Византия сравнительно медленно находила свое место в истории мировой культуры, положение ее древностей в общей схеме «исторического прогресса» и «поступательного движения» искусства долго оставалось неопределенным. Во многих школах его поиск продолжается и сейчас: Византия то оказывается среди культур Востока, занимая «место где-то между странами ислама и Китаем», то «делится пополам», исчезая в провале между поздним Римом и Крестовыми походами, то даже вообще пропадает из истории культуры (Nelson, 1996). Лишь ко второй половине XIX в. научный мир осознал глубокую сложность и противоречивость явления, суммарно именуемого «византийским миром» и до поры казавшегося удивительно неподвижным, «неисторичным». Археология же Византии, до конца не отделившаяся от истории ее искусства (подобно «исламской археологии»), находится, по сути дела, еще в состоянии младенчества, конкретных материалов, как часто бывало в науке о древностях, накоплена уже масса, но они очень фрагментарны и не образуют цельных картин.
1. Начало работ в Константинополе[81]
Столица Восточной Римской империи в силу целого ряда исторических причин не стала таким «заповедником» церковных древностей, подобным Риму Город был сравнительно молод и не имел связи с древнейшим периодом христианства, славным своими героями и мучениками. Здесь не было таинственных «хранилищ святости» — катакомб. Замечательные памятники, которые город накопил более чем за тысячелетие процветания, с середины XV в. стали недоступными не то что исследованию, но даже простому осмотру; большинство их было разрушено. В мировой столице, где в средневековье насчитывалось более 500 храмов и монастырей, сохранилось (в разных стадиях разрушения) около тридцати, то есть меньше 10 %. (Mango, 1985а, 7). Константинополь и теперь, после столетия активных натурных исследований, изучен отнюдь не до конца, хотя, конечно, лучше многих других городов, например, таких столиц раннего христианства, как Александрия и Антиохия (первая почти не дала пока остатков церковной архитектуры; в Антиохии частично раскопаны не самые важные из зданий).
В середине — второй пол. XIX в. город знали еще совсем мало. Но с 1860-80-хгг. быстро увеличивается число работ по византийскому искусству, возникают первые периодические издания. Хотя в известных сводках начала XX столетия (Ван Миллинген и др.) материалы натурного исследования памятников, тем паче археологические данные, еще почти отсутствуют, их накопление уже вступало в совершенно новую фазу.1
С начала XX в. усилия по изучению Византии, прежде всего Константинополя, получили поддержку правительств, озабоченных разделом «оттоманского наследства». Мы говорили в предыдущей главе о вкладе РАИК, о начале работ в базилике Феодора Студита и собирании материалов для «большой топографии» города. Примерно в это же время и другие страны приступили к «инвентаризации» христианского наследия столицы Византии. В частности, Франция организовала работу над сводом церквей Константинополя V–XIV вв., обращенных в мечети Этому, как мы уже знаем, способствовали землетрясения и три страшных пожара (1908, 1911, 1912), которые «очистили» город от поздней застройки, уничтожив чуть не весь деревянный Стамбул.2 Тогда же при строительных работах были обнаружены остатки важнейшего из богородичных храмов Константинополя— церкви Богоматери Хапкопра-тийской (сер V в.), стоявшей всего в 150 м от св. Софии и имевшей с нею единый причт. В храме хранили важнейшие реликвии, он являлся одним из центров богослужений по богородичным праздникам. Как ни странно, открытие не привлекло особого внимания и к нему обратились вновь только в 1960-х гг.3
Поступательность исследований нарушили перипетии Мировой войны (ставшей для Османской империи последней) и локальных конфликтов, особенно греко-турецкого 1921-22 гг. Закрылась, по требованию Германии, Французская школа археологии в Афинах (1916-19) и РАИК; в Малой Азии погромы греков-христиан причинили немало вреда памятникам (разрушена церковь Богородицы в Никее; пожар 1922 г. в Смирне уничтожил накопленные находки, и др.).
После войны работы в Константинополе возобновились. Уже в 1921-23 гг. французы, привычно используя армию, сделали ряд важных открытий. Из ранних памятников нужно упомянуть октагональную церковь Иоанна Крестителя эпохи Юстиниана в предместье Хебдомон и гексагональную, отождествленную с «Богоматерью Одигитрией» в Манганах. К сожалению, материалы были опубликованы поздно и плохо, отчет же вовсе не сохранился.4 Неменьший интерес имело открытие более поздней церкви Георгия в Манганах, самого большого византийского храма XI–XII вв., любимого детища императора Константина IX Мономаха (1042–1055).5
Приход к власти Кемаля Ататюрка сначала ничуть не облегчил исследований памятников христианства. Молодое турецкое правительство охотно поощряло изучение национальных древностей, к которым готово было причислить «хеттское прошлое», античность и доисторию — христианские же сооружения считали наследием врагов (которые, как мы знаем, этого и не скрывали). Но все-таки отпал ряд затруднений, связанных с жестким охранительным курсом старого турецкого правительства, не терпевшего никаких вторжений в зоны исламских святынь. Ататюрк установил в стране гражданский режим. Целый ряд религиозных запретов был снят и стало возможным разворачивать исследования со значительной широтой. Уже после больших пожаров начала века в старом центре города, вблизи мечети Султана Ахмеда, обнажились остатки огромных комплексов императорского дворца и зданий, располагавшихся между ним и Ипподромом (1912), что позволило в 1913 г. начать раскопки «Дома Юстиниана», фасад которого выходил на Мраморное море. В 1932 г. «концессию» на изучение Ипподрома получили англичане, успешно работавшие здесь в 1935-38 гг. Резко возросла общая масса информации о раннем византийском строительстве, были созданы типологические ряды артефактов, и, благодаря обнаружению закрытых комплексов, разработана строго датированная стратиграфия (особенно начиная с IX в.). Поэтому раскопки важны и для церковных древностей.6
Промежуток между войнами позволил несколько продвинуть работы в Стамбуле и накопить новые материалы, но, за исключением работ на Дворце, они продолжали существенно зависеть от случайных находок при перестройке города и велись на низком методическом уровне. Так, хотя неизвестная базилика V в. была открыта прямо во втором дворе музея Топ-Капы-Сарай (1937) и исследовал ее непосредственно директор музея Азиз Оган, фиксация почти отсутствует, о ходе работ сообщено крайне мало.7 Остаток одного из древнейших религиозных сооружений Константинополя обнаружили в 1935 г. под поздней греческой церковью св. Мины и отождествили с мартирием свв. Карпа и Папила; это большая крипта IV–V вв. с развитой апсидой и круговым обходом (Schneider, 1941, 1–4).
Ярчайшими в области церковных древностей стали раскопки церкви св. Евфимии и западной части «старой» св. Софии. В 1939 г. вблизи Ипподрома на стене одной из руин открылись остатки фрескового цикла XIII в., уникального для Константинополя; они изображали мученичество св. Евфимии. Памятник идентифицировали с храмом св. Евфимии, перестроенным из части великолепного «дворца Антиоха», сооруженного в первой трети V в. для вельможи Феодосия II. Работы поручили Немецкому археологическому институту.8
Замечательна была сама возможность проследить, каким образом ранневизантийское дворцовое сооружение превращается в церковь. Раскопки выяснили, что «исходным объектом» стал роскошный пиршественный зал, триклиний в форме гексагона, стоявший в центре полукруглой колоннады. Зал имел со всех сторон большие ниши и пять входов (главный и четыре дополнительных). Триклиний перестроили в храм в VI или начале VII в.9 Сделанные в планировке перемены очень характерны. Прежде всего, для апсиды не использовали нишу, лежащую прямо против входа (что было бы с архитектурной точки зрения естественно), а выбрали ту, которая была точнее ориентирована на восток — следовательно, обычай обращать апсиду в этом направлении совершенно устоялся. Против нее расположили новый вход, прорезав его сквозь одну из ниш, хотя оставили и старый. Поскольку синтрон закрыл одну из малых дверей, сквозь двухметровую толщу стены прорезали новую, из соседней ниши — значит, в здании стремились сохранить все пять входов, важные, как показал Т. Мэтьюс, для богослужения в Константинополе V–VI вв. (позже, с превращением храма в мавзолей, их закроют). Сохранность литургических устройств (синтрона с проходом под ним; алтаря, его ограды и солеи) дала редкую возможность восстановить детали литургической практики.
Частный триклиний V в., трансформированный в храм, привлек внимание буквально всех историков церковной архитектуры. Использование зала с центричным планом как мартирия дало Грабару один из ключевых аргументов в его теории (см. гл. IV), но это же послужило опорой Ирвину Лавину, настаивавшему на переносе в церковное строительство архитектурных форм византийского дворца (Lavin, 1962; Grabar, 1967).
Работы на утраченных памятниках Константинополя продвинули вперед знания о его храмах. Но главный из них, собор святой Софии, шедевр художественной фантазии и математического расчета, оставался загадкой. Обращенный в мечеть и много веков казавшийся прямым вызовом христианству, он был мало доступен изучению. Знали, что нынешнее здание собора не первое. Начатая, возможно, еще при жизни императора Константина (около 326), первая «св. София» была освящена только в 360 г. Пожар 404 г. повредил ее и она была вновь освящена через 11 лет (415), чтобы погибнуть в пожаре восстания Ника (532). Сохранились ли от этих сооружений какие-то элементы в составе храма, возведенного затем Юстинианом (532-37), известно не было. О декоре его стен, закрытых слоями штукатурки, оставалось только гадать. Неясна была литургическая планировка здания и строительная периодизация пост-юстиниановских эпох.
Поэтому начало работ у св. Софии стало важным событием в изучении Константинополя. Честь первых археологических раскопок принадлежит А. М. Шнайдеру, которого называют основоположником археологического изучения города (Schneider, 1936; Schneider, 1941). Раскопки велись снаружи, к западу от собора (Немецкий археологический институт; конец 20-х — нач. 30-х гг.). Скоро стало ясно, что при строительстве Юстиниана древние основания не разрушались, а только засыпались, так что они лежат ниже полов нынешнего храма (в большей части, ожидая дальнейшего исследования). Шнайдер обнаружил остатки колоннады в 8 м к западу от нынешнего экзонартекса (и в 2 м ниже его уровня): ступени, базы колонн, архитектурные детали (капители, куски фриза, сегменты арок, части потолков и фронтонов), покрытые прекрасной резьбой, напоминавшей о возрождении классического искусства.
Принадлежат ли они «константиновской» церкви или «феодосиевской»? Как их трактовать в архитектурном отношении и где помещать атриум — к востоку или западу от колоннады? Полностью план по открытым фрагментам восстановить было нельзя; но удалось понять, какие элементы его составляли. Шнайдер доказал, что огромные пропилеи построены при Феодосии. Это был очень длинный, приподнятый на несколько ступеней над улицей портик. Внутренний двор-атриум лежит от него к востоку, уходя под нартекс нынешнего храма; собственно церковь была трех- или пятинефной базиликой с галереями и хорами над ними. Трактовка остатков как портика со ступенями, ведущими в атриум «второго из трех великих зданий, освященного в 415 г.», в основном признана, но относительно восстановления этапов строительства, существует большая разноголосица. Есть сомнения и по поводу размеров «старой» святой Софии.10 Нельзя не согласиться с мнением, высказанным Краутхаймером: «До тех пор, пока не удастся завершить археологические раскопки… использование немногих сохранившихся элементов будет приводить лишь к созданию спорных реконструкций, подобных тем, какие я и сам предлагал в прошлом».11
Поскольку декрет Ататюрка о «десакрализации» (1934) превратил св. Софию в музей византийского искусства, независимый в конфессиональном отношении, появилась возможность исследовать и мозаики Накопленные за 800 лет (с VI до XIV в.) на стенах храма, они были скрыты под штукатуркой с текстами Корана. Изучение возглавил Томас Уиттмор, впоследствии первый директор Византийского института, которого Кемаль-паша знал лично и которому мог доверять.12 Работы продолжались даже в период Второй мировой войны: Турция в ней не участвовала, Уиттмор приезжал из Нью-Йорка, вел активную научную деятельность, давал консультации по реставрации храмов. Благодаря ему Стамбул стал одним из научных центров изучения церковных древностей, особенно мозаики и архитектуры. 13
В Стамбуле после войны
1940-е гг. не внесли особых перемен в ритм исследований христианских памятников Константинополя, примерно до середины столетия он оставался прежним. Раскопки зависели от случайных открытий, которые не особенно тщательно фиксировались. 4 К таковым можно отнести работы Археологического музея на «Бычьем форуме» (район университета), где обнаружили два средневековых храма и т. н. «базилику А» (VI в.), единственную целиком изученную из юстиниановских; ее отличают от базилик V в. архитектурная простота и меньший размер при гораздо более развитом и сложном плане.15 Ситуация меняется только в 1950-60-х гг., когда Турция «открывается», вступая в новые западные политические структуры. Быстро развивается туристическая сфера (что всегда должно идти, во всяком случае теоретически, об руку с расширением «фонда древностей»); строительные фирмы охотнее допускают участие археологов в работах. Делается более эффективным международный контроль за сохранением памятников. Возрастают и возможности для работ зарубежных институтов, что совпадает с ростом научного интереса к культуре Византии.
Можно сказать, что в третьей четверти XX в. изучение византийских древностей, и прежде всего церковных древностей Константинополя, вступает в новую фазу, характеризуемую серьезным вниманием местного правительства, широким участием европейских и американских институтов, повышением уровня натурных исследований (особенно фиксации) и публикаций. На рубеже 1950-60-х гг. один за другим изучают сохранившиеся, но мало доступные ранее памятники, что резко расширяет знания о строительной технике, исторической топографии, погребальном обряде и хронологии. Работы ведут практически на всех ключевых памятниках, из которых прежде всего упомянем монастырь Хора (Кахрие Джами).1 В начале 1960-х гг. А. Миго исследовал интерьер комплекса церквей монастыря Пантократора (Megaw, 1963). Фундаментальные архитектурно-археологические работы середины 1960-х гг. в Мирелейоне (Бодрум Джами), проведенные параллельно грубой реставрации здания, дали материал для суждения о периодизации и интереснейшем некрополе (в 1930-х гг. раскопки вблизи памятника вел Тальбот Райс, но материалы не сохранились: Striker, 1966; Striker, 1981). Одними из самых интересных оказались работы в монастыре Липса (Фенари Иса Джами) и «Календер Джами» (Macridi а.о., 1966; Striker, Dogan Kuban, 1975).
Исследования 1950-60-хгг. сделали необходимым и возможным приступить к сведению материала воедино, к пересмотру старых коллекций, к сопоставлению письменных и археологических данных. Активизируется изучение погребальных древностей Константинополя (выходят труды Филиппа Грирсона об обряде захоронения императоров; К. Манго публикует материалы о находке в XVIII в. порфировых саркофагов; А. А. Васильев изучает их в Стамбульском музее; Grierson, 1962; Mango, 1962; Vasiliev, 1948). Один за другим появляются «корпусы» и обобщающие труды по топографии Константинополя и византийской архитектуре, до сих пор составляющие основу их изучения.17
Каждое из натурных исследований 1960-70-х гг. в Константинополе достойно того, чтобы рассказать о нем подробнее, но в одной книге это невозможно, придется выбирать. В любой общности древних зданий есть, так сказать, «ключевые руины», то есть рано заброшенные, не особенно перестроенные комплексы, без полного археологического изучения которых трудно атрибутировать и датировать лучше сохранившиеся здания. Такое исследование часто оказывается решающим и для археологии, и для архитектуры. В Константинополе такими памятниками могут считаться Апостолейон и храм Юлианы Аникии (церковь св. Полиевкта).
2. Ранняя архитектура Константинополя [82]
Если спросить, какие археологические исследования в Стамбуле наиболее заметны во второй пол. XX в., ответ, пожалуй, будет: «храм Юлианы Аникии». Но мало кто из туристов, гуляя по перестроенным на европейский лад кварталам Стамбула, обратит внимание на странные и уже довольно захламленные руины в парке на одной из центральных площадей. А ведь это остатки древнего, прекрасного когда-то сооружения, с открытием которого связано совершенно фантастическое стечение историко-археологических обстоятельств. Но значение открытия трудно понять, не обратившись к той ситуации в науке, на фоне которой оно сделано.
Что, собственно, известно об архитектуре раннего Константинополя? Он возник как одна из «императорских ставок» поздней Римской империи. Их появление в Трире, Милане, Фессалониках и других городах обусловила «эксцентричность» столицы, ее неравная удаленность от границ огромного государства. Рим постепенно становился своего рода анахронизмом, императоры его избегали. (Диоклетиан, например, впервые посетил Город только на двадцатилетие правления). Избрание в 324 г. столицей Византия, хорошо защищенного природой и связавшего европейские и азиатские провинции, было очень логичным. Город не был христианским изначально, но быстро им стал. К раннему периоду относят более десятка храмов, но его первый собор (см. выше) освящен не ранее 360 г. Даже в 413 г., когда Феодосий II удвоил площадь города, построив новую стену, в нем насчитывалось всего 14 церквей (при 14 же дворцах, 8 общественных и 153 частных термах, 5 зернохранилищах, 4.388 крупных домовладений и 250 тыс. населения).
