. Зато все они крайне нуждались друг в друге. Иначе они не смогли бы выжить в огромном одичавшем мире. И все они были больны одной общей страстью.
— Любопытством, — на этот раз хором высказались Варнак и «лягушонка».
— Наверное, легенда о Сеятеле появилась примерно в это время, — закончила «деловая» ипостась. — Богам хотелось вернуть жизнь в покинутые земли. Поэтому они создали миф и пытались подражать великому создателю, стать равными ему. Сперва оживить свою планету, потом отправиться к другим и наделить жизнью уже их. Но к этому времени боги слишком долго общались между собой и жили вместе, у них стали возникать стадные инстинкты, ранее присущие лишь животным. В разных уголках планеты развились отдельные анклавы со своими обычаями. А там, где собираются стаи, все всегда заканчивается дракой. Началась война, и все рухнуло. Мир богов…
— Неправда, — внезапно прервал ее спокойный голос нуара.
— Что неправда, Шеньшун? — Геката поднялась со своих мест и собралась, триединая, возле окна, с трудом поместившись на подоконнике всеми тремя седалищами. — В чем я тебя обманула?
— Не было никаких стай, никакой вражды, никаких животных нравов, — покачал головой страж богов. — Ты родилась слишком поздно и не знаешь, как именно и почему все произошло. А я все это видел своими глазами. Война началась из-за обычного семечка, что упало с выросшего на скалах клена. Да-да, именно так. Мир богов рухнул из-за маленькой крылатки, не вовремя спорхнувшей с ветки перед моими глазами…
Часть перваяПОЛЕТ КЛЕНОВОГО СЕМЕНИ
Глава первая
Как обычно, Шеньшун поднялся первым, с восходом солнца. Впрочем, ночные крикуны к этому моменту успели забиться по темным щелям под кровлей обширного дома. Не просто дома — обители могучего властелина, нередко именовавшегося смертными Повелителем Драконов. А чаще — просто Драконом. Истинного имени своего бога смертные, в силу убогости слабого разума, воспроизвести, увы, были не способны.
Ночных крикунов нуару доводилось видеть редко. Мелкие, не больше локтя ростом, лупоглазые и ушастые, они боялись не то что света, но даже предрассветных сумерек и сторонились чужих взглядов, выдавая свое существование только слабыми шорохами в глубоких лазах. Впрочем, стражами они были прекрасными, видя все далеко окрест даже в абсолютной мгле и поднимая тревогу при появлении любого постороннего существа, будь то зверь, нуар или даже незнакомый бог.
Шеньшун знал, что, если крикуны отправились на отдых в тишине, без недовольства и тревоги — значит, опасаться нечего. Однако долг стража богов побуждал его, во избежание неожиданностей, каждое утро собственными глазами осматривать гнездовье повелителя и подступы к нему. Ночные сторожа внимательны и глазасты — но глупы. Могут чего-нибудь и не уразуметь.
Опоясавшись мечом, сотворенным богом из дерева столь прочного, что его не царапал даже камень, нуар легко сбежал по мягким, пружинящим ветвям лестницы на желтый, чуть влажный песок, внимательно осмотрел поверхность широкого залива, образованного излучиной реки, затем пошел вдоль гнездовья, осматривая и его стены, и подступы к ним.
Дом Повелителя Драконов был древним, как сам бог, и огромным, как его жизненный путь. Что ни год, у властителя окрестных земель возникала нужда в новых помещениях для смертных, скота, для рабочих ящеров и драконов, для стражей и гостей. И каждый раз, повинуясь его неодолимой воле, ближние деревья склоняли свои кроны, сплетали сучья и ветки с ветвями старых стен, набирали толщину, заполняя мельчайшие щели, повисали густыми зелеными пологами при входах, распускали густую листву на кровле, жадно впитывая солнечные лучи — и гнездовье становилось больше еще на несколько десятков шагов.
Шеньшун подозревал, что даже сам Дракон, почивающий в глубине этого гигантского жилища, уже давно не знал, куда и к кому ведут отдельные подземные норы, подкровельные ходы, отрытые у корней стволов ворота, для кого и чего предназначены те или иные логова, залы и комнаты, кто и в каких концах здания обитает. Дом жил своей собственной жизнью, подсвечивая самые глубокие норы гирляндами светлячков, впитывая дожди толстой кровлей из переплетенных с корнями ветвей, сберегая внутри себя летом прохладу, а зимо