едняге в брюшную полость. Вой перешел в негромкий скулеж, но Макс уже этого не слышал, потому что его мучительно рвало желчью и жалкими остатками еды. В этот момент он окончательно понял, что все произошедшее правда. Потому что ни в одной компьютерной игре не дано ощутить тяжелого запаха теплых внутренностей и увидеть, как мутнеет роговица умирающего. Невозможно представить глаза человека, которому суждено несколько дней подыхать на жаре одновременно от жажды и перитонита. А тот несчастный со вспоротым брюхом представлял, что его ждет, очень хорошо. Загипнотизированный Макс смотрел в глаза своего, по сути, ровесника и не мог отвести взгляд. И в этот момент он понял, что его главное желание — просто выжить. Любой ценой, любыми усилиями, несмотря ни на что. Макс даже не подозревал, что желание жить может быть таким сильным и всеобъемлющим. Настолько сильным, что отключало разум и чувства.
— Жить! Жить хочу! — повторял Макс, глядя в потухающие глаза бандита, который уже принял свою участь и стал покорно ждать смерти. — Я выживу, я не могу умереть! — как заведенный твердил он. — Я выживу! Я выживу! Я выживу!
Второго перехода в этот день не было. Отряд приводил в порядок поклажу, ловил частично разбежавшихся верблюдов и перевязывал раны. В путь отправились только утром и, судя по повеселевшим мордам караванщиков, до цели было недалеко. И действительно, через два дня местность изменилась, стали мелькать небольшие круглые домики, крытые тростником с плодовыми деревьями вокруг и засеянные поля, покрытые ровной зеленью. А еще через день вдали появились крепостные стены из желтоватого кирпича. Причем город был вполне себе немаленьким даже по нашим меркам. Длина стен с башнями через каждые тридцать метров, навскидку, была километров пять. Плюс пригороды. Нет, это определенно был местный мегаполис.
Макс повеселел. Он все-таки был городским человеком, и любой населенный пункт больше деревни будил в нем робкую надежду на светлое будущее. Даже если над городом возвышалась ступенчатая пирамида, вид которой вытащил из закромов памяти полузнакомое слово «зиккурат».
— Ща разберемся! — несмотря на произошедшее, Макса терзала робкая мысль, что, если это город, то есть телефон, интернет и полиция. Происходящее вокруг оставалось малопонятным, потому что никто так и не удосужился преподать ему экспресс-курс местного языка. Единственное, что он смог уловить, было имя мускулистого громилы, который хотел его кастрировать. Воина звали Ахемен. По крайней мере, он на это слово откликался.
Подойдя к городу, караван остановился. Макс жадно вглядывался во все вокруг, тщетно пытаясь увидеть признаки цивилизации. Ни фонарей, ни проводов, ни инверсионных следов в небе не было. Зато у городских ворот стояли стражники с бородами, как из барбершопа, вооруженные копьями и круглыми щитами. Ворота, высотой метра три, были окованы бронзовыми листами, а по бокам от них стояли статуи быков с бородатыми человеческими головами. В голове Макса что-то щелкнуло и из глубин памяти всплыло слово Месопотамия. Потом слова — Вавилон, Ассирия, Ур, Урук и Песнь о Гильгамеше. Как и любой нормальный человек, никакую песнь Макс не читал и не знал никого, кто бы это делал. Но бородатых быков из картинки учебника истории он запомнил. То, что он провалился в какое-то непонятное время и пространство, Макс уже принял и смирился. Но попасть в Междуречье за тысячи лет до рождения, это было за гранью его понимания.
Тем временем Ахемен о чем-то поговорил со стражей, и караван заехал в город. В уши Макса ударил непривычный городской шум. Узенькие кривые улочки, толпы людей, в основном мужчин и беленые дома без окон с плоскими крышами, стоящие вплотную друг к другу. Одежда большинства была аналогична той, в которую были облачены караванщики — кусок ткани с дыркой для головы, перевязанный поясом. Изредка попадались люди, одетые более нарядно. Туники были выкрашены и поверх них был завернут еще один кусок ткани, переброшенный через плечо. Один раз Макс увидел крытые носилки, в которых сидел какой-то тип с завитой крупными локонами бородой, в массивном золотом ожерелье на шее, бусах до пупа и браслетах на запястьях. Текстиля на нем было навернуто еще больше, и он был запредельно пестрым. Голову венчала массивная разноцветная конструкция из ткани, украшенная пером какой-то птицы и массивной брошью. Всю композицию можно было бы смело охарактеризовать как «кровь из глаз», если бы не высокомерное холеное лицо товарища в носилках. После непродолжительного раздумья, Макс понял, что это был представитель местного истеблишмента. То, что по бокам паланкина шли стражники, а впереди — двое с палками, только укрепило его в этом мнении. Тем временем, караван приблизился еще к одной стене с воротами. Как выяснилось, внутри города был еще один город. Стражники на воротах были лысые, как коленка и без бород. На поясах были длинные кинжалы, в руках — копья длиной метра два с хвостиком. Ворота перед караваном были открыты без дополнительных вопросов, а Ахемен кивнул страже, как старым знакомым. Улица все время шла в гору, а в конце ее виднелось то самое здание, которое у Макса ассоциировалось со словом «зиккурат». Здоровенная многоярусная пирамида метров пятьдесят в поперечнике и в высоту, внушала трепет даже такому продвинутому горожанину, как Макс. Это сумасшедшее сооружение было целиком кирпичным, и когда наш герой попытался прикинуть, сколько же кирпича ушло на эту стройку, ему стало не по себе. Его отец на строительство дачи покупал десять тысяч штук, и это торпедировало семейный бюджет при ничтожном конечном результате. Тут же счет кирпича шел на многие миллионы. Караван остановился перед приземистым зданием, рабов расцепили и повели внутрь помещения, оказавшимся чем-то вроде казармы. Коек не было, зато была травяная подстилка на полу, служащая заменой этих самых коек. Рабам дали по миске какой-то каши и вдоволь воды, что после рациона в караване было почти роскошью. Мужики повалились на подстилку и предались греху безделья. К всеобщему счастью, до утра их никто не трогал.