Нам известны руины лишь немногих ранних храмов и о строительстве до 500 г. судить трудно, но все же ясно, что оно не представляло в архитектурном отношении ничего необычного. За исключением Апостолейона, это простые базилики с деревянной кровлей, галереями, несколькими нефами и нартексом.
Скульптура, декор, материалы, были, конечно, очень богаты, но традиционны, что объяснимо — новая столица и не могла сразу предложить нового стиля, для работы брали специалистов из городов с уже сложившейся архитектурной школой (Эфеса, Антиохии и других).
Только к первой половине VI в. можно говорить о рождении византийского искусства, соединившего солидную роскошь и развитую технику Рима с греческим чувством гармонии, пропорций, равновесия и математического расчета, а также с восточной тягой к орнаментике и полету фантазии. Синтез этот осуществился прежде всего в архитектуре.
После того, как св. Софию вновь уничтожил огонь (532), она возродилась в совершенно новом облике. Храм, освященный в 537 г., был действительно необычен: его венчал купол диаметром 32 метра, шедевр архитектуры и инженерии (в 558 г. купол рухнул и был заменен ныне существующим, на 20 футов выше). Теперь архитектура Константинополя могла оказывать обратное влияние на строительство Средиземноморья. В архитектурной пластике коринфские или композитные капители сменили «корзинчатые»; антаблемент украсил рельеф из листьев аканфа. За всем этим стояла единая цель— создать среду, достойную правителя христианской империи и церкви.
Однако как именно шел процесс конца V–VI в., приведший к шедевру эпохи Юстиниана, проследить не удавалось, поскольку в Константинополе почти не осталось зданий, возведенных между серединой V в.
и 530-ми годами. Достаточно прямым прототипом св. Софии был храм Сергия и Вакха, построенный императрицей Феодорой (527–536), но он несопоставимо меньше, скромнее и вряд ли мог служить адекватной моделью.18 Вряд ли архитекторы решились на столь «революционный» эксперимент, не опробовав конструкцию в сопоставимом масштабе (можно указать, конечно, на огромную купольную базилику св. Ирины, почти одновременную св. Софии, но архитектурно она архаична).1
Храм Юлианы Аникии Где же другие образцы столичной архитектурной школы, ведь не на пустом же месте, в самом деле, возник храм святой Софии? На помощь пришли письменные источники и археология, но в весьма непривычном сочетании. В известном поэтическом сборнике «Палатинская антология» (X в.) сохранилась стихотворная «эпиграмма», списанная составителем прямо со стен одной из церквей Там говорилось о создании дамой императорского рода, Юлианой Ани-кией (462–528), огромного храма в честь мученика-воина, св. По-лиевкта. Стихи воспевали ее род и описывали постройку, поставленную на месте церкви того же посвящения, созданной еще императрицей Евдокией, женой Феодосия II.20
г
Судя по описанию, храм построили предельно роскошным, но церкви такого посвящения среди сохранившихся в Стамбуле не было. Ко всеобщему изумлению, в 1960 году строки стихотворения вновь увидели свет в своем первоначальном, мраморном обличье! Строители нашли в районе Сара-Хане два мраморных блока со строчкой греческих букв, которую американский византинист Игорь Шевченко идентифицировал со стихом одного из 67 гекзаметров. Новые находки показали, что под землей лежат остатки большого византийского храма, скорее всего, именно «св. Полиевкта».21 Итак, место было точно установлено. Открывалась редкая возможность познакомиться с церковью, построенной на 10 лет раньше собора св. Софии! Правительство Турции дало разрешение на работы, которые возглавили Мартин Харрисон (Дамбартон Оукс) и Незих Фиратли (Стамбул). За шесть трудных сезонов (1964-69), дневник которых может состязаться по увлекательности с любым археологическим детективом (и которые обошлись почти в 100 тыс. долларов) удалось необычайно остроумным путем восстановить план и объем утраченного здания, заполнив огромную лакуну в истории церковных древностей VI в. Полный отчет о работах (Excavations, 1986) стал одним из краеугольных камней «городской археологии» Византии, но их общекультурное значение шире чисто научного.22
Кто же такая Юлиана Аникия? Ее мать, Галла Плацидия, вела род от Феодосия Великого и суровых мужей республиканского Рима, сражавшихся с Ганнибалом. Отец, Флавий Аникий Олибрий, в 472 г. стал одним из последних императоров Западной Римской империи. Храм, построенный знатной дамой рядом с ее дворцом, был достоен императорского богослужения и демонстрировал вкусы старой аристократии — но был и жестом презрения, так сказать, «утирал нос» Юстиниану, импера-хору из простонародья, оставаясь целых 10 лет самым большим и роскошным храмом Константинополя.23
Обратимся к его остаткам. Они лежали очень близко к поверхности и сохранились только кладки субструкций, зато на всю высоту (5 м) платформы, на которую поднимались по ступеням огромной лестницы.24 План был почти квадратным (размер стороны ок. 52 м, не считая нар-текса и продолжения апсидной платформы). Три нефа отделяли друг от друга мощные бетонные платформы колоссальной толщины (до 8 м в ширину) — на них опирались когда-то колоннады. Под боковыми нефами шли прямые продольные парные коридоры с коробовыми сводами, а по оси центрального нефа — один узкий коридор, позволявший проходить из-под нартекса прямо в алтарную крипту (маленькую прямоугольную комнату с мраморным полом, окруженную с трех сторон проходом и мощению изразцовой плиткой), куда вели из алтарного помещения ступени.
Мощные основания стен, разделяющих нефы и несущих хоры, говорят о существенной тяжести купола. Масштабы и конструкции храма, конечно, производят сильное впечатление, но их далеко превзошел размах в использовании декоративных средств. Вряд ли хоть одно современное «св. Полиевкту» здание могло с ним в этом соперничать. Не жалели ничего, собирая по всему тогдашнему миру лучший камень.26 Этого показалось мало и камень инкрустировали перламутром, стеклом (желто-розовым, бледно-зеленым, оливково-голубым), аметистом, кусками светлых мраморов или порфиров. Мозаику полов составлял геометрический узор проконнесского светлого, нумидийского желтого и фессалийского зеленого мраморов, а от сводов дошли россыпи смальты, в том числе золотофонной.
Исследователей поразил отход от античного декоративного репертуара, явный, резкий прорыв в какую-то новую стилистику. Резьба и скульптура оказались необычно совершенными и разнообразными в приемах. Проконнесский мрамор прибывал в блоках и превращался в скульптуру на месте, иногда уже в кладке (капители в углах, например, так и остались неоконченными). Свобода и мастерство резьбы в высоком рельефе таковы, что часто предмет полностью отрывается от основы, а некоторые элементы (виноградные листья, павлины) по сути дела ближе круглой скульптуре.
При раскопках проанализировали ок. 10 тыс. резных элементов, благодаря чему удалось понять детали плана и даже структуру объема. Надпись шла по периметру, вдоль аркатуры; ее рельеф венчали точно переданные виноградные лозы с чудесными листьями, часть которых нависает над строкой, а часть «тонет» в камне, создавая эффект третьего измерения. Строка обегала ниши, арки и угловые блоки. Таким образом, каждая строфа гекзаметра ложилась на определенный архитектурный элемент. Различалась и скульптура: в нишах помещали фронтальное изображение павлина с распущенным по всей конхе хвостом, в арках павлины попарно обращены друг к другу.27
Храм св. Полиевкта стал своеобразным образцом декоративного убранства и «энциклопедией» приемов и мотивов для всего Средиземноморья. Воздействие не ограничилось периодом VI в., оно продолжалось и позже, даже усилившись на какое-то время в XIII в., когда заброшенную церковь опустошили во время крестового похода 1204 г. Поразительны расстояния, которые преодолели детали храма. Они не только рассеяны по всему Стамбулу, но достигли Аквилеи, Вены, даже Барселоны! На «святом Полиевкте» впервые использована, в частности, популярная в VI в. форма капители с решетчатой нижней корзиной, перехватом и пальметтой. Три такие капители, взятые в 1204 г. прямо со «св. Полиевкта», использованы в венецианском Сан Марко. Сюда же попали два пилона со стилизованным растительным орнаментом, стоящие на Пьяцетте и известные как «pilastri acritani» (их капители идентичны найденной в руинах св. Полиевкта в первый же год раскопок). Прекрасный образец капители другого типа, сплошь покрытой листьями аканфа с бордюром из пальметт, оказался в Барселоне.
Стиль скульптуры несет отпечаток натурализма, присущего эллинизму: глаза павлинов сделаны из зеленого стекла, вся резьба ярко раскрашена. Источник заимствования стилизованных растений — Персия, откуда привозили художественный металл, изделия из слоновой кости, шелка; ощутима и близость раннеарабского искусства.28
Благодаря раскопкам удалось ознакомиться с крупнейшей и самой роскошной церковью Константинополя VI в. Даже в «св. Софии» можно было теперь видеть своего рода реакцию на нее. Конечно, как произведение зодчества храм Юстиниана гораздо сложнее, гениальное решение его купола трудно сравнивать с неизвестным нам завершением храма Аникии, — но его внутренняя отделка, прежде всего скульптура, все-таки скромнее.29
По смерти Юлианы судьба ее дворцового храма была, по-видимому, не слишком заметной. Сын не уберегся от участия в заговоре и был изгнан; его имущество, дворец и церковь конфисковали; наследников у рода не было. Согласно описанию («О церемониях»), в X в. в храме еще служили, но не регулярно. Его интерьер видел автор «Палатинской антологии» — но вскоре отложились слои, которые говорят о бытовом, а не церковном использовании. В XII в. часть подвалов обратили в цистерны; сам атриум стал кладбищем; к началу XIII в. церковь лежала в руинах. Но детали декорации храма, как своего рода семена, постепенно рассеявшись в постройках Константинополя и всего Средиземноморского мира, неоднократно давали обильные всходы. Так закончилась история состязания двух храмоздателей.30
Загадочный Апостолейон Но не всегда исследователям древностей так везет, как на Сара-Хане. Если же нет археологического материала, приходится пользоваться возвышенными, но туманными описаниями древних авторов или судить об исчезнувших зданиях по сохранившимся аналогам. Такие суждения постоянно приводят к парадоксальным расхождениям выводов, основанных на одном и том же тексте. Познакомимся с ярким примером. Сегодня, после раскопок «святого Полиев-кта», работ на Ипподроме, Большом Дворце и многих других памятниках, для полного понимания развития церковной архитектуры Константинополя остро не хватает сведений об одном из самых известных и в то же время самых таинственных его храмов — «Двенадцати Апостолов», или Апостолейоне. Это, возможно, единственная церковь в городе, начатая и завершенная при жизни Константина как его мавзолей, а позже служившая усыпальницей императоров Византии вплоть до XI в. Она стала, как считают, прообразом многих десятков зданий, возводившихся и в мировых столицах, и в отдаленных монастырях Азии.
Между 1461 и 1473 г. Апостолейон снесли турки-османы, построив на его месте мечеть Мехмета II, Фатих. Оказавшись в самой высокой точке внутри стен Константина, вблизи Адрианопольских ворот, Фатих сегодня возвышается над городом и его окрестностями, как раньше доминировал Апостолейон, постоянно напоминая исследователям о нерешенных вопросах и служа излюбленной темой дискуссий. О церкви Апостолов известно и много, и мало. Много, поскольку о ней не раз писали современники. Мало, так как сверх этих описаний мы не имеем ничего.31 Известно, что храм, уничтоженный в XV в., представлял большую крестообразную в плане пятикупольную базилику. Ее восточную ветвь завершал круглый мавзолей императора Константина (сохраненный при перестройке), а с севера стоял мавзолей Юстиниана. Оба использовались до погребения здесь Константина VIII (1028).
Снесенный турками храм не был тем самым, который построил Константин Великий. Его полностью перестроили при Юстиниане (освящен в 550 г.); именно эта «редакция» послужила образцом для множества крестообразных в плане базилик с пятью куполами и для крестовокупольных сооружений. Благодаря сравнению с ними научные реконструкции многочисленны и сравнительно надежны.32
Но вот по вопросу о характере постройки первого мавзолея, начатого Константином, мнения расходятся. Конечно, и его копировали, так что можно частично судить о подлиннике по «архитектурным отражениям».33 Однако главным источником служит первое описание храма Евсевием, законченного после погребения императора, в мае-июне 337 г. Р. Краутхаймер полагал, что здание было типичной базиликой, как иерусалимский Мартирион, с чем согласны многие. Включившиеся в полемику и предложившие новый перевод текста Евсевия русские исследователи, А. М. Высоцкий и Ф.В. Шелов-Коведяев, настаивают, что им описано крестообразное центричное сооружение с тремя небольшими базиликами. Иная точка зрения высказана одним из самых известных знатоков византийской архитектуры Кириллом Манго. Он считает, что речь идет не о сложном ансамбле из мавзолея и базилик с портиками и атриумами, а об одном здании, поставленном в центре открытого двора (базиликальные копии отводятся из соображений перестроенности мавзолея при реконструкциях IV в.).34
Предположение Манго основано, кроме текста Евсевия, на ряде аналогов из числа мавзолеев, которые строили почти все современники
Константина (да и он сам до того, как перенес столицу в Византии). Обычно мавзолей имел 7 ниш для погребений, размещенных по кругу, а место восьмой занимала дверь. Именно так описывают план константинопольского мавзолея: центральная ниша с порфировым саркофагом Константина обращена ко входу; в южной стоит саркофаг Констанция II, в северной — Феодосия I; четыре радиальных ниши отданы Марциану и Пульхерии, Льву I, Зенону и Анастасию I. С последним погребением (518) мавзолей наполнился. Юстиниану пришлось построить для себя и потомков еще один.35 Не совсем традиционный выбор места Краутхай-мер объяснял желанием разместить церковь в черте города, но вне дворца: «поднявшись внутри городских стен в самой удаленной от дворца точке, она бросала вызов и древнему римскому табу на захоронение внутри городских стен, и недавнему обычаю тетрархов помещать императорский мавзолей внутри дворцового комплекса (как в Спалато или Фессалониках)» (Краутхаймер, 1998, 135).
Что бы ни построил Константин — сразу базилику и мавзолей или сначала только гробницу; как бы ни датировались их отдельные части в пределах IV в. — ясно, что этот выдающийся и крайне привлекательный для исследователей христианских древностей комплекс включал отнюдь не только архитектурные элементы, но и массу скульптурных памятников и, конечно, погребения (до нас дошел ряд порфировых саркофагов, некоторые из которых, видимо, стояли когда-то в Апостолейоне — сейчас они входят в собрание Стамбульского музея). Опыт археолога подсказывает, что невозможно уничтожить древнее здание целиком, даже если стремиться к этому сознательно и возводить над руинами столь капитальную постройку, как мечеть Фатих. Всегда останется достаточно материала, способного обогатить, а главное, уточнить наши знания. Мир развивается быстро. Будем надеяться, что в один прекрасный день (скажем, при реставрации мечети) команда ученых нового поколения, в которой христиане разных конфессий будут работать рядом с приверженцами ислама и «скептиками», сумеет открыть часть древних оснований и на свет явятся кладки одного из самых прославленных церковных сооружений Византии. Только тогда можно будет хоть в какой-то степени основать наши представления об Апостолейоне на «материальном» фундаменте.
3. «Археология» реликвий
К рассказу о мавзолее Константина нужно обратиться не только для того, чтобы поставить перед собой неясную цель когда-нибудь коснуться его остатков. В истории храма есть моменты, ключевые для решения вопроса о возникновении традиции переноса мощей, ответ на который скрыт в руинах ранних памятников Константинополя. 6
Чтобы стать новой имперской столицей, маленький Византий должен был не только перенять управление страной, украситься великолепными зданиями и умножить население. Он должен был состояться как «священный город». Следовало воздвигнуть храмы и привлечь толпы пилигримов. Но то и другое требовало реликвий, а своих святынь в городе поначалу не было и мощи, необходимые для освящения великолепных храмов, приходилось привозить из других мест со значительными затратами и нарушениями законов. Потребность в реликвиях стала страстью многих правителей Константинополя (при желании можно изучать жизнь императоров Византии как своего рода собирателей-антикваров, «охотников за святынями»). Немудрено, что в итоге сложилась фантастически богатая коллекция мощей и так называемых «вторичных реликвий» (предметов, с мощами тесно соприкасавшихся или соотнесенных) со всего мира. Столица стала огромным «музеем христианства», начиная от предыстории (пророков Ветхого завета) и кончая мучениками первых веков.
Но накопление и распределение мощей не могли осуществляться без обретения и переноса почитаемых останков. Можно сказать, что традиция поклонения мощам и поминальный культ оказали решающее воздействие на создание внешних форм и ритуалов христианства, они гораздо старше культа святых мест и достоверно отмечены по крайней мере с середины II в. Ими продиктованы такие важные для мира перемены, как перенос кладбищ внутрь городов: умершие были для христиан лишь уснувшими, ждущими воскресения, и поэтому не более нечистыми, чем живые (Юлиан Отступник имел все основания жаловаться, что христиане «переполнили вселенную фобами и гробницами»), В сложении церковной архитектуры и других видов искусства реликвии — один из важнейших факторов; они стали столь важны для христиан, что на соборе в Карфагене (393) было решено ставить алтари в память мучеников только над погребениями или частицами мощей.37
Легко заметить противоречие между почитанием могилы мученика и желанием получить реликвию.38 Неприкосновенность могил была ограждена естественными и культурно-историческими инстинктами общества, а также римскими законами, которые никто не отменял, а напротив, подтверждали новыми указами. Останки мучеников не были исключением: их следовало, конечно, почитать, но только на первоначальном месте погребения, так сказать, in situ (поэтому культ, возникавший вокруг погребений, имел в ранней церкви исключительно местный характер и даже указ папы Григория I, требуя снабдить алтари реликвиями, повторял одновременно строгий запрет на извлечение тел). 9
Понятно, что вокруг первых случаев переноса мощей кипят ученые споры. В частности, активно работавший в 1930-х гг. над этой проблемой Ипполит Делеай построил анализ как своего рода поиск виновных в совершении этих «исторических преступлений», обвинив в них восточное христианство. Он отметил, что Рим воздерживался от вскрытия могил и допускал распространение лишь «вторичных реликвий», пока варварские нашествия VI в. не вынудили забрать их с кладбищ, лежавших «вне стен». (Delehaye, 1930; Delehaye, 1933). «Адвокатом» восточных христиан выступил Кирилл Манго, предложив свою версию исторического процесса (Mango, 1990).
Обычай «переноса» прочно входит в обиход христиан Римской империи со второй половины IV в., до 350 г. о нем нет упоминаний. Первые документально описанные случаи отмечены на Востоке при императоре Галле (351–354).40 Главным же прецедентом, вызвавшим изменение взглядов общества, стал, возможно, перенос мощей апостолов Тимофея, Андрея и Луки в константинопольский Апостолейон (356, 357). Замысел снабдить храм-мавзолей реликвиями был еще у Константина, хотя осуществил его Констанций II уже после смерти и погребения великого императора (337). Хронологически перенос совпал с законом 357 г. о запрете нарушать погребения, но его могли сознательно преступить из-за необходимости освятить постройку.41 Причины выбора именно этих святых неясны. К IV в. сложилась прочная традиция памяти о местах погребения большинства апостолов: Петра, Павла, Иоанна (Эфес), Филиппа с дочерьми (Иераполис), Фомы (Эдесса), и для захоронения в Константинополе, возможно, выбрали тех, о которых не было пока известно ничего определенного.42 События в Константинополе вызвали неожиданный отклик на западе Империи. Паулин Ноланский позже одобрил и обосновал их тем, что священные останки распределены по земле слишком неравномерно и счел первые открытия мощей частью божественного предначертания; Амвросий Медиоланский с 380-х гг. уже не ставил под вопрос правомочность переноса. В Византии практика переноса реликвий охватила всю ее территорию лишь при Феодосии I и его преемниках.
Манго отметил удивительную синхронность процесса в Константинополе, Италии, Галлии, Малой Азии, Сирии и Египте. Одновременно по всему миру появляются мощи одних и тех же апостолов: Иоанна, Андрея и Фомы (Милан), Иоанна Крестителя, Андрея, Фомы и Луки (Брешия, Руан, Нола и другие города). Думают, что «импрессарио от мощей» (выражение П. Брауна) еще пользовались теми же источниками, из которых снабжали на 30 лет ранее Константина. Хотя переносы мощей начались в восточных провинциях с целью заполнить вакуум, образованный строительством новой столицы, инициаторами процесса стали императоры западного происхождения. В основе процесса лежала, однако, внутренняя логика религии, иначе он не встретил бы дружного одобрения теологов всего христианского мира. Мощи не были для христиан просто фрагментами плоти, это были знаки победы над смертью, материализованное подтверждение верности избранного пути, которые следовало распространить как можно шире, «заполняя ими мир и тем следуя божественному предначертанию».
В очень большой степени это касается, конечно, и «вторичных» реликвий (они сами и археологические сюжеты, с ними связанные, невероятно многочисленны, но работа с ними на современном уровне пока Не формализована). Реликвии обретали и теряли, ими делились и их похищали, их подлинность удостоверялась чудесами, их «подделывали» и разоблачали, их хранили и украшали, ими благословляли. Они породили Целые огромные отрасли художественно-ремесленной промышленности поздней античности и средневековья, изготовлявшие евлогии всевозможных форм из самых разных материалов: прежде всего фляжки и «ампулы» для хранения святой воды, мира и других чудотворных жидкостей (стеклянные, керамические, металлические); миниатюрные иконы (каменные, стеклянные, металлические); значки, пряжки и многое другое. Для их хранения создавали фантастически сложные комбинации сосудов с экранами, иконных окладов, реликвариев и всевозможных монстранцев, используя весь спектр материалов от золота, скорлупы страусиных яиц и хрусталя до обычного дерева и камня. Изображения на них, или их собственные формы, стали важным источником иконографии и позволяют восстановить облик давно разрушенных архитектурных сооружений, утраченных икон и других памятников.43
В западной историографии эта общность артефактов получила даже специальное название «паломнического искусства», для его изучения собирают международные конференции и конгрессы, издают многочисленные сборники и чрезвычайно обширные корпусы предметов (например, свод X. Бушхаузена по реликвариям, А. Фролова по ставротекам и др.: Braun, 1940; Frolow, 1961; Frolow, 1965; Buschhausen, 1971; Hahn-loser, Brugger-Koch, 1985; BP). Все больше внимания привлекает это искусство и в России.44
Мы уже не раз касались истории реликвий в предыдущих главах, говоря о Палестине и Англии, Италии и Африке. Специальный «археологический свод» по реликвиям, в том числе по реликвиям Константинополя, был бы чрезвычайно интересным чтением, но, к сожалению, до его составления еще далеко, если не считать работ Дж. Маджеска, в которых он опирается на тексты «хождений». Главными реликвиями столицы Византии стали в конце концов предметы, связанные с культом Богородицы, но их «археология» как вещественных памятников пока не изучена, поэтому мы ограничимся немногими имеющимися археологическими примерами.
Камень «помазания». Константинополь обладал не только останками святых, но и массой интереснейших вторичных реликвий, в основном утраченных после захвата города турками. Следы одной из них обнаружили на рубеже 1950-60-хгг. при работах внутри известного комплекса церквей монастыря Пантократора. Он образован двумя последовательно построенными в 1120-х гг. четырехстолпными храмами, промежуток между которыми заполнен бесстолпной капеллой-усыпальницей Комнинов (Иоанна II, его жены Ирины, Мануила I). Автор работ, А. Миго, описывая пол, вымощенный сложной мраморной мозаикой, указал в аркаде, соединяющей главную (южную) церковь с центральным надгробным храмом св. Михаила, странное углубление. В вырубке лежали три мраморных блока, каждый с двумя парными квадратными пазами, залитыми свинцом, следами стоявших здесь когда-то опор (Megaw, 1963). В этом месте источники описывают погребение императора Мануила I. Никита Хониат писал, что он «покоится под камнем темного цвета, сообщающего памятнику траурное настроение…
Кроме того, на пьедестал помещен красный камень длиной в человеческое тело, открытый для поклонения. Раньше он хранился в церкви в Эфесе и сказано, что он тот самый, на котором после снятия со креста Христа облачали в погребальные одежды и умащали». Об этом камне неоднократно упоминают, среди других реликвий, почти все «хождения» русских паломников в Константинополь, называя его «доской Господней», с объяснением, что на нее тело положили и отнесли к гробнице. На красноватом камне виднелись пятна «как от воска», которые считали застывшими слезами Богородицы.45 Размеры углубления довольно точно соответствовали тем, что дают описания паломников (пять пядей поперек, в длину человеческого тела), позволяя думать, что место определено правильно.
Об этой реликвии известно, что ее перевезли из Эфеса на 27-м году правления Мануила (1143-80), встретили с великим почетом в гавани дворца Буколеон, а император пронес ее на своих плечах от гавани до часовни Богородицы в Фаросе, где она оставалась 10 лет, пока ее не установили на могиле императора. Известно также, что эту доску он стремился получить специально с целью использовать как крышку или иную часть своего саркофага. Согласно позднему источнику, приводимому А. Миго, на камне, «где Иосиф Аримафейский омывал Спасителя после того как его спустили с креста», была даже стихотворная эпитафия (часть которой известна по тому же источнику), упоминавшая и о переносе самого камня. Камень оставался в монастыре вплоть до захвата Константинополя турками, после чего его перенесли в Сераль. Существует версия, что венецианцы предлагали выкупить святыню за 30 тыс. дукатов, но султан Мехмет II ответил, что не расстанется с нею и за 100 тысяч (как известно, турецкие правители относились очень ревниво к захваченным в Византии святыням). Затем след предмета теряется. Отметим, что в поле зрения остается его двойник — «камень умащения» («миропомазания»), который и сейчас можно видеть в храме Гроба Господня в Иерусалиме, где, по утверждениям владельцев, он находится с IV в.
Такие рассказы можно умножать почти бесконечно, причем среди них то и дело будут попадаться сюжетно связанные с археологией (чего стоит одно «Чудо Святого Копья» эпохи Первого крестового похода, которое так любили иллюстрировать позднесредневековые миниатюристы!)46 Такие сюжеты, как например, «Туринская плащаница» (в появлении которой упорно пытаются разработать «константинопольскую» версию) развернулись в уходящем столетии в прямо-таки детективные истории, самое сухое описание которых затягивает как авантюрный роман. Нет сомнения, что отдельная увлекательная работа по археологии предметов, почитавшихся в Константинополе священными, когда-нибудь будет написана и коснется в первую очередь наиболее чтимых там реликвий Богоматери. Нам же пора вернуться к истории открытия Других церковных древностей Византии.
4. Новые предприятия
Как уже говорилось, в изучении византийских древностей после Второй мировой войны в Европе и Америке совершился важный психологический и социальный перелом. Они наконец привлекли внимание не только ученых, но и более широких общественных слоев. Быстро развивались крупные научно-исследовательские общества и проекты, такие как издание «Энциклопедии византийского искусства» (RBK), первые выпуски которой вышли в 1964 г. в Штутгарте, или издание журнала «Cafhiers archaelogiques», вокруг которого объединилась группа ученых во главе с Андрэ Грабаром. Для этого был ряд серьезных политических и научных предпосылок, среди которых следует назвать эмиграцию в межвоенный период большой группы выдающихся византинистов из России, а после Второй мировой войны — активное включение в исследования новых институтов, прежде всего из США, обладавших значительными средствами для проведения работ. Уже в первой половине XIX в. французских, германских и английских ученых в работах на Востоке постепенно теснили представители первых американских университетов. Два из них, Йельский и Принстонский, заняли прочное место в исследованиях древностей византийского периода еще раньше; примерно в то же время, когда Кондаков и Успенский совершали свои «археологические путешествия» по Ближнему Востоку, большую программу исследований христианских храмов Сирии осуществил рано умерший специалист по архитектуре I–VII вв. Говард Батлер (1872–1922), Экспедиция работала восточнее Антиохии, в «земле святых столпников» V–VI вв., фиксируя величественные руины.48 Позже Йельский университет организовал работы в Дура-Европос и Герасе Особый путь в решении задачи исследования «переходного периода» от античной культуры к христианству выбрал Чарльз Морей (1877–1955), поставивший целью сформировать в Принстоне специальный центр по изучению раннехристианских, византийских и средневековых древностей. Ядром центра стал знаменитый иконографический «Индекс христианского искусства», первые шаги в разработке которого сделаны в 1917 г. Из экспедиционных проектов Принстона наиболее известен «Антиохийский» 1930-х гг. (см. ниже).49 Наряду с эмигрантами из России большую роль в развитии изучения церковных древностей средневековья в США в середине XX в. играли ученые, покидавшие охваченную фашизмом и войнами Европу, такие как Курт Вайцман, Гуго Бух-таль, Эрнст Китцингер и др. Они воспитали несколько поколений молодых американских исследователей-византинистов.
Благодаря всему этому, в послевоенную эпоху резко активизируют работы многие большие университеты (например, Мичиганский, которому принадлежит инициатива «Синайского проекта» 1956-60-х гг., с участием Принстона) и крупные музеи Америки.50
Важнейшим для США институтом, изучающим византийское наследие, стал во второй половине XX в. центр Гарвардского университета
Дамбартон Оукс (Вашингтон), возникший при поддержке принстонских ученых в 1940-х гг. Организуя исследования и проводя регулярные дискуссии (особенно известны ежегодные симпозиумы), он собрал плеяду выдающихся ученых, во многом определившую развитие византинисти-ки в мире.51 В институте создана небольшая, но яркая коллекция древностей, одна из лучших в мире библиотек и богатый архив по византи-нистике (фиксационные материалы, чертежи, копии фресок и т. п.; быстро пополняющийся фотоотдел). Периодическое издание института (DOP) и серия монографий (DOS) важны для истории церковной архитектуры, скульптуры, живописи, археологии и др.52 Дамбартон Оукс играет важную роль и в организации полевых исследований (одно из самых ярких — раскопки на Сара-Хане в Стамбуле). В послевоенный период особую роль в изучении древностей стали играть международные «византийские» выставки; в соответствии с этим возросла роль музеев.53
5. За пределами Константинополя
Выше мы уделили Константинополю особое внимание, но это не значит, что византийские церковные древности исследовали только в столице империи. Нужно хотя бы вкратце познакомиться с работами в провинциях Византии и на территориях, испытавших ее влияние. Начнем с европейской части. Находясь под владычеством Порты (и частично, в составе Австро-Венгерской империи) сколько-нибудь серьезных работ по христианским памятникам ни южнославянские народы, ни греки организовать не могли. Нельзя сказать, конечно, что в XIX или начале XX в. раннехристианские и средневековые памятники Болгарии, Сербии, Греции не изучали вовсе. Но местных ученых тогда среди исследователей было сравнительно немного, европейские же всегда обращали главное внимание на античные памятники (что, впрочем, позволяло в известной мере исследовать и раннехристианские). К этому были сравнительно толерантны «имперские» правительства, будь то турецкое исламское или католическое австро-венгерское, опасавшиеся развития «национально-конфессиональных» идей. Изучение средневекового и пост-средневекового церковного наследия оставалось в стороне и было в основном полем деятельности местных школ. В славянских странах они сформировались в значительной мере при поддержке специалистов из России; даже после освобождения молодые независимые государства обратились к средневековому прошлому не сразу — стимулом стала необходимость «самоидентификации», особенно сильная после трагических событий балканских войн 1910-1920-х гг.
Славянские соседи Византии
Русским ученым выпала совершенно особая роль в становлении исследований христианского периода в Болгарии, Македонии и Сербии. (Сумцов, 1914, краткий обзор первых томов ' «Известий на болгарското археологическо дружество»; Покровский, 1931; Въжарова, 1960). Мы уже говорили выше, что следовавшее за Продвижением русской армии на территории Оттоманской империи оживление изучения христианских древностей напоминало аналогичный процесс во французской Северной Африке. Там и тут из векового забвения, из-под наслоений ислама, высвобождались памятники, которые воспринимались как родовое, наследственное достояние наступавших. Но и разница значительна. В Магрибе практически не было населения, родственного французам в культурном, этническом и религиозном отношении, поэтому освоение имело безусловно колонизационный характер (так же как присоединение к России Крыма, большей части Кавказа, Средней Азии), Движение же русской армии по славянским Балканам воспринималось не только и не столько возвращением мифических прав на «культурно-государственное наследие», сколько освобождением родственных народов из-под чужеземного ига.
В Болгарии по-настоящему активная работа началась после освобождения страны русскими войсками в результате войны 1877 г., но за ней стояла уже довольно длительная предыстория. Первую крупную возможность ознакомиться с древностями Болгарии дала кампания 1828—29 гг.54 Общее историко-географическое описание Болгарии, составленное И. П. Липранди, включило уже главу «Древности»; «археологическими» можно назвать описания церквей в популярных «Письмах из Болгарии» В. Теплякова (1829); вообще в работах с этого времени обязательно упоминали о руинах христианских храмов. Так что адмирал А. С. Грейг был не совсем прав, утверждая, что «война не наперсница археологии». Впрочем, гораздо большую роль для знакомства с древностями Болгарии сыграл живой интерес к ним, вспыхнувший в русском обществе после войны. Удовлетворить его помогали учившиеся или служившие в России болгары, снабжая коллекционеров экспонатами и собирая сведения о случайных находках и открытиях (среди них была впервые упомянута, например, Боннская церковь). Путешествия для ученых из России по турецким провинциям после войны стали очень затруднительны, но не прекратились. Знаменитая историко-этнографическая поездка Юрия Венелина (1830) и последовавшие за ней работы составили эпоху в пробуждении интереса к национальным древностям, в том числе и в самой Болгарии.55
Ситуация резко изменилась после победы в войне 1877-79 гг. С первых недель управления русская администрация чувствовала свою ответственность за сохранение и изучение национальных древностей.56 Инициатором работ стал губернатор Софии Петр Владимирович Алабин (1878). В городскую библиотеку решено было собрать обнаруживаемые древности, что позднее позволило сформировать здесь отдел христианских памятников; была заказана съемка фресок Боянской церкви; в Тырново П. В. Алабин «нашел необходимым сделать первый шаг… к воскрешению древнейшей святыни этого старинного города, храма во имя 40 мучеников… обращенного в мечеть при завоевании турками»
(Цит. по: Въжарова, 1960). Особенно интересна инициатива раскопок руин Софийского собора, превращенного турками в склад, с которой Алабин обратился в Археологическую комиссию, указав исходные дан-
ные памятника и приложив материалы первичной фиксации, подробное описание состояния и даже «фотографический рисунок».57 Губернатор высоко оценил перспективы, допустив, что «если бы подвергнуть раскопкам внутренность бывшего алтаря, очертания которого обрисовываются сводами фундамента, то могли бы открыться следы глубокой древности. Полагаю, мог бы обнаружиться при этой раскопке пол алтаря, дожет быть, мраморный, или даже мозаичный, престол, жертвенник, обломки образов…» П. В. Алабин готов был взять на себя общую организацию и наблюдение за исследованиями — но ответ Археологической комиссии оказался чисто формальным (исследования XX в. покажут, что прав был губернатор).
Начало 1880-х гг. обещало очень быстрое развитие в Болгарии национальной археологии; материал поступал из самых неожиданных источников (например, при разборке старых турецких крепостей собрали хорошую коллекцию эпиграфики и скульптуры, сейчас в Эрмитаже), рождались новые проекты: в 1880 г. Географическое общество разработало план комплексной археолого-этнографической экспедиции в Болгарию. К сожалению, позади науки всегда маячит политика. «Нейтральная» тема создания в Болгарии своего Археологического общества обсуждается русским правительством совсем как политический вопрос, по которому завязывается специальная переписка. Вместо дорогостоящих экспедиций планируют организацию «центра влияния русской науки и политики на Балканах» в виде «Русского археологического института» в Болгарии. Легко догадаться, что сложности в русско-болгарских отношениях, возникшие в 1880-х гг. и закончившиеся разрывом, в корне Сменили отношение России к этим проектам. Ни один из них не был реализован, а оформление собственной болгарской научной школы заняло более двух десятилетий.58
Важным препятствием к изучению византийской церковной старины в Болгарии была «нелюбовь» к греческому духовенству и постоянные политические конфликты с Грецией. Посещавшие Балканы в конце XIX — нач. XX в. русские ученые (М. М. Сперанский, Ф. И. Шмит и др.) единодушно отмечали связанную с этим недооценку памятников средневекового прошлого. Историк М. Сперанский записал: «Археологическое изучение в Сербии и Болгарии оставляет желать еще весьма многого… Настоящий интерес к своему прошлому у сербов и болгар едва Только пробуждается, причем оба народа интересуются из этого прошлого преимущественно только тем, что стоит в связи с их политическими взглядами и стремлениями, в связи с национальными идеями небольшого народа, наконец, с тем, что так или иначе приятно щекочет самолюбие людей, только недавно почувствовавших себя на свободе и начавших сравнивать себя с другими, старшими в науке народами, стремясь поскорее найти у себя то, чем гордятся иные». (Сперанский, 1898, *5).
I Как показала деятельность РАИК, исследования византийских древностей Болгарии удобнее было организовать из Стамбула; согласно уставу, в круг деятельности константинопольского института входили все территории, когда-либо принадлежавшие Византийской империи, и дирекция стремилась к тому, чтобы связать Софию и Царьград в своего рода единую научную систему. Это было логичным и с политической точки зрения: многим казалось, что возвращение Константинополя в состав православных земель— вопрос ближайшего будущего. Ф. И. Успенский, испытывая особенный интерес именно к Болгарии, один за другим слал туда исследовательские и организационно-научные проекты.59
С 1890-х гг. роль русских ученых в изучении византийских древностей Болгарии стремительно возрастает. В очень непростых условиях проводятся первые хорошо оснащенные «археологические путешествия» и большие стационарные раскопки. В 1896 г. Ф. И. Успенский посещает городище Абобу на северо-востоке Болгарии и начинает здесь раскопки (см. ниже). Оказалась невероятно интересной и первая экспедиция в Македонию М. П. Милюкова и Ф. И. Успенского (1898), имевшая целью изучение эпиграфики (на которую раньше уже обращали внимание В. И. Григорович, А. Ф. Гильфердинг, архимандриты Амфилохий (Казанский) и Порфирий (Успенский). Экспедиция, однако, работала в гораздо более широком диапазоне. В ее отчете была сделана попытка не ограничиваться каталогом обследованных памятников (включавшим фрески, церковную утварь, надгробия и т. п.), но дать хотя бы приблизительную историю церковных древностей Македонии (с конца XI по конец XIII в.)60 «Изюминкой» среди находок экспедиции стала фиксация одного из самых известных и древних памятников славянской эпиграфики — сохранявшейся тогда in situ надгробной плиты с кириллической надгробной надписью-граффито по брату, матери и, вероятно, отцу царя Самуила и датой (993), открытой в 1888 г. в селе Герман (близ Пресны). В публикации ей был посвящен ряд статей (Успенский, 1899; Флоринский, 1899; Милетич, 1899).
Вскоре вторая македонская экспедиция, организованная Академией наук прямо из России, закрепила этот успех. В 1900 г. Н. П. Кондаков и его коллеги (историк П. Н. Милюков, филолог П. А. Лавров, архитектор П. П. Покрышкин) проходят очень близкий маршрут, осматривают, фиксируют и атрибутируют массу памятников. В заключении к отчету Н. П. Кондаков сформулировал задачи изучения славянских древностей на Балканах как особой ветви византийской археологии.61 В то же время Ф. И. Успенский, расширяя охват византийских и пост-византийских памятников, совершал археологические осмотры древних городов и отмечал полную бесконтрольность и хаос в работах на церковных объектах, например, Тырнова.
Исключительную роль в становлении болгаро-византийской археологии сыграли первые по-настоящему широкие расчистки и раскопки РАИК на древнеболгарском городище Абоба (Плиска). Пришедшиеся в основном на сезон 1899–1900 гг. раскопки под руководством Ф. И. Успенского дали уверенность в существовании здесь в прошлом столицы Болгарии. Была изучена масса погребений и храмов эпохи принятия христианства (конца IX–X в.), среди которых костница-реликварий, остатки базилики с руинами нижележащего крестообразного мартирия. Важность накопленных материалов заставила впоследствии обращаться к ним неоднократно, исследуя вопрос о начале христианской архитектуры на территории будущей Болгарии в раннехристианский период.63 Эти работы привели к дискуссии о местоположении первой столицы и к раскопкам в Преславе, в результате чего были открыты остатки нескольких церквей. (Успенский, 1908).64
После открытий в Болгарии конца 1890- 1900-х гг. показалось, что РАИК может и должен играть особую роль в исследованиях не столько Малой Азии, Сирии или Палестины, сколько южнославянских земель.65 Но работы на Балканах постоянно осложнялись национальными, религиозными и политическими противоречиями, в частности — разногласиями между греками, болгарами и сербами, поэтому большинство планов РАИК по Болгарии и, особенно, Сербии оставались на бумаге. В мае 1912 г. прошел первый Археологический съезд Болгарии, но развитие археологии сразу прервала война 1913 г., на которой погибли многие ученые (на Балканах, как нигде, остро ощущалось уже приближение Мировой войны). Кроме того, национальные кадры археологов и искусствоведов состояли пока из местной интеллигенции, часто не имевшей специальной подготовки; молодым государствам все еще было не до церковных древностей. Когда Ф. И. Шмит посетил в 1907 г. Балканы, восхищение средневековыми памятниками смешалось с ужасом от их заброшенности: «В Сербии и Болгарии с величайшим тщанием собирают и сохраняют все, что так или иначе напоминает отдаленную дославянскую эпоху римского владычества, с огромным рвением изучают вопросы доисторической археологии или римской топографии этой часта полуострова и с полным равнодушием взирают на гибель чрезвычайно ценных памятников славянской культуры и славянского искусства».66
Тем не менее были заметны и несомненные успехи. В Сербии изучение церковных древностей сгруппировалось вокруг журнала «Старинар» (Белград), существующего до сего дня. Делала первые шаги собственная школа археологов-византинистов и в Болгарии, под руководством Б.Филова активизировался Археологический музей. Обнаруженные материалы обрабатывали и публиковали, появились периодические и серийные издания.67 Особенно интересными оказались открытия в Софии (древней Сердике). Снос поздних построек в центре города и значительные раскопки, проведенные внутри и снаружи собора св. Софии (1910—11), открыли массу раннехристианских и средневизантийских памятников: базилику IV в., крипту с гробницей в апсиде, реликварий-костницу, каменные саркофаги и надгробные плиты, мозаики IV в. Огромное христианское кладбище, окружавшее церковь св. Софии Сердике, напомнило, что в 342-43 гг. именно она была местом первого Крупного собора восточных и западных епископов (Филов, 1913).6 Степень участия русских коллег в изучении церковной старины славянских
Балкан оставалась, однако, очень высокой вплоть до Первой мировой войны, Болгарию часто посещали известные археологи (М. И. Ростовцев, В. А. Городцов и др.).
После революции 1917 г. и гражданской войны в России непосредственные связи с нею ослабли, но зато Сербия и Болгария дали приют многим русским ученым-эмигрантам. Те, в свою очередь, активно участвовали в исследовании средневековых древностей, оказав влияние на формирование местных научных школ. Два года (1920-22) проведет в Болгарии Н. П. Кондаков, читая курс христианской археологии в университете Софии, исследуя некрополь Софийского собора, церкви Бояны и Преслава. После отъезда в Прагу и создания нового семинара по восточнохристианскому искусству связь станет постоянной благодаря взаимному интересу.69
Старался наладить преподавание византийского и средневекового искусства в университете Софии живший там в 1919-23 гг. А. Н. Грабар. Он успел собрать материалы для серии статей по болгарскому церковному искусству VI–XVII вв., а позже опубликовал книгу, на десятилетия ставшую основой его изучения (Grabar, 1928). Одна из самых известных работ, о «двухэтажных церквях-гробницах», положила начало длительной дискуссии (Грабар, 1924; Брунов, 1927). Грабар обратил внимание, что среди болгарских «костниц» выделяются двухярусные церкви с погребениями в нижнем уровне и возвел их генетически непосредственно к раннехристианской погребальной архитектуре. Это позволяло пролить некоторый свет на проблему происхождения мартирия и, как показал позднее Н. И. Брунов, представить московские монастырские церкви на подклетах как позднейший вариант той же традиции, «передаточным звеном» которой становилась Болгария. В основе гипотезы лежало само выделение двухэтажных церквей как особого типа, который мог быть в силу этого наделен известным функциональным и литургическим своеобразием.70 Важным элементом в гипотезе казались и вероятные закавказские прототипы подобных сооружений, раннее развитие которых наблюдали в Армении и Грузии.7’ Однако в дальнейшем появились сомнения в существовании, так сказать, «базовой группы» объектов. Недавно Б. Пенкова пересмотрела основные памятники, на которых основана гипотеза Грабара, придя к выводу, что говорить об особом типе нет никакой необходимости, группа составлена из совершенно разнородных, лишь внешне схожих памятников.72 Однако встреченная в Чернигове уникальная для Руси двухэтажная церковь-усыпальница конца XII в. и некоторые возможные аналоги в Константинополе показывают, что вопрос о них как особом типе памятников далеко еще не закрыт.73
С 1920-х гг. изучение славяно-византийских и позднесредневековых церковных древностей Болгарии развивалось уже самостоятельно. Особую роль, как и повсюду, играли архитектурно-археологические исследования церквей, такие как раскопки «Круглой церкви» эпохи Симеона в Преславе, с ее изумительными поливными керамическими иконами и мраморами. В 1920 г. «Дружество» сменил Болгарский Археологический институт, за чем последовала серия открытий, осветивших историю раннехристианской архитектуры Болгарии IV–VI вв. («Красная Церковь» в Пловдивском округе (1921); Беловская базилика, изученная на средства Т. Уиттмора (1924) и др.). Специально созданное Архитектурное бюро много лет занималось памятниками Несебра XIII–XV вв и реставрацией Софийской церкви. Работы в столицах Болгарии (Тырнове, Плиске, на Преспе) и в приморских городах (Варна) давали все новые Материалы.
Известное место в исследованиях славянских Балкан, начиная с Межвоенной эпохи, принадлежит зарубежным ученым, работы которых стали особенно активны с 1960-х гг. Например, А. Г. Оултером в 1980-х гг. раскопаны большая и малая базилики в Никополе на Истре (Северная Болгария) (Poulter, 1994). Раскопки руин церкви св. Ахилла в столице царя Самуила на оз. Малое Преспа заставляют вспомнить русские экспедиции второй пол. XIX в. Из трех обнаруженных там погребений один аркосолий содержал скелет воина, который определили как останки царя Самуила; особый интерес представляет крышка саркофага с рельефом, изображающим верблюдов (работы Н. Мутсопулоса, университет Фессалоник (1966-70): Андроновски, 1971; Мутсопулос, 1989).
В период после Второй мировой войны СССР восстановил и достаточно активно поддерживал контакты с учеными Югославии и Болгарии, так что можно говорить о сложении более или менее единых в методическом отношении школ исследования средневековых церковных древностей. За последние десятилетия, после выхода в свет ряда основополагающих работ по монастырским, церковным и погребальным древностям средневековья, написанных крупными византинистами Слободаном Чурчичем, Даницей и Светланой Попович и многими другими, все более заметным становится «обратное» влияние балканских исследований на ход изучения церковных древностей в России. Их материалы рисуют средневековую церковную культуру Балкан как достаточно самостоятельную, но тесно связанную с Византией, Западной Европой и Русью.74
Памятники Боснии XIII–XV вв., напротив, показывают прямую зависимость от искусства католической Европы, что подтвердили интереснейшие раскопки капеллы-усыпальницы в королевском дворце в Бобоваке (Центральная Босния), где П. Анделичем в 1960-70-х гг. обнаружены «готизированные» надгробия и саркофаги (Andelic, 1973). О том же говорит итог начатой еще в XIX в. западноевропейскими путешественниками работы по сбору, публикации, интерпретации важнейшей для истории христианских древностей Балкан общности артефактов — каменных надгробий северо-западных областей полуострова XIII–XVI вв., «стечцов». Многие из них несли, кроме надписей, выразительные рельефы в фольклорном стиле, иконографически восходившие к мотивам позднего средневековья и Ренессанса. Рельефы пытались интерпретировать то как выражение языческих представлений южных славян, то как отражение догматического своеобразия ереси богомилов, что породило горячую дискуссию. Оформившись в конце XIX в., основные точки зрения просуществовали до 1970-80-х гг. Составление полных сводов надгробий, трезвый анализ изображений и надписей в контексте археологических материалов привели к выводу об их принадлежности феодальной знати, священству и крестьянам эпохи Боснийского королевства. Изобразительные мотивы толкуются как народные переработки широко распространенной в пост-средневековой Европе погребальной пластики (Wenzel, 1962; Wenzel, 1965; Vego, 1962–1970; Beslagic, 1982 и др. его работы).
Греция
В Греции до Первой мировой войны представление о церковных памятниках древнейшего периода, IV–VII вв., было самым смутным. Объекты этого времени считались единицами и о нем судили в основном по редким сохранившимся храмам (прежде всего в Фессалониках). Средневизантийский и поздний («латинский») периоды были, конечно, изучены лучше, но в основном искусствоведами, а не археологами. Решающее значение для создания общей картины развития христианских древностей Греции имел период широкого археологического открытия храмов конца IV — нач. V в., начавшийся с середины 1920-х гг. и продолжающийся, в общем, по сей день, хотя основные результаты обозначились в 1940-50-х гг. Уже в 1929 г. Г. Сотириу опубликовал данные по 37 греческим базиликам; сводка Ш. Дельвуа за конец 1920-х — 40-е гг. насчитывала 75 памятников христианского зодчества; А. Орландос к 1954 г. дополнил ее более чем двумя десятками зданий. К началу 1970-х гг. в обороте было уже около 300 раннехристианских памятников Греции, в большинстве изученных раскопками. Так что П. Лемерль, приступая в 1947 г. к разработке типологии базилик Греции, имел к этому все основания. Работы шли буквально всюду, как на материке, так и на островах Архипелага; их возглавляли известные греческие археологи Сотириу и Орландос (Delvoye, 1942; Lemerle, 1947; Orlandos, 1957; Полевой, 1973, 11–13; Frend, 1996).
Базилики, открытые по всей стране, поражали роскошью; Орландос полагал даже, чго следует выделять Грецию как особую область раннехристианских древностей. Выяснилось, что греческие церкви имели сходный план, декор и часто очень большие размеры, не уступавшие храмам античности. Длина базилики в Лехее (Коринф) превосходила 100 м, в Никополе (Эпир) — 60 м, причем все пять нефов устилала мозаика. Дорогая мозаика и резьба по мрамору украшала самую большую базилику (D) в Неа Анхиалос (Фессалия). Ее приподнятая бема несла драгоценный киворий, а синтрон с креслом в апсиде подчеркивал роль епископа в литургии. Церкви были трехапсидные, с полукруглым центральным выступом (многоугольный, обычный в Риме, нехарактерен). В Греции, действительно, складывался особый стиль церковной архитектуры, ориентированной в первую очередь на Сирию и западные провинции, а не на Константинополь. Проводником этого архитектурного течения, захватившего и македонские храмы (например, открытый в Стоби епископский собор рубежа IV–V вв.) выступали Фессалоники.
Похожую картину рисовали и давно известные комплексы античности. Когда в 1950-х гг. обратились, наконец, к агоре Афин (которая интересовала, как мы помним, еще архимандрита Антонина) со специальной Целью изучить не только классику, но и средневековый период, выяснилось, что ее руины пережили в христианскую эпоху новый расцвет (раньше «концом цивилизации» здесь археологи считали нашествие ге-рулов 267 г.). В V в. храм Гефеста на агоре превратили в церковь; так же Датируются и первые надписи христианского содержания. Аналогично были перестроены в церкви Парфенон и Эрехтейон на Акрополе, сохранявшиеся вплоть до общего разрушения аваро-славянским нашествием 580 г. (жизнь там еще лет сто продолжала теплиться, пока не замерла Совсем). В Филиппах раскопки позволили проследить, как христианизация отражалась на жизни города. В новом, северном конце форума вырос христианский комплекс (церковь с баптистерием, атриумом и парадной лестницей, ведущей прямо с форума) и к нему постепенно сместились со старой части площади все общественные центры. Диггве (о работах которого в Салоне говорилось выше) в Фессалониках вел раскопки вокруг «Ротонды» (ц. св. Георгия) с ее знаменитыми ранними мозаиками, установив, что мавзолей перестроили под церковь примерно через сто лет после смерти императора Галерия. Так было доказано, что языческие здания III–IV в. обращались в церкви уже в начале V в.75
Многочисленные находки нарисовали процесс постепенного охвата христианством, как массовой религией, западных провинций Римской империи к концу IV в, ее принял и высший слой горожан: траты, которые мог себе позволить член христианской общины в Греции, внушают уважение; на кладбище Коринфа (раскопки Американской школы в Афинах) одна только могила стоила полтора золотых солида! Яркую картину короткого расцвета и гибели греческой цивилизации раннехристианского периода дали руины «Царицына Града» в урочище между Нишем и Скопле (византийские памятники здесь начали изучать в 1937 г., а закончили в 1947 г. (Академия наук Сербии). Из этой небольшой деревни происходил родом император Юстиниан, в память о чем он выстроил там большой город с епископской резиденцией и по меньшей мере четырьмя церквями; по акведуку за многие мили подвели воду из источников; главную улицу украсили рядами колонн. Но городу было отпущено всего 75 лет процветания (ок. 550–625), после чего на его месте остаются только славянские хижины и лепная керамика (здесь нет монет, чеканенных позже правления Фоки, 602–610 гг.). Можно напомнить о сходной судьбе Салоны, в которой последняя датированная надпись относится к 612 г., а в 641 г. мощи мучеников переносят оттуда в Рим.
Молодая христианская цивилизация Греции обещала много, но варварские вторжения полностью сокрушили ее в момент расцвета. Почти все базилики погибли в огне пожаров. Беглецов материковой Греции приняли острова Архипелага. Их население тоже было крещено не позже начала V в., поэтому храмы здесь обнаруживают один за другим, особенно на Кипре, Лесбосе, Косе, Делосе и Крите. Раскопки дают пестрый материал, рисующий наглядные картины взаимопроникновения старых и новых традиций, от ранней античности до открывающегося средневековья.
Например, всего в миле от знаменитого центра минойской цивилизации, древнего Кносса, и вблизи Гераклеона была построена большая церковь, существовавшая до правления Ираклия (610–641). При раскопках (1958) обратили внимание на очень сильное (40°) отклонение ее оси от восточной ориентировки. Кроме того, было похоже, что строители создали себе ряд совершенно лишних затруднений. К северу осталась незанятой хорошая ровная площадка, храм же поставили над склоном так, что западная часть «повисла», а восточную пришлось вкопать на 2.5 м в глубину, сквозь руины эллинистической и римской эпохи. Однако это не случайно. Храм намеренно поставили над кладбищенским участком, где почва была сплошь покрыта могилами. Одна из каменных гробниц заняла почетное место внутри церкви, в северо-восточном углу главного нефа; крышка ее было богато украшена кубиками мрамора и порфира. Над местом, где должна покоиться голова, вмуровали дно маленького черного минойского кубка с рельефом и сквозь него пробурили дырочку для совершения возлияний. В ногах скелета стоял стеклянный сосуд. Видимо, именно это почитаемое погребение, так же как желание поставить храм прямо на кладбище, заставили отказаться от более удобных для строительства соседних участков.76
Благодаря работам второй-третьей четверти XX в. христианские памятники Греции были изучены с достаточной подробностью, но древности средне- и поздневизантийского периода привлекали сравнительно меньше внимания археологов, зато ими много занимались искусствоведы и историки архитектуры. В последние десятилетия древностями Средневековья занимаются все охотнее. Целый ряд работ посвящен отдельным типам артефактов средневизантийского периода: амвонам, капителям, саркофагам и т. д. Начинают выходить специальные издания, ^освященные археологии периода «латинских королевств» на материке И островах.77 Чрезвычайно важную роль играют конференции и публикации по «сквозным» темам, например, по истории погребального обряда Византии в его археологическом аспекте. (Snively; Sevcenko; Curcic; Teteriatnikov и др. в сборнике. GOTR, 1984). Внимание ученых особенно привлекают отдельные островки поздневизантийской культуры, прежде всего многократно упоминавшиеся Фессалоники — город, ключевой для контактов славянского и византийского миров, с его «хрестоматийной» базиликой св. Димитрия, мозаиками, фресками и некрополями, а также монастырские комплексы Афона, Метеоры и др. (Kourkoutidou-Nikolaidou, Tourta, 1997; Thessalonique, 1987; Spieser, 1984, Mount Athos, 1997).
Ближний Восток
Много неожиданных открытий принес XX век изучению византийских церковных древностей в Малой Азии и на Ближнем Востоке, где процесс шел несколькими различными путями. После Первой мировой войны работы получили мощный толчок благодаря введению мандатов на управление территориями Сирии, Палестины и Иордании, что дало возможность вести сколь угодно широкие обследования и раскопки. Турция, напротив, до конца Второй мировой войны оставалась достаточно закрытой страной; особенно это касалось Внутренних районов Анатолии, говорить о полной обследованности которых нельзя и сегодня. Даже возникший в середине-второй пол. XX в. Глубокий интерес к богатейшему в археологическом отношении полуострову, который стал настоящим «полигоном» изучения многотысячелетней истории человечества (от «неолитической революции» и перехода к производящему хозяйству, раннего бронзового века; памятников ^еттской цивилизации и «гомеровской» эпохи — до античной Греции и Зллинизма) не заставил обратиться к полному и массовому изучению Памятников византийского времени
Это не значит, конечно, что экспедиций не было совсем. Более того, многие из них не уступят пальму первенства тем великим открытиям, о которых говорилось раньше. Напомним хотя бы о таких известных работах, как полные раскопки (1950-70-е гг.) комплекса «Алахан-ма-настыри» Британским институтом в Анкаре под рук. Мишеля Гофа (прерваны смертью последнего). Гоф определил, что главная церковь имела башнеобразное балочное завершение, а купол не был распространен в Малой Азии до правления Зенона.78 Пещерные памятники внутреннего района полуострова, Каппадокии, традиционно считающиеся монастырскими, всегда привлекают особое внимание, но в последние десятилетия оно явно возросло. Предложенные еще Я. И. Смирновым даты «пещерных монастырей», в основном не ранее X в., оказались верными и были позже подтверждены Н. Тьерри, Л. Родли и другими исследователями, для которых стали предметом углубленного изучения.79 Недавно другим ученым из России, давно работающей в США Наталией Тетерятнико-вой, осуществлен ряд трудных «фиксационных» экспедиций и выделены важные признаки, отличающие литургическую организацию скальных церквей Каппадокии.80 Выяснилось также, что скальные храмы лежат не в изолированных или удаленных от поселений местах. Наоборот, они были тесно связаны с узлами дорог, группами деревень, городами, являлись частью довольно сложного социального контекста. Даже несомненные монастыри и отшельнические «скиты» зависели от местных ктиторов, что показывает и организация пространства в храме, его роспись, погребальная практика и пр. Роберт Остерхут, один из крупнейших современных специалистов по византийскому церковному зодчеству, высказал недавно сомнение в верности сплошной атрибуции скальных каппадокийских церквей как монастырских и предложил рассматривать эти памятники в более широком археологическом контексте. По-видимому, мы можем наблюдать постепенное зарождение важной интерпретационной дискуссии.81
Разумеется, исследования христианских древностей велись и на побережье Малой Азии, в городах, охваченных деятельностью апостолов первых веков и последующим византийским церковным строительством. Среди особенно успешных — долгие (и далекие еще от окончания) раскопки Эфеса, главного порта и столицы «провинции Азия», где стояло когда-то одно из семи чудес света, храм Артемиды, и собирались вселенские соборы. С городом связаны воспоминания о проповеди апостолов Павла и Тимофея, жизни евангелиста Иоанна, Марии Магдалины, дочерей апостола Филиппа и Девы Марии. Особо почитаем был св. Иоанн, живший на холме над Артемисионом, и, по преданию, там же похороненный; пилигримов привлекала пещера «Семи спящих отроков эфесских». В общем, Эфес был чрезвычайно богат христианскими памятниками (Foss, 1979; McRay 1991; Frend, 1996, 138–140, 190–195).82
Город делится на две части — античную и средневековую. Над местом погребения св. Иоанна, на холме в 2 км от города, Юстиниан I поставил огромный храм (близкий по плану к Апостолейону Константинополя), который после катаклизмов VII–VIII вв. стал городским собором и центром всей округи. В XII в. его окружили стенами, превратив в город, античные же кварталы совершенно запустели, став «легкой добычей» археологов XIX в., которые сперва занялись «языческим» Эфесом. благо он лежал, практически необитаем, в стороне от нового города.
Честь открытия византийского Эфеса принадлежит австровенгерским археологам-античникам, которые, приступив к изучению его «городища» (1895 г., Рудольф Хеберди), использовали самые современные в ту эпоху методы и вели работы с заслуживающим уважения упорством.8 Только через семь лет, в 1902 г., Хеберди, систематически исследуя квартал за кварталом, открыл первую византийскую церковь. В 1904 г. он добрался и до руин большой базилики вблизи порта. Посвященная Деве Марии, она, по-видимому, была первым кафедральным собором Эфеса и, возможно, местом проведения трех «монофизитских» вселенских соборов (431, 449, 475). Изучение базилики Богоматери и особенно ее некрополя с большим успехом продолжалось и позднее, вплоть до 1984-86 гг.85
Первая мировая война и крушение обеих монархий, австрийской и турецкой, должны были, казалось, положить конец работам в Эфесе. Они действительно были прерваны и в 1919 г. греческий археолог Сотириу даже попытался начать работы на церкви св. Иоанна. Но в послевоенный период новое австрийское государство изо всех сил поддерживало работы своих археологов в Малой Азии.86 В 1926 г. во главе возобновленных раскопок Эфеса стал Йозеф Кейл, работавший в Малой Азии с 1890-х гг. Думали продолжить исследования храма св. Иоанна — но материал увлек в сторону, предложив неожиданно удачный «пролог». Кейл обратил внимание на кладбище неподалеку, где сотни могил группировались вокруг церкви V в., для крипты которой использовали природную каверну. Это был известнейший паломнический комплекс: пещера, укрывавшая, по преданию, «Семь спящих отроков» от гонителей с Мредины III до начала IV в. Евлогии отсюда равно ценили и в средневековой Руси, и по всему Средиземноморью, и на далеком Кавказе. Его посещали и после захвата города турками (последнее описание осталось от 1444 г., за десятилетие до падения Константинополя (Keil, 1931; Keil, 1929).
После такого замечательного открытия можно было вернуться к «св. Иоанну». Раскопки были трудные, но результативные. Рухнувшая церковь V в. оставила настоящую гору мусора и несколько сотен рабочих трудились над ее удалением два сезона, что живо напоминает ситуацию, с которой на 70 лет раньше столкнулись при раскопках в Мирах). Удалось установить, что в IV в. место над могилой евангелиста отметили Юленькой квадратной часовней, которую постепенно обстраивали и увеличивали, пока не получилось большое здание крестообразного плана. При Юстиниане (одна из капителей несла монограммы императора и жены Феодоры) оно достигло гигантского размера (110 м в длину).
Его венчали центральный купол и пять дополнительных; на запад тянулся нартекс и атриум, с севера позже достроили баптистерий и скевофилакион (Keil, Hormann, 1951).
В Палестине, Сирии и Иордании расцвет изучения христианских древностей начинается значительно раньше, примерно с 1920-х гг Может быть, самый показательный случай — Гераса (Декаполис) в Трансиордании, исследованная в 1928-30 гг. Дж. У. Кроуфутом, а с 1980-х гг. — международными экспедициями под эгидой Департамента древностей Иордании.87
Как и Дура-Европос, македонско-эллинистическая Гераса развилась в римскую «колонию» со смешанным арабо-греческим населением; при переносе столицы в Константинополь город пережил новый расцвет Обилие надписей н церквей (всего их было не менее 15) позволило Кроуфуту изучить, как именно город превращался из языческого в христианский в IV–V1 вв. Во II-III вв. главной святыней здесь был еще храм Артемиды, но в правление Констанция II (337–361) появились христианские постройки. В 350-х гг. в Герасе возводят огромный (45–50 м длины) собор, причем Артемисион становится для строителей чем-то вроде каменоломни. Если в IV в. торжество новой религии подчеркнула постройка только двух храмов (один из них занял часть огромных пропи-лей святилища Артемиды), то постепенно их число достигло по крайней мере полутора десятков. Стоявшую на холме синагогу в конце концов тоже превратили в церковь, переориентировав ее с западного направления (к Иерусалиму) на восток и положив поверх мозаик, изображавших Ноев ковчег, новые, еще более роскошные, но уже с христианскими сюжетами.88
К VI в. трансформация города была завершена.89 Последнюю церковь поставили всего за три года до персидского нашествия (613). Гераса оставалась христианским городом еще примерно сто лет; затем археология фиксирует начало кампании по уничтожению изображений живых существ на мозаиках и разрушение церквей. Впрочем, настоящий конец принесли не люди, но боги. В 746 г. город сокрушило страшное землетрясение: археология показывает, что каменщики и штукатуры бросили инструменты на том месте, где оно их застало, и ушли, чтобы больше не вернуться.
Если в Герасе работали ученые из Йеля, то в Антиохии на Оронте, огромном христианском центре (той митрополии, подступы к которой когда-то преграждал Дура-Европос) в 1932 г. начал раскопки Принстонский университет и музей Лувра. Важнейшей в архитектурном отношении считают находку мемориальной капеллы в память епископа Бабила (387), построенной в форме равноконечного креста.90
Еще более интересны оказались разведки и раскопки вокруг Антиохии и на Сирийском нагорье, которые можно было беспрепятственно вести в годы французского мандата. Обследования, широко применявшие аэрофотосъемку, выявляли не только руины храмов, служебных и оборонительных построек, но и территории, на которых монастыри вели свое хозяйство, поля злаков и оливковые плантации. Владения (в ряде случаев восходившие к V в.!) были обнесены стенами, причем при каждом монастыре обнаруживалась своего рода «подмонастырская слободка»— деревня, населенная наемными или зависимыми работниками (что напоминает о храмовых хозяйствах эпохи язычества). Иными словами, монастыри оказались мощными земледельческими предприятиями, зависимость от которых сельского населения постепенно увеличивалась. Обнаружилось также, что плотность населения в Сирии византийской эпохи была чрезвычайно велика; в окружении столь многочисленных жилых объектов вряд ли возможно вести отшельническую жизнь (Tchalenko, 1953-58; Festiguere, 1959; Кауфман, 1961).
Вообще Сирии в довоенные десятилетия чрезвычайно повезло и с обстановкой исследований, и с учеными (см. выше о работах Батлера и Др.) Свобода рук, прекрасная сохранность памятников, заброшенных с VII в., возможность исследовать поселения целиком — позволяли изучить социальное устройство жизни в древности, включая взаимоотношения общины, храма и монастыря; литургическое планирование церквей, их архитектурные элементы и строительную технику. На основе этих материалов во Франции были созданы труды Жана Лассю и Жоржа Чаленко, ставшие эталонами функционального и историко-культурного подходов (см. гл. IV). О вкладе Лассю уже говорилось; ему не только Удалось разработать метод восстановления древней литургии по архитектурным элементам и другим материальным следам. Он сделал и важный шаг к всесторонней трактовке памятников церковной архитектуры как исторических источников, обратив особое внимание на социальную и, так сказать, финансовую сторону возникновения и эксплуатации храмов, собрав для этого всевозможные свидетельства. Оказалось, что в Сирии и вообще в византийской провинции церкви чаще строили вскладчину владельцы богатых имений, хотя известны и случаи общинного строительства, на собираемые пожертвования. Поскольку иерархия выражена в ранних сирийских храмах очень слабо (в них обычно нет нартекса, жертвенника и диаконника, алтарной преграды), можно вспомнить о «демократических» формах литургии раннего христианства, по-видимому, отражавших устройство общества в целом (Lassus, 1947).
Признанным образцом исторического подхода к реконструкции жизни общества и церкви по археологическим остаткам считается исследование Жоржем Чаленко аграрных поселений северной Сирии (Tchalenko, 1953-58). Здесь строительство вели из огромных каменных блоков, поэтому не только церкви и монастыри, но даже покинутые дома и хозяйственные постройки с масличными прессами сохранились почти без разрушений. Их можно было впервые наблюдать внутри реальной жизненной ситуации (экономической и социальной). С особой полнотой и конкретностью удалось увидеть и архитектурно-литургическое развитие храмов.91
Война существенно изменила течение работ, но на Ближнем Востоке она, как ни странно это звучит, не нанесла большого вреда исследованиям; более того, в ходе инженерных работ постоянно делали важные открытия. Это объяснялось как сравнительно недолгим периодом активных военных действий, так и углубившимся уже пониманием важности памятников культуры и необходимости заботы о них в любых условиях. Благодаря этому англичане, воевавшие в Египте, смогли внести значительный вклад в изучение христианских древностей Африки. В экспедиционном корпусе была даже создана специальная служба по охране руин (бригадным генералом Мортимером Уилером, известным до войны ученым). Руководил ею не кто иной, как Уорд-Перкинс (см. гл. IV), осуществивший целый ряд обследований. Например, в июле 1942 г. он «получил возможность на досуге изучить вместе с профессором… Уилером» руины одного из самых славных в раннехристианском мире паломнических центров, святилища Абу Мина (IV–IX вв.; в пустыне Марциют, 45 км юго-западнее Александрии). Евлогии, сделанные здесь и освященные на могиле мученика эпохи Диоклетиана — «ампулы святого Мины» (с изображением святого, стоящего между двумя верблюдами) — расходились в невероятном количестве, достигая отдаленнейших углов мира; их ценили и в древней Руси, и даже в Средней Азии.
В результате последующих работ открыли целый город, полностью сложившийся вокруг гробницы уже в V в. и состоявший из «священного участка», окруженного стеной, с площадями и улицами, обстроенными колоннадами, странноприимными домами и банями, домами клира и складами, рассчитанными на прием тысяч постояльцев-паломников. Снаружи лежал поселок мирян, со вполне беспорядочной планировкой, в котором были рассыпаны маленькие кладбища (возможно, семей знати из Александрии) и еще два церковных комплекса, восточный из которых использовала община отшельников (ок. 100 человек).92
Лучшие образцы комплексного исторического «перекрестного» анализа археологических материалов, литургической практики и церковной архитектуры доисламского Ближнего Востока смогли дать, благодаря работам в Сирии эпохи мандата, все же французские исследователи. Не случайно, что именно французский ученый Ноэль Дюваль в одной из последних сводок работ в Палестине и Иордании подчеркнул исключительную надежность и богатство археологических свидетельств, обеспечивших возможность синтеза письменных, материальных и иконографических источников, доходящую до создания новой отрасли с собственным названием: «литургическая археология». (Сводка охватывает все церковные памятники, исследованные к началу 1990-х гг., от маленьких меморий до соборов с замечательными мозаичными полами: Noel, 1994; ср.: Donceel-Voute, 1988).
В Палестине научные школы долго соперничали. Еще в 1865 г. был основан «Фонд исследований Палестины» (Palestinian Exploration Fond), Ориентированный на период Ветхого Завета, но особенно активными на Рубеже XIX–XX вв. были исследования французской доминиканской Библейской школы, славу которой составили имена Винсена и Абеля, поставивших целью исследовать базилики эпохи Константина в Иерусалиме (началом послужило открытие комплекса на Масличной горе под руководством А. Лагранжа). Позже Школа предприняла ряд впечатляющих раскопок, сохраняя лидерство в 1920-30 гг. (например, открытие массивных плит, покрывавших двор крепости Антония с северо-западной стороны от участка иерусалимского Храма, идентифицированной с «лифостротоном», или «вымосткой» Евангелия от Иоанна (19:13). После Второй мировой войны деятельность Школы оживили находки рукописей Кумрана и энергия ее руководителя, отца Ролана де Во (см. гл. I).
Ситуация существенно изменилась, когда Палестина стала подмандатной территорией Британии (1934-48), что сразу расчистило дорогу для «Фонда исследований Палестины», в котором работали такие ученые, как У. Харви и Э. Ричмонд. Состязание и сотрудничество разных групп исследователей, работавших в нестабильной политической обстановке, осложняемой старыми конфессиональными противоречиями, проблемами собственности на землю и т. п. имело важный положительный результат: огромный опыт работ, накопленный доминиканцами Библейской школы, соединился с техникой, методикой исследования и анализа профессиональных археологов.
О работах ученых-францисканцев, активнейших полевых исследователей, подробно говорилось выше в связи с критикой попыток археологического изучения первохристианских общин II–III вв. близ Иерусалима. Но нельзя не упомянуть об их роли в изучении первых монастырей Палестины и особенно послевоенных работ на территорий Иордании, где францисканский иерусалимский центр и Иорданская служба древностей на редкость удачно работали сообща под руководством отца Пиччирилло. Опыт «францисканской школы» использовали для раскопок в самых отдаленных областях Южного Ливана, Иудейской пустыне и пустыне Негев. Всемирную славу этим работам обеспечило открытие мозаик Иордании. Грандиозные панно устилали полы всюду, где было достаточно места: в церквях, часовнях, официальных зданиях и жилищах. Еще в 1937 г. раскопки Ролана де Во в маленькой церкви Мааин, неподалеку от давно знакомой Мадебы, дали еще одну «карту-мозаику», сделанную, быть может, тем же мастером, с обозначением 24 городов и храмов Палестины, включая Иерусалим, Эммаус, Газу, Ашкелон и др. (De Vaux, 1938; Frend, 1996, 238, 261). Мозаики показывали, что во второй половине правления Юстиниана, хотя процветание Византии сменилось упадком, провинции в Иордании сохраняли благосостояние вплоть до начала VIII в. (см. ниже).93
В послевоенный период исследования христианских древностей Палестины и соседних стран стали развиваться с невиданной быстротой. Прекращение «мандатов» и возникновение независимых государств (Сирии, Иордании, Ливана) на время ослабило возможности бесконтрольных работ на их территориях, но зато активность национальных служб охраны памятников, вкупе с резко возросшими материальными возможностями совместных экспедиций и поистине всемирным интересом к археологии этого района позволили быстро наверстать упущенное. В последнюю треть века наблюдается настоящий взрыв полевых исследований памятников византийской эпохи, особенно заметный на территории Израиля.
Археология в этой стране считается одним из национальных приоритетов (что объяснимо как характером экономики, ориентированной на привлечение капиталов извне и развитием туристического бизнеса любого рода, так и патриотической потребностью формировать надежный фонд источников по национальной истории). Конечно, главный интерес вызывали ошеломляющие открытия, вроде рукописей Мертвого моря и остатков крепости Масада. Но одновременно велись все более широкие охранные раскопки, связанные с быстрой застройкой и освоением древних земель. Хотя основное внимание уделялось библейскому периоду и античной эпохе (до разрушения Второго храма), а при исследовании христианских древностей подчас возникали затруднения (вытекающие из того, что государство в большой степени сохраняет национально-религиозный характер) — их в основном удавалось преодолеть.94 Только за 1948-54 гг. израильский археолог Ави-Йохан изучил до полутора десятков церквей и монастырей, которые в византийский период отмечали буквально каждое поселение. Оказалось, что в V в. приток населения превратил Палестину на 100 лет в одну из населеннейших христианских территорий, что сказалось и на более широкой культивации земель пустыни.95
Исследования по археологии византийской Палестины и всего Ближнего Востока приобретают все более интернациональный и меж-конфессиональный характер; один за другим следуют международные проекты.96 Одновременно раскопки ведут на крохотных церквях, затерянных в пустынях, и на самых крупных и знаменитых комплексах, исследования которых насчитывают сотни лет, в том числе на храме Гроба Господня 97 Результатом стал настоящий водопад полевых открытий в последние десятилетия, с трудом поддающихся учету и обобщению.98
Подводя общий итог изучения христианства в Палестине на юбилейном МКХА, израильский археолог Йоран Цафрир назвал ошеломляющую цифру поселений византийского периода: только к западу от р. Иордан их изучено более тысячи. Этому соответствует и объем открываемых церковных памятников, часто фантастически сохранных и способных рассказать (особенно благодаря надписям мозаик) буквально все о своей истории: о датах, донаторах, правящих епископах, даже масте-рах-строителях и мозаичистах. Выяснилось, что в Палестине при Юстиниане жило примерно две трети христиан и одна треть иудеев (обнаружено ок. 150 синагог этого времени; судя по материалам некоторых городов, взрыв строительной активности продолжался и при Анастасии). Конечно, ведут исследования и более поздних христианских древностей, памятников средневекового монашества и церковной жизни эпохи «латинских королевств» (Crusader, 1982; Journeys, 1992; Pringle, 1993; Kuh-nel, 1994; Folda, 1996).
В обзорной работе начала 1990-х гг. Цафрир писал суммарно о нескольких тысячах (!) христианских храмов, обследованных на небольшой по площади территории Палестины (ACR, xi). Их остатки, особенно планы зданий; организация и зоны совершения богослужений, расположение и форма алтаря; присутствие мощей; реликварии; помещения для клириков; амвоны; дополнительные столы для приношений; способы освещения и др. позволяют судить не только об искусстве и архитектуре, но частично и об элементах литургии. Например, о положении молящихся, клириков и мирян, в церкви вообще и особенно относительно алтаря, о месте реликвий и их роли в богослужении и др. Появляется все больше материала для ответа на вопрос о взаимосвязи таких исторических явлений, как иконоборчество, возникновение ислама, персидское нашествие и упадок христианства на Ближнем Востоке. Выясняется, что эллинизированное общество некоторых византийских провинций пережило арабское нашествие, как бы законсервировавшись (например, в Иордании). Епископов продолжали поставлять; церкви и мозаики обновлялись; монастыри не пустели в течение всего VII и первых десятилетий VIII в. (мозаики конца 710-х гг. известны в Кувайшем, Мааин, церкви св. Стефана в Умм эр-Резас и др.).
Но постепенно общины беднели: христианство было религией оседлых земледельцев, а в VIII в. отовсюду вновь наступала пустыня. Поддержание систем ирригации и сохранения воды стало невыгодным из-за дискриминационного налогообложения, которому подвергались немусульмане, и наступления кочевого хозяйства. Церкви уменьшились в размерах, «испортился» язык надписей. Упадок усилили землетрясения (особенно 746 г.) и перемены в политике исламских правителей, которые начали вести борьбу с христианской иконографией; в 723 г. был наложен запрет на изображение живых существ. Книга Роберта Шика, специально посвященная переходу к исламу в Палестине, служит полной сводкой по памятникам этого мало изученного периода (Schick, 1995).
Примечания к главе VI
1 Van Millingen, 1912; Ebersolt, Thiers, 1913. Первыми общими трудами по церковной архитектуре Византии называют труд Зальценберга о Константинополе 1855 г. и книгу Шарля Тексье 1847 г. (Salzenberg, 1855; Texier, 1847). Натурное изучение города восходит по крайней мере к концу XVII в. (Omont, 1902).
2 В Константинополе и раньше, конечно, вели наблюдения за открытием древностей. Уже в 1896 г. Д. В. Айнапов смог познакомиться со скульптурой и другими находками на месте древнего храма св. Георгия и монастыря Богородицы Перивлепты в Псаматии (в армянской церкви), его реферат прочел затем Н. В. Покровский на МКХА в Риме.
3 Согласно Мэтьюсу, честь открытия этого огромного здания принадлежала Э. Мэмбури, изучавшему храм уже в 1912 г. В 1914 г. памятнику уделил внимание РАИК, но Мэтьюс не был знаком с неопубликованным отчетом, который содержит весьма интересное описание здания. В 1960-х гг. к руинам вернулся Вольфрам Кляйсс; как оказалось, часть их сохранена в составе поздних зданий (мечеть, школа, жилые дома).
Это трехнефное кирпичное здание с трехгранной апсидой, по сторонам которой не было обычных для поздней планировки церквей приалтарных помещений, а вместо них — дополнительные проемы, обращенные к св. Софии и дворцу. На северо-западном краю атрия располагалась шестигранная пристройка, вероятно, баптистерий. Перед апсидой, так же, как в базилике Студита — маленькая крестообразная крипта с лестницей на восток. Однако реликвия, там хранившаяся, остается неизвестной (пояс Богородицы помещался в реликварии на самом алтаре, над криптой). К сожалению, археология не дала уточнения расплывчатой даты, поскольку строительная техника Константинополя была изучена еще очень мало (Mamboury, 1925; Kleiss, 1965; Kleiss, 1966; Mathews, 1980,28–32; MUller-Wiener, 1977, 77–78).
4 Хебдомон, «византийский Версаль» — парадная императорская резиденция в 4 км за Золотыми воротами, где обычно триумфатор располагался перед торжественным въездом в город. Храм Иоанна Предтечи (служивший императорской капеллой и местом коронации ряда императоров) принадлежит к типу центричных храмов (ц. Сергия и Вакха в Константинополе, Сан Витале в Равенне). Сохранялись шесть из восьми пилонов и апсида, под которой была крипта, большего размера, чем в ранних базиликах (план неизвестен). Описания и часть чертежей опубликованы в 1945 г. Остатки памятника уничтожены в 1965 г. (Mathews, 1980, 55–61; Demangel, 1945; Janin, 1953, 413–415). О церкви в Манганах: Diehl, 1923; Demangel, Mamboury, 1939; Шнайдер не согласился с ее идентификацией: Schneider, 1936,90–91.
5 По рассказу Михаила Пселла, проект не раз меняли в ходе работ и завершили в конце концов с невиданным великолепием. Но в сравнении с ранневизантийскими базиликами храм оказался небольшим (33x30 м с апсидами и пристройками, при квадрате зала 20x20 м). Качество раскопок, как и в других случаях, невысоко; нельзя не согласиться, что повторные работы будут полезны (Комэч, 1987, 84–87; Demangel, Mumboury, 1939).
6 Были и собственно «церковные» открытия, например, храма Богородицы в главных апартаментах, которые высились вокруг большого прямоугольного двора с крытой колоннадой и включали, кроме Церкви, «золотой» зал, богато украшенный мозаикой, резьбой н полированным мрамором. Первый отчет о работах вышел только после войны (1947), но до этого они широко освящались в периодике. Много сил отдал изучению дворца знакомый нам Э. Мэмбури, местный археолог Ф. Диримтскин и др. В 1951 г. раскопки возобновились под руководством Д. Т. Райса и его супруги Тамары, к которым затем присоединились Д. Оутс и С. Корбетт, а в конце 1953 г. в качестве руководителя — директор «Британской школы» в Риме Дж. Уорд-Перкинс. Второй этап раскопок оказался не столь успешным, виной чему был отход от строгой методики и первоначальных принципов фиксации. На второй том отчета есть подробная рецензия С. А. Кауфман (Mamboury, Wiegand, 1934; Megaw, 1936; GP, I; GP, II; Кауфмаи, 1962; Frend, 1996, 241; MUlIer-Wiener, 1977, 236–237). Отметим, что для византийской археологии большое значение имело также исследование городских стен Константинополя, на котором здесь не останавливаемся.
7 Памятник интересен тем, что в нем сохранились самая ранняя в Константинополе солея, амвон и фрагменты баптистерия (с которого даже не сняли план). Остатки базилики, по размеру уступающей Студиту и Халкопратийской, лежали на глубине 1–2 м под почвой сада. По сторонам от храма были открыты «залежи» керамических плиток для мощения церковных полов X–XI вв. (Ogas, 1940; Bittel, 1939; Ettinghausen, 1954; Mathews, 1980, 33–38).
8 Исследованиями руководил A.M. Шнайдер; ему и К. Битгелю принадлежат первые публикации. К сожалению, дневник работ утерян во время войны. Открытие сделано при строительстве нового Министерства юстиции. Библиография в обобщающей работе: Naumann, Belting, 1966; интерпретация: Mathews, 1980,61–67.
9 О дате спорили. Все признают ее связь с переносом в столицу мощей св. Евфимии из Халкедона императором Ираклием (615 или 626), но А. Грабар считал VII в. лишь terminus post quern, относя многие декоративные элементы к IX–X вв. Другие авторы (Белтинг, Мэтьюс) полагали, что храм возник в VI в., на что указывают колонны со стеклянными вставками, технически близкие найденным позднее в ц. св. Полиевкта.
10 Рихард Краутхаймер, например, полагал, что перестройка или постройка новых пропилей при Юстиниане совсем не означает обязательного возведения заново всего собора, переосвящеиие которого могло быть вызвано частичными переделками после пожара. Однако в других случаях он же решительно выделяет именно три здания (ср.: Krautheimer, 1986, 460 и Krautheimer, 1983, 50–55, пер.: Краутхаймер, 1998,132).
Оси старого и нового зданий почти совпадали, но к фундаментам это не относится. Мэтьюс считал старый храм безусловно меньшим, чем современный, но многие реконструируют его план как более пространный. Краутхаймер думал, что он огромен: вход в атриум (а следовательно, и вся церковь) имеет в ширину примерно 66 м; целое не могло быть существенно меньше 120 м в длину (включая атриум) и превосходило по площади юстиниаиовскую церковь.
11 Краутхаймер, 1978, 133. Кроме пропилей, от доюстиниановского храма осталась маленькая ротонда — сокровищница (скевофилакион), стоящая с северо-запада от храма. Его исследователь Феридаи Диримтекин полагал, что сооружение пережило пожар 404 г. и, следовательно, может относиться к эпохе Константина (Schneider, 1941, 73; Dirimtekin, 1961).
12 Американский институт византийских исследований в Париже (AIBS), позднее включенный в Дамбартон Оукс (см. ниже). В 1934-39 гг. удалось открыть мозаики трех основных периодов: Юстиниана, Льва VI и Иоанна Цимис-хия. По мозаикам издали фундаментальный свод (Whittemore, 1933-53). Отметим, что сведения о работах Уиттмора можно было получить в России «из первых рук»: 9 мая 1937 г. он делал в Эрмитаже доклад о мозаиках Айя-Софии, законспектированный Д. В. Айналовым (Анфертьева, 1995).
13 Уиттмор отдал св. Софии последние 18 лет жизни. Он умер в 1950 г., когда работа над мозаиками была еще далека от окончания. Но уже существовал AIBS, и последователь Уиттмора, Пол Андервуд, приступил к изучению мозаик и фресок гораздо меньшего по размеру, хотя чрезвычайно важного для всей истории церковной архитектуры и живописи монастыря Хора (Кахрие Джами). В настоящее время готовится публикация новых материалов по интерьерам Софийского собора (Н. В. Тетерятникова, Дамбартон Оукс).
14 Посетившие Стамбул в связи с Конгрессом ориенталистов (1951) советские ученые отметили трудности в исследовании византийских памятников, равнодушие или «злонамеренность» по отношению к их охране, невозможность работы в древних церквях, что объяснялось господством пантюркизма и туранизма. Археологические работы оценили как делающие первые шаги; из современных турецких археологов был упомянут лишь директор музея св. Софии Рамазаноглу (Николаев, 1953).
15 План храма необычен. Его длинный узкий нартекс (38 м — шире, чем у св. Ирины!) продолжался за пределы стен к северу и югу и был практически открыт, настолько широки три его входа. Сам храм тоже вытянут в ширину, но невелик (19x15.4 м). Его окружали открытые мощеные дворы, из которых северный стал общим с церквями «С (построенной к северу) и «В» (к северо-востоку). Три нефа разделяли короткие, по три колонны, колоннады; глубокую полукруглую апсиду фланкировали две прямоугольные камеры, а дальше к северу и югу помещались еще два помещения со входами извне. В храме найден очень большой и редкий амвон.
Все три храма, стоявшие у «Бычьего форума», не атрибутированы. Возможная идентификация для «А» — храм св. Иоанна Предтечи «на Бычьем форуме» или св. Феодора «у бронзового тетрапилона» (известные здесь по источникам храмы св. Марка и Богородицы были купольными постройками V в.) Храм «В» средне- или поздневизантийского периода, а небольшую базилику «С» предлагали датировать VI в. (Фиратли, Шнайдер), но Мэтьюс не принял эту дату как слишком раннюю (Schreider, 1945; Firatli, 1951; Mathews, 1980,67–72).
16 Большие реставрационные работы и расчистки начались в 1947 (A1BS, затем Дамбартон Оукс) и продолжались до 1968 г. Полом Андервудом, ранняя смерть которого прервала исследования. Архитектурная археология сослужила при этом важную службу, уточнив наконец датировки комплекса (постройка конца XI — нач. XII в., расширенная благодаря пристройке 1320-х гг., когда выполнены основные мозаики и фрески). Архитектурные материалы были позже обобщены Р. Остерхутом. См.: Underwood, 1966, 1975; рец.: Лазарев, 1970; Ousterhout, 1987; о раскопках: Oates, 1960.
17 Подлинной вехой стал анализ ранних памятников Константинополя с точки зрения организации богослужения, проведенный Томасом Мэтьюсом в его ранней и до сих пор авторитетной книге (Mathews, 1980). Путь к дальнейшей, более детальной и подробной разработке материалов по церковной архитектуре был открыт в основополагающих трудах Рихарда Краутхаймера и Кирилла Манго. (См. гл. IV). О топографических сводах В. Мюллер-Винера и Р. Жанеиа упоминалось выше, в гл. V (Janin, 1953; Janin, 1964; Muller-Wiener, 1977).
18 Это как бы маленькая упрощенная модель св. Софии. Храму предшествовало стоявшее по соседству здание церкви Петра и Павла (525-530-е гг.), построенное Юстинианом; нартексы обоих храмов продолжали друг друга. Мэтьюс считает, что их общая стена (южная) просто осталась от церкви Петра и Павла.
19 Прообразы храма св. Софии вне Константинополя известны, но их масштаб мельче и они строились в Азии, далеко от столицы, в другой технике (из камня; св. София построена в кирпиче). Это храм в Абу Мина (Египет, нач. V в.); четыре базиликальных церкви с башнеобразным завершением перекрестья в Исаврии и одна сохранившаяся, в монастыре Алахан. Все они, видимо, относятся к правлению императора Зенона (474–491), который был родом из Исаврии Группа церквей-трикоихов второй четв. VI в. на юге Малой Азии, в Ликии, имела центральные купола на пандативах. Из них сохранилась одна, скальная (Алакахисар).
20 Приведем строфы из них: «Императрица Евдокия, в жажде почтить Бога, первая построила храм боговдохновенному Полиевкту; но она не сделала его столь же красивым и большим, как нынешний; не из-за недостатка в средствах, или препятствий — чего может не хватать царице? — но поскольку имела божественное откровение, что у семьи ее и потомков будут и знания, и средства для сооружения грандиознейшего. Юлиана, светлый отпрыск этой семьи и благословенных родителей, в чьих жилах в четвертом поколении текла кровь цезарей, исполнила предначертания императрицы…. возрастив сие здание от первого маленького храма до нынешних размеров и форм…. Какой хор воспоет труд Юлианы, коя вослед Константину, украшателю своего Рима, вослед… Феодосию, вослед столь многим из царственных потомков, свершила в немногие годы работу, достойную ее рода, и даже более чем достойную? Она одна победила время и превзошла мудростью Соломона, воздвигнув храм, достойный принять Бога, богатство и благородную роскошь которого не смогут одолеть годы. Как вознесся он из глубины мощных фундаментов! Как стремится ввысь, достигая звезд небесных, простираясь с востока на запад, сияя неописуемо, подобно яркому солнцу, обеим сторонам света! По сторонам нефа колоннады, возносясь над колоннадами, поддерживают златую кровлю… ниши, погруженные в арки, мерцают многократно отраженным лунным сиянием. Противостоящие стены рождают игру цвета в неизмеримых проходах, между чудесных панелей из драгоценных материалов, чья природная яркость, цветущая в глуби камней, оставалась сокрыта и сохранялась для дома Божия, чтобы стать даром от Юлианы…» Цит. по: Harrison, 1989.
21 Храм известен и более поздним источникам. Константин Багрянородный («О церемониях византийского двора», X в.) говорит, что он лежал на пути процессий с Форума Феодосия в церковь св. Апостолов. Здесь император менял свечу. Сара-Хане действительно примерно на полпути между известными храмами Форума (район мечети Байазид) и церковью Апостолов (на месте мечети Фатих).
22 Харрисон понял это и опубликовал, кроме отчета, яркий рассказ о своих открытиях, который стал одной из самых читаемых книг по археологии. Возможно, его стоит перевести и нам (Harrison, 1989).
23 Юлиана родилась ок. 462 г., вышла замуж за военачальника-германца Аре-обинда, которому родила сына Флавия. Младенец получил консулат за 15 лет до отца (491), позже женился на дочери императора Анастасия I, Ирине, надеясь наследовать престол, но Флавий Аникий Олибрий не был прямым наследником, и по смерти императора (518) на трон возвели Юстина — солдата гвардии, безграмотного иллирийского крестьянина. Ему наследовал племянник Юстиниан I. Муж Юлианы отказался от власти раньше, не приняв предложенную императорскую корону (512). Мечты знатной римлянки умножить славу рода рассеялись. Оскорбленное самолюбие заставило высокородную принцессу до конца дней вести невидимое состязание с «презренными выскочками».
Пропорции храма, по мнению Харрисона, показывают стремление воспроизвести ветхозаветный Храм Иерусалима. О том, что строительница превзошла Соломона, архетипического царя-храмоздателя, упомянуто и в роскошной резной эпитафии. В 537 г., возведя наконец еще более роскошный и огромный собор Софии, Юстиниан воскликнул: «Я победил тебя, Соломон», — не ответ ли это на вызов Юлианы?
24 Таким образом пол храма был поднят на 5 м относительно уровня земли V в. Стены сложены в технике opus mixtum, с использованием камня и кирпича. Многие кирпичи несли знаки в виде кругов, крестов и др., некоторые имели дату (эти штампы, также как монеты, подтвердили даты письменных источников). Ранние слои на месте строительства, включая следы первого храма, не сохранились; несколько надгробий III в. показывают, что до эпохи Константина здесь было загородное кладбище.
25 В северо- и юго-восточных углах имелись помещения, перекрытые коробовыми и крестовыми сводами; их сочетание использовали и для подвала нартекса. К северу от атриума, в отдельной пристройке, помещался баптистерий (его центральная квадратная ячейка ниже, чем окружающая часть, и соединена со сложной дренажной системой). В геометрическом центре храма коридор обходил с двух сторон эллиптический фундамент из бетона — вероятно, основание амвона.
Следов перестроек очень мало. Осевой проход из нартекса в крипту замуровали уже на первом этапе существования храма. К середине VII в. стали недоступны и боковые коридоры из-за завалов мусора, пополнявшихся в VIII–X вв.
26 Достаточно перечислить: красный порфир из Египта, зеленый — из Пелопоннеса; очень твердый желтый мрамор из Туниса; зеленая брекчия из Фессалии; черный с белыми прожилками мрамор Пиренеев; пурпурный с серыми и белыми включениями из Карни; масса белого и кремового из Дикимиона во Фригии; зеленоватый камень из Вифинии и, конечно, белый из Проконнеса.
27 Поскольку удалось найти полный «архитектурный раппорт» — группу камней со следовавшими подряд строфами 30, 31 и 32, опираясь на текст, восстановили чередование всех элементов композиции. Остальные камни с буквами и резьбой (всего найдено семь) расположили в соответствии с нею. (Манускрипт антологии давал уникальные сведения о тексте: в маргиналиях указано, что строфы 1-41 высечены вокруг центрального нефа, остальные — в нартексе и атриуме). Оказалось, что арки и ниши нефа чередовались, образуя слабо вогнутые экседры диаметром 6.5–7 м, причем с каждой стороны нефа помещалось по 3 таких экседры.
28 Необычны стенные панели со стилизованными «постсасанидскими» растительными мотивами. Персидская мода в Константинополе была особенно сильна. Известно, что Ареобинд, муж Аникии, водил войско в Персию и вернулся из Месопотамии и Армении с богатой добычей. «Мечеть Скалы» и Великая мечеть в Дамаске, «пустынные дворцы» Иордании и Сирии предлагают аналоги для капителей и панелей со стилизованными вазами, сосудами-источниками и т. п.
29 Считается, что обширная группа скульпторов, привлеченных Юлианой, после ее смерти приняла участие в работах на св. Софии и на ц. Сергия и Вакха (хотя его капители традиционный в Равенне на церкви Сан Витале (начата в 521—31 гг.), ъ других местах.
30 Мощи святого Полиевкта перенесли в расположенный неподалеку Апостолейон, где они еще были в XIV в. До недавнего времени этого воина-христианина, убитого в Мелитеие ок. 251 г., больше знали по трагедии Кориеля и опере Гуно; теперь к ним навсегда прибавился и храм Юлианы Аникии.
31 В IV в., вскоре после постройки, ее описал Евсевий Кесарийский в «Жизни Константина» и Григорий Назианзин; в VI в., вслед за переделкой Юстиниана — Прокопий Кесарийский («О постройках») и Константин Родосский (ок. 554), еще позже Константин Багрянородный («О церемониях»), а ок. 1200 г. — Николай Месарит.
32 Близким повторением была церковь Иоанна в Эфесе в перестройке Юстиниана (раскопана Археологическим институтом Австрии, см. ниже); его облик отобразил и собор Сан Марко в Венеции.
33 Среди прямых полных копий называют крестообразные церкви монастыря Симеона Столпника под Антиохией (кон. IV–V в.) и, возможно, Симеона Столпника Младшего (VI в., там же, на Дивной Горе). Среди частичных, но также повторявших образец непосредственно— крестообразные купольные базилики св. Иоанна в Эфесе (V в.); Пророков, Апостолов и Мучеников в Герасе (IV–V в., см. ниже), Апостолов в Милане (кои. IV в.); св. Мартина в Type (V в., описана Григорием Турским, служила архитектурным образцом для многих храмов Западной Европы), наконец, базилики в Боере и в монастыре Алахаи.
34 Манго опирается на ряд текстов, авторы которых писали об освящении базилики в 370 г. (основания есть: в 359 г. останки Константина временно переносили в мартирий св. Акакия; в 361 г. в мавзолее хоронили Констанция II; в 370 г. сообщается об освящении в Константинополе новой церкви).
В описании Евсевия («Жизиь Константина», IV, 58–60) основной чертой здания выступает его высота, а не протяженность (как было бы при описании базилики). Ни словом не упоминаются колоннады (к которым Евсевий обычно внимателен). Храм описан как стоящий среди обширного двора, окруженного портиками, к которым примыкали помещения дворца (караульни, термы, жилые покои). Евсевий подчеркивает «несказанную высоту» храма и облицовку стен цветным мрамором изнутри. Кессонированная кровля сверкала позолоченной бронзой, а на ней поднималось сооружение, окруженное бронзовыми рельефными решетками. Манго полагает, что этого достаточно, чтобы вндеть в первоначальной постройке округлый в плане мавзолей (Mango, 1990).
35 Манго полагает, что формы мавзолея Апостолейона легко восстановимы по аналогам, начиная с мавзолея Диоклетиана в Спалато, Галерия в Фессалониках, Максенция (на Виа Аппиа) и Елены (на Виа Лабикаиа) в Риме, вплоть до мавзолея Теодориха в Равенне, имеющего посвятительную надпись двенадцати апостолам (ее дата неизвестна).
36 Проблема сложения традиции поклонения мощам и развития культа святых — одна из острых в политико-религиозном и нравственном аспекте и обсуждается историками христианских древностей очень широко (Brown, 1981; Geaiy, 1990; Geary, 1994; Paxton, 1990; Binum, 1995; Binski, 1996; BP и ми. др.).
37 Устройство трапез на могилах мучеников во времена преследований повело к развитию из каменной плиты или стола (мензы) — христианского алтаря. С началом празднования дней памяти мучеников над их могилами уже ставили здания с алтарями, а развитие поминального культа вызвал потребность максимально приблизить церковь к могиле мученика (алтарь начали соединять с ней вертикальной «шахтой» и мощи стали доступны обозрению или прикосновению через специальное окошко — фенестреллу).
38 Казалось бы, обретение, то есть выкапывание из земли (извлечение из саркофага, аркосолия, локулы), а тем паче перенос (за этими словами обычно скрыто беззастенчивое, хотя и широко распространенное извлечение и продажа частей тел, которые приносили прибыль продавцу и снабжали покупателя необходимыми средствами к изменению «географии святости» тогдашнего мира) должны вызывать возмущение. Но этого совсем не наблюдается. Нездоровый, с точки зрения эллинистического общества, интерес христиан к могилам, их готовность поклоняться бренным останкам вызывали, конечно, осуждение, но даже император Юлиан Отступник (не раз нелестно отзывавшийся об этой черте своих христианских подданных) не обвинил их законным порядком в осквернении погребений. (В позднейший средневековый период некоторые общины и впрямь доходят в обращении с останками до абсурдно-кощунственных, на современный взгляд, решений: например, использовать человеческие кости как материал в декоре храма (гирлянд, подсвечников и т. п.) или устраивать привлекающие толпы любопытных туристов жуткие аттракционы, развешивая вдоль стен останки мертвецов в истлевающих одеждах, как в поздних «катакомбах» XVI-XIX вв. в Палермо, что можно увидеть и сейчас).
39 Эдикт Констанция II (Милан, 357) налагал штраф в 10 фунтов золота на каждого, кто повредит гробницу, похитит погребенное тело или часть останков. Специальный эдикт объявлял останки мучеников «принадлежностью», частью имущества того храма, где они находились: «Никто да не переносит мертвое тело в иное место. Никто да не разделяет и не продает тело мученика. Напротив, если святому случилось быть погребенну в некоем месте, да будет позволено построить для почитания его какое-либо сооружение из тех, что принято называть мартирием». Отрицательное отношение к нарушению покоя мертвых выражено в тысячах эпитафий; формула проклятия: «да будут выкопаны твои кости» — обычна для IV в. В начале IV в. император Максимин Даза в качестве элемента антихристианского законодательства даже запретил собрания на кладбищах (Ср.: Toynbee, 1971; Morris, 1992).
40 Тело антиохийского епископа Бабила перенесли на несколько километров, в предместье Дафиэ, где в его честь построили мартирий. Местные язычники были оскорблены и при посещении Антиохии императором Юлианом (362) пожаловались ему через оракул Аполлона. Действуя с отменной решительностью, Юлиан потребовал похоронить Бабила (позже, когда «чудесный огонь» сжег крышу храма Аполлона, христиане установили причинно-следственную связь между двумя событиями). В 350-е гг. переносы погребений могли вызвать беспокойство даже у христиан Константинополя. Когда после землетрясения 358 г. мавзолей Константина Великого оказался в опасности, патриарх Македонии, желая спасти останки императора, перенес их на свой риск из Апостолейона в соседний мартирий св. Акакия (359). Многие были возмущены н последовали драматические события, закончившиеся смещением Македония.
41 У Евсевия сказано, что император пожелал, чтобы в храме проводились богослужения и воздвиг здесь «двенадцать ковчегов, как бы двенадцать священных памятников, в честь и славу лика Апостолов, посреди них поставил он гроб для самого себя, так что с обеих сторон этого гроба стояло по шести апостольских». Шаги Константина были, «мягко говоря, необычными» (Р. Краугхаймер), поскольку выглядели как стремление быть приравненным к апостолам.
42 Дальнейшая судьба мощей неизвестна (возможно, их уложили под престол ниже пола); Прокопий («О постройках», I, [V, 18–24) рассказывает об открытии, сделанном в VI в.: когда рабочие Юстиниана снесли старый храм и ровняли место под новое строительство, они наткнулись на три деревянных гроба, надписи на крышках которых обозначали апостолов Андрея, Луку и Тимофея.
Основными производителями евлогий сначала были территории Востока: Палестина, крупные паломнические центры Сирии и Египта, такие как «Абу Мина» (см. ниже), позже на путях пилигримов к европейским святыням чрезвычайно распространились средневековые «паломнические пряжки», амулеты и др. Давно стали хрестоматийными изображения храма Гроба Господня на «ампулах Монцы» и других евлогиях Палестины. На Руси в XIII–XV вв. делали каменные иконки, на которых у гробницы Христа показана «доска» с тремя отверстиями для прикосновения к реликвии, описанными в «Хождении игумена Даниила» (Grabar, 1958; Vican, 1982; Vican, 1995; BP, 1990; Беляев, 1996).
44 В России этой темой занимаются В. П. Даркевич, М. В. Рындина, М. В. Седова, В. Н. Залесская и др. (Даркевич, 1966; Он же, 1976; Ои же, 1972; Залесская, 1980; Она же, 1986; Она же, 1995; Рындина, 1994; Седова, 1994 и др. работы этих авторов). Памятникам «путей пилигримов» был посвящен XII МКХА (см. гл. IV). Осенью 1999 г. Музеи Московского Кремля и Центр восточнохристианской культуры планируют провести первую в России выставку и международный симпозиум «Реликвии в искусстве и культуре восточнохристианского мира». Atti des XII CIAC, 1995; BP, 1990; DA, XIV, 808; Ward-Perkins, 1940, 254–263.
Стефан Новгородец: «Ту доска господня лежишь, ту же три главы лежать — Фрола, и Лавра, Якова Перьскаго, ту тело Михаила Черноризца без главы; ту же стоит въ олтари сосуд от бела камени, в нем же Исус от воды вино сътвори»; Игнатий Смоленский: «и целовахомь святую дъску Господню, на нейже, со креста снемше, тело Христово положиша»; дьяк Александр: «доска Спасова, на нейже несли Его к гробу»; дьякон Зосима: «в нем же стоит дека, на ней ж Христа несли ко гробу, на нейже слезы Богородицины и до ныне знати, белы яко млеко»; анонимные описания: «У Вседержителя доска Господня и три корчаги»; «В том монастыри доска Христова, на коей к гробу несли его» (Majeska, 1984). Помазание тела Христа не было популярным сюжетом в русской иконографии, что, возможно, и вызывает смешение "камня" с носилками.
46 Во время обороны Антиохии в 1098 г. в церкви св. Петра было выкопано легендарное «копье сотника Лонгина», «по форме и размеру непохожее на обычное». Находка помогла одержать победу над «сарацинами». Правда, многие участники так до конца и не поверили в подлинность реликвии, тем более, что могли видеть в Константинополе аналогичную, доставленную туда из Иерусалима после захвата его персами в 614 г. (в XI в. она хранилось в Фаросской церкви Богородицы, а Робер де Клари видел его там еще в 1204 г.). В XVIII в. католическая церковь окончательно отвергла найденное в Антиохии копье как поддельное. Для истории древностей было бы небезынтересно провести экспертизу этого предмета, дальнейшая история которого неизвестна. (Заборов, 1977, 100; Заборов, 1980, 83).
47 «Туринская плащаница» — длинная полоса льняной ткани с изображением человеческого тела, как бы отпечатавшегося на ней при оборачивании. В XIV в. она была предъявлена во Франции как сохранившаяся с I в. н. э. ткань, в которую облачили тело Христа при погребении, и стала одной из многих почитаемых реликвий. Но, в отличие от огромного большинства средневековых «благочестивых подделок», «Туринская плащаница» благополучно пережила критический пересмотр ее истории источниковедами на рубеже XIX–XX вв. (Chevalier, 1899; Chevalier, 1900; Chevalier, 1902) и скептические отзывы иконографов, достаточно уверенно отказывающих ей в ранней дате. В течение нашего столетия дискуссия о ней быстро набирала вес. В изучение этого, безусловно неординарного (чем бы он в конечном счете ни оказался) памятника оказались втянуты серьезные ученые из самых разных областей. «Спор о плащанице» затронул не столько профессиональных историков или искусствоведов, сколько представителей естественных наук (антропологов, биологов, химиков, физиков и математиков). В настоящее время плащаницу можно считать одним из главных «конкретных объектов», требующих работы по созданию новых методов взаимоотношения науки и религии, знания и веры, и неизменно приводящих в область существеннейших проблем философии (особенно гносеологии). Именно с этой точки зрения история исследований Туринской плащаницы привлекла внимание известного биохимика, историка генетических исследований и борца за свободу науки в СССР, Валерия Сойфера. В 1984 г. им были подготовлены доклады об истории изучения плащаницы, сложившиеся в серьезный и увлекательный обзор. К сожалению, эта единственная пока в России попытка представить подробную и объективную картину проведенных исследований осталась неопубликованной. (Пользуюсь случаем поблагодарить автора за предоставление в мое распоряжение чудом сохранившейся рукописи).
Говорить о результатах исследований рано, они далеки от завершения. Итог деятельности различных «команд» ученых вызывает каждый раз настоящую бурю. Так было после работ STURP (Shroud of Turin Research Project) в 1978 г., проводившего визуально-техническое и физико-аналитическое исследование. Так было после первого (не особенно корректно организованного) опыта радио-карбонного датирования в 1980-х гг. — несомненно, так будет и после только что произведенного повторного анализа в США, который, судя по сообщениям, существенно удревнил вероятную дату объекта. История дискуссии совершенно ясно показывает, что важнейшим препятствием к подлинному изучению объекта стал затрудненный доступ к нему исследователей, обилие стоящих за исследованием церковно-политических проблем и ажиотаж, которым сопровождается каждый новый шаг в работе ученых. Литература по плащанице уже совершенно необъятна (Wilson, 1978; Draws, 1984; Sox, 1978; Sox, 1988; Hoare, 1995; Heller, 1983). Издается специальная периодика, прежде всего Shroud Spectrum International (Indiana Center for Shroud Studies). Проводятся специальные съезды, конгрессы и т. п. Для знакомства с точкой зрения убежденных противников подлинности плащаницы: Nickel, 1983.
48 В южной Сирии можно было за два года изучить 87 церквей, 12 монастырей и других комплексов. Фундаментальный труд Батлера издал после смерти автора его ученик Э. Б. Смит (Butler, 1929). Батлер известен также тем, что одним из первых стал рассматривать участие студентов в натурном исследовании памятников как обязательную часть обучения (экспедицию в шутку называли «Крестовым походом детей» (Weitzmann, 1986).
49 Принстонский университет сохранял лидерство в США как организационный центр по археологии и истории искусства Византии примерно до конца 1940 — 50-х гг. (уступив его затем Дамбартон Оуксу). Со смертью Балдуина Смита (1956) здесь прекратилось изучение византийской архитектуры, возобновленное Слободаном Чурчичем в 1982 г. Продолжается по сей день работа над «Индексом» (копии которого есть в Дамбартон Оукс, Университете Калифорнии в Лос-Анжелесе, Лейденском университете и Ватикане). Среди крупных проектов Морея была и попытка издания полного свода объектов «Христианского музея» Ватикана.
50 Большая экспедиция для микрофильмирования манускриптов была послана на Синай уже в 1949-50 гг. Библиотекой Конгресса. Проект 1956-65 гг. (Дж. Форсит, К. Вайцман), правда, не включал археологических исследований, и лишь в небольшой степени — архитектурные, а был сосредоточен на изучении икон и рукописей. Пять исследовательских сезонов, каждый длинною в год, проведенные в монастыре св. Екатерины, очень напоминают путешествия начала века (недаром о них вспоминают в связи с «Синайским альбомом» Н. П. Кондакова), но осуществленные с большим размахом. К середине века значение коллекции древнейших икон монастыря, многие нз которых позже вошли практически во все учебники истории искусства, стало очевидным (особенно после публикации в 1950-х гг. двухтомника Сотириу). Новая мощная фиксационная кампания осуществила чрезвычайно широкую фотосъемку (первый том публикаций, посвященный архитектуре и «большой мозаике», появился из печати в 1973 г., первый том по коллекции икон в 1976 г.)
51 Интересна история создания Дамбартон Оукс, ярко рисующая зависимость науки от «просвещенного меценатства». В 1940 г. отставной дипломат Роберт Блисс и его жена Милдред передали в управление Гарвардского университета Поместье с великолепным парком, домом-дворцом, помещавшимися в нем коллекцией и библиотекой (волею судеб расположенное совсем не в Кембридже, как Гарвард, а в Вашингтоне). На основе этих собраний возник исследовательский Институт, одним из трех направлений работы которого стала история Византии. Первым постоянным директором программы был профессор из Принстона Альберт М. Френд; он подобрал штат ученых (частью из Европы), выстроил структуру исследований и публикационных программ.
52 Особенно за 1940-60-е гг. (позже Дамбартон Оукс все больше внимания уделял исследованиям письменных источников). Отметим такую тему, как История погребального обряда в Византии (о работах Ф. Грирсона, К. Манго, А. А. Васильева см. выше; добавим ставшую классической книгу Йозефа Дира о порфировых саркофагах норманнской Сицилии); исключительно важен свод Джорджа Маджеска для изучения реликвий Константинополя. Особенно много сделано для публикации мозаик н фресок. После смерти Унттмора парижский AIBS с Полом Андервудом во главе был присоединен к Дамбартон Оукс, благодаря чему последний принял участие в издании мозаик Кахрие Джами и Айя-Софии (см. выше), основополагающих трудов Отто Демуса по мозаикам Сан Марко и Эрнста Китцингера по мозаикам Монреале и Санта Мария Аммиральо (Палермо) и др. Существовал даже неосуществленный проект реконструкции мозаичных циклов Апостолейона (Grierson, 1962; Mango, 1962; Vasiliev, 1948; Deer, 1959; Majeska, 1984; Demus, 1984; Kitzinger, 1960; Kitzinger, 1990).
53 Одна из самых больших была организована в 1964 г. в Афинах Манолисом Хатцидакисом Огромную роль играют «дидактические» экспозиции в Музее Метрополитен, такие как «Год 1200» (1970), «Век духовности: позднеантичное и раннехристианское искусство III–VII вв.» (1977), «Слава Византии» (1997). Каталоги, сборники конференций и другие материалы к ним готовятся так, чтобы ими можно было пользоваться и после закрытия выставок как исследовательской, справочной и учебной литературой. Эти качества делают их незаменимыми для студентов и аспирантов (Year 1200, 1970; Age, 1977; Glory, 1997).
54 При осаде дунайских крепостей (Варна, Шумен, Одрин) К. А. Нарышкин и П. М. Волконский не только собрали музейные коллекции, но и осуществили фиксацию обнаруженных древностей; было организовано и специальное «художественное путешествие»),
55 Важный материал отложился в дневниках известного слависта и собирателя рукописей Виктора Ивановича Григоровича (1815–1876), совершившего путешествие на Афон и в Болгарию (Мелник, Пловдив, Тырново и др.) в 1844-45 гг. (часть опубликована: Григорович, 1915; Григорович, 1877; см.: Поляков, Фонкич, 1994, 192) и архимандрита Антонина (Капустина), побывавшего в городах Македонии (Охрид, Прилеп и др.: Антонин, 1865, 1879; Он же, 1886).
56 Этот государственный подход унаследовало и болгарское правительство, во главе которого на некоторое время оказались люди, тесно связанные с Россией (например, министром народного просвещения был профессор Харьковского университета Марин Дринов).
57 Уцелели до наших дней, хранятся в архиве ИИМК, Спб. В письме писалось: «В г. Софии существует один из древнейших православных храмов во имя св. Софии, знаменитый тем, что в нем совершился один из Вселенских соборов. [Этот храм]… был обращен в мечеть. Алтарь храма отломлен и получившийся при этом материал употреблен на заделку пустоты, образовавшейся вследствие означенной разломки в восточной стене храма, что Комиссия изволит усмотреть на нарочито мною на сей предмет снятом, прилагаемом фотографическом рисунке». Хотя храм на полтора аршина «врос в землю», но «представляет колоссальный и грандиозный памятник древности»; часть сводов обрушилась после землетрясения и, судя по наружным признакам, закладки в южной стене храма сделаны после отломки алтаря. (Цит. по: Въжарова, 1960).
58 В 1884 г. директором Софийской Библиотеки и Музея стал Константин Иречек; в те же годы братья Шкорпилы, Герман и Карел, приступили к широким археологическим разведкам, которые охватили и памятники средневековья. С 1892 г. Музей в Софии стал самостоятельной организацией, хотя начал активную деятельность не ранее 1910-х гг. Болгарское Археологическое дружество возникло в 1901 г. при поддержке РАИК, но реально работало с 1908 г.
59 Составленная им программа «археологического» изучения Болгарии открывалась задачей сбора рукописей. Особое внимание уделялось охране древно-сгей, отмечались утраченные надгробные эпиграфические памятники (в том числе XIV в.), опасности для ряда монастырей, но прежде всего — для церкви св. Софии: «В один день отдан был приказ уничтожить и сравнять с землей все усыпальницы поблизости св. Софии, хотя некоторые между ними явно относились к первым векам христианства». (Цит. по: Въжарова, 1960).
60 Экспедиция посетила Охрид, Прилеп, Скопле, Фессалоники и их окрестности, причем фиксировались и памятники позднего средневековья, вплоть до XVII в. Работы сосредоточились на островах и берегах озера Преспа