— Добро, пошлю человека.
Сотня спешилась и начала готовить оружие и сбрую. Никому из них даже в голову не пришло ехать по горным дорогам на боевых конях, жалели. Ехали на старых своих лошадках. Подковы прижились, и ни один конь не сбил ногу, шагая по каменистым тропкам. Через час вернулся разведчик и подтвердил опасения Макса. Их ждали, и выход в долину был надежно перекрыт. Конницы у врага не было, потому что от нее в горах было больше мороки, чем пользы. Еды у персов было в обрез, и уйти в горы было нельзя. Сотня была в ловушке, а единственный выход занят тысячей бойцов.
— Уважаемый наместник, я хотел бы сообщить вам неприятную новость, — эну Нибиру стоял перед вельможей, поигрывая желваками. Этот самодовольный идиот бесил его просто невыносимо.
— Я слушаю вас, мудрейший эну Нибиру. Присаживайтесь. Как вам сегодняшняя погода?
— Мой князь, я боюсь показаться невежливым, но мне плевать на погоду. Как я и говорил, все очень плохо.
— Что вы имеете в виду?
— Вы помните отряд персов, которые закупили вооружения на умопомрачительную сумму?
— Как же, как же, помню, конечно. Все жду, когда они наниматься придут.
— Я хотел бы рассказать, что выяснили мои люди за это короткое время.
— Я весь внимание, мудрейший.
— Так вот. В битве при Кише наши персы никакого героизма не проявили, а когда вавилонский царь бежал, то побежали и они. Но двумя отрядами. Один, как мы выяснили, поехал спасать моего раба, а второй видели на дорогах с крытой повозкой. Причем они прошли от самого Киша почти до Аншана, а это месяц пути, и не зашли ни в один город. Они ночевали далеко в степи.
— Непостижимо! — воскликнул наместник. — Даже к шлюхам не заехали?
— Представьте себе, князь. Просто исчезли где-то в горах. А потом появляется сотник, бежавший с поля боя, и сыплет серебром налево и направо. Ни один храм по пути не ограблен, ни одно имение не тронуто, и ни в одном городе персы не продавали свою добычу. Что это значит?
— Что? — с глупым выражением лица спросил наместник.
— Это значит, что в повозке было серебро, и эта повозка по описаниям очень похожа на ту, в которой была походная казна царя Мардук-апла-иддина.
— Так ее же ассирийцы захватили.
— Значит, не захватили, — припечатал жрец. Мы посчитали, они потратили около десяти талантов. У них осталось еще столько же.
Наместник напоминал рыбу, выброшенную на берег. Триста килограммов серебра где-то лежали без дела. Это было просто возмутительно.
— Мы выяснили, откуда родом этот Ахемен. Та дыра в горах, где он родился — в трех днях пути для конника. Значит, они выйдут из своих ущелий, спустятся в долину и пойдут к себе. И сделают это сразу, как только получат последнюю партию оружия. Мы пытались проследить за ними, но все мои люди были убиты, кроме одного. Поэтому мы знаем, где они выйдут.
— Я соберу тысячу воинов, — заявил Син-Урраш.
Персы шли колонной, держа копья поднятыми, и готовились по команде развернуться в рассыпной строй.
— Щиты нужны, — запоздало подумал Макс. — тут я недодумал. И оруженосцы. Кто-то эту гору металла таскать должен. Ну да ладно, какие наши годы.
Впереди спешно строилась наемная фаланга, блестевшая бронзой доспеха, а за ней толпились эламские стрелки, натягивающие тетиву на луки. Монолитный строй тяжелой пехоты, прикрытой щитами, ждал привычного ливня стрел от конницы. Фаланга переждала бы, укрывшись щитами. Потом лучники должны были засыпать стрелами несчастную сотню, отогнав ее назад, а фаланга своей тяжелой поступью придавила бы персов к скалам и переколола копьями, задавив числом. Таков был план. Так всегда делалось. И это всегда срабатывало.
— Пять сотен панцирной пехоты и пять сотен лучников. Да нас тут уважают, — захохотал Ахемен. Раздалась резкая команда, и рассыпавшаяся из колонны в лаву сотня, взяв разбег, протаранила центр пехотного строя, разметав его, как кегли. Жидкая цепочка с короткими копьями, не приспособленная к такому удару, была проломлена сразу в нескольких местах. Тот убогий залп из луков, что успели произвести эламиты, никто даже не заметил. Только несколько стрел впустую скользнуло по пластинам доспеха.
Тяжеловооруженная фаланга, разорванная на отдельные куски, моментально утратила боеспособность и превратилась в мечущееся людское стадо, которое персы безжалостно кололи, рубили и топтали, перемешивая с землей окровавленные тела. Лучники, которые без прикрытия тяжелой пехотой вообще никакой серьезной силы из себя не представляли, бросились бежать со скоростью испуганных ланей.
— Никого не выпускать, в плен не брать. Если хоть один уйдет, на ремни порежу, — орал Ахемен.
Через час все было кончено. Конники прочесали местность, благо она была плоской, как стол, и добили беглецов.
— Мой князь, надо головы всем отрезать, — сказал Макс.
— Зачем это? — удивился Ахемен.
— Пирамиду будем из голов строить.
— Да ты больной ублюдок!
— Князь, с тобой говорит голос бога Ахурамазды. Режьте головы и стройте пирамиду лицами наружу. Скрепляйте глиной. На вершину ставьте голову командира, лицом к Аншану, — Макс повысил голос, и посмотрел Ахемену в глаза.
— Да нет, хорошая мысль, я уже понял, — пошел тот на попятную. — Они нас теперь будут бояться до усрачки.
— Да, и самое главное, чтобы они не сразу узнали, как мы воюем.
— А то что будет? — спросил Ахемен, уже считавший себя повелителем мира.
— Копья будут длиннее, а шеренга будет не в три ряда, а в десять. И все.
— А ведь точно, — задумался перс. — Эй, лодыри, таскаем головы, да поживее!
Пирамида получилась на загляденье. Макс украл идею у Тимура, но ведь мысль-то была хорошая, грех не воспользоваться. Даже персы смотрели на нее с плохо скрываемым страхом, хватаясь за амулеты на шеях и поминая злых духов.
— Воины! — прокричал Макс. — Эти люди пришли убивать нас. И это зло. Мы их наказали, и это добро. Эта пирамида устрашит их, они не пойдут воевать с нами, и останутся живы. Поэтому эта пирамида, хоть и страшна, как моя жизнь, но угодна богу, потому что она есть воплощение добра.
Персы задумались, такая логическая цепочка была для них внове. Макс, сам того не понимая, внедрил в этот мир философскую концепцию «малое зло во имя великого добра», и у него получилось. Воины расслабились, заулыбались, но ночевать ближе, чем на полдня пути от этой инсталляции отказались наотрез.
— Мой повелитель, — начальника стражи трясло от страха. Сообщать плохие вести высокому руководству всегда считалось плохой приметой потому, что после этого могло резко ухудшиться самочувствие, вплоть до летального исхода. — Наша тысяча воинов погибла. Вся. До последнего человека.
Наместник, поглощавший немыслимо редкую, и настолько же немыслимо дорогую рыбу из Средиземного моря, поперхнулся.
— Что значит, погибла вся? Персов было сто, а этих тысяча?
— Да, мой повелитель.
— Как это могло случиться?
— Мы не знаем, господин.
— Собрать ополчение, догнать и посадить всех на кол! — завизжал Син-Урраш.
— Мой повелитель, — начальник стражи зажмурился от страха, — воины отказываются воевать с персами. Они боятся.
— Чего они боятся? Это всего лишь грязные нищие горцы!
— Мы нашли место, где погибли наши воины, господин. В плен не взяли никого, раненых добили и обезглавили. Из голов сложили пирамиду в полтора человеческих роста, на вершине ее — голова тысячника, которая смотрит на наш город. У меня воины чуть не обделались от страха, а после возвращения засели в кабаке и пьют, и каждый новый вечер эта пирамида становится все выше и страшнее. Их уже полгорода услышало, и все, кто слышал, норовят переврать и добавить от себя. В общем, никто воевать не пойдет, потому что считают персов злыми демонами.
— Демонами, говоришь, — задумчиво произнес наместник, ковыряя ставшую омерзительной рыбу. — А позови-ка мне верховного жреца. Это по его части.
Наместник со свитой и группа жрецов великого бога Иншушинака хмуро разглядывали жуткую икебану. Сопровождающие их воины опасливо жались в стороне и что-то шептали, делая знаки, отгоняющие злых духов.
Головы вспухли на жаре и производили еще более отталкивающее впечатление, чем раньше. Да и благоухали, надо сказать, не розами. Вокруг валялись тела, многие из которых имели характерные следы удара копья в сердце, что недвусмысленно намекало на то, что раненых добили и в качестве пленных не рассматривали. Подобная дикость была тут внове. Даже ассирийцы давно уже не вырезали людей под корень, довольствуясь угоном в рабство только части населения. Чокнутый садист Ашшурнасирпал, зачищавший территории так, что там потом даже трава не росла, умер лет сто пятьдесят назад, а после него трон в Ассирии занимали вполне прагматичные люди.
Тишина степи нарушалась только сиплым шипением обожравшихся грифов, которые даже взлететь не могли, неумело переваливаясь по земле. Еды было столько, что сотни хищных птиц насытились, оставив пищу более пугливым шакалам.
— Что ж, это наш парень приложил руку, — нарушил тишину Нибиру-Унташ-Лагамар.
— Почему вы так думаете, уважаемый эну? — спросил наместник.
— Я хорошо знаю Ахемена. Ему такое даже в голову не пришло бы. Вы помните, я говорил, что у нас большие неприятности? Так вот, они перед вами. Но это еще не все.
— Что же может быть еще? — недоумевал князь.
— Мы выяснили, кому они поклоняются, и это самое страшное.
— Что тут страшного? — искренне удивился наместник. — Богов много, ну и пусть поклоняются, кому хотят.
— Вы не понимаете. Они поклоняются только одному богу, Ахурамазде.
— А остальные как?
— А остальных они считают демонами.
— Вот как? Ну, пусть боги покарают их. Нам-то что за дело?
Эну Нибиру закатил глаза, проклиная про себя тупость наместника, но взял себя в руки.