Глава третья,где Макс знакомится с местной модой и вообще вникает
На рассвете вся казарма проснулась от резкого металлического звука. Еще один лысый гражданин (они тут почему-то все были лысые) бил молоточком в бронзовый гонг. Макс, по многолетней привычке перевернулся набок, надеясь, что будильник сам выключится, но удар палкой по ногам рассеял утреннюю идиллию и вернул его в суровую реальность. Рабов выстроили в шеренгу, и лысый что-то сказал. Макс, традиционно, ничего не понял. Часть мужиков пошла вперед и их куда-то увели. Пятеро остались на месте. Судя по всему, это были те, кто не понимал местное бормотание, как и Макс.
Лысый вышел вперед и произнес, тыча себя в грудь:
— Эну Нибиру. Потом ткнул в грудь первого в шеренге раба и сказал какое-то короткое слово. Тот произнес в ответ: — Баршам. Жрец врезал тому палкой по спине и произнес еще раз:
— Эну Нибиру. И снова то же короткое слово. До бедолаги дошло, что его просили повторить имя жреца, а его собственное имя тут вообще никого не колышет. Так прошли по всему строю, и никто больше не ошибся. Макс невольно восхитился простотой и эффективностью методики. После этого начался осмотр. Смотрели зубы, уши, мяли мышцы и даже зачем-то задницу велели раздвинуть. Около Макса эну Нибиру задержался. Видимо, голубоглазые славяне со светлыми волосами и мягкими, как у новорожденной девочки ладонями, тут встречались нечасто. Но никаких привилегий за уникальность не полагалось, и их пятерка под командованием еще одного лысого по имени эну Халти двинулась на работы. Путем несложных вычислений Макс понял, что эну — это звание, а не имя. Он вспомнил, что зиккураты были храмовыми сооружениями, а значит все лысые были жрецами и носили звание — эну. Жизнь стала проясняться.
Надо сказать, что одежды им не полагалось, и все рабы ходили голышом. Делалось это то ли из экономии, то ли, чтобы обозначить социальный статус, то ли все вместе. Позже выяснилось, что дети простонародья обоих полов тоже ходили голышом, обзаводясь одеждой, когда приходили в более-менее осмысленный возраст. По мере повышения социального статуса количество одежды, длина рукавов и количество украшений увеличивалось. Бедные крестьяне носили набедренные повязки, ремесленники и крестьяне побогаче — туники. Купцы — что-то вроде тоги из цветной ткани. А высшая знать, представителя которой имел честь видеть Макс в паланкине, напяливала кучу разноцветных тряпок и увешивала себя несметным количеством золота по принципу — «дорого-богато». Так что, понять, кто есть кто, оказалось предельно просто и логично. Если на человеке больше тряпок, чем на тебе, то он главный, а ты — говно. И наоборот.
С прическами тут обстояло ровно так же, как с одеждой. Рабам выстригали волосы ото лба до затылка. Жрецы брились наголо. Знать укладывала на голове всякие вавилоны. А люди попроще изгалялись, как могли. Так что в целом все тоже было понятно. У кого красивей прическа-тот главный. Так что система работала, как часы и не вызывало ни малейших сложностей понять, кто из собеседников перед кем должен пресмыкаться.
Но все это Макс узнал существенно позже. А сейчас, в отличие от всех нормальных попаданцев, он шел не ковать булатный клинок и тискать эльфийских принцесс, а чистить выгребные ямы и собирать навоз по улицам. Поэтому первым существительным, которое он узнал в новом мире, было «дерьмо», а первым глаголом-«убирать». Причина этого была банальна. В городе жило тысяч двадцать народу. Основным видом легкового транспорта были ослы и мулы, а грузового — верблюд. Лошади тоже были, но они были довольно мелкие, и их было существенно меньше. А еще были свиньи, козы и коровы с быками. И все это зоологическое великолепие, как и положено травоядным, непрерывно гадило. Оставить город хотя бы на день без уборки, означало ввергнуть его в экологическую катастрофу, и это не было фигурой речи. Местное население, к слову сказать, тоже испражнялось вполне исправно. Плюс, регулярно работающие скотобойни давали приличное количество отходов, и их тоже надо было убирать. И все это добро вывозилось через небольшие ворота в обмазанных глиной корзинах на телегах, запряженных флегматичными мулами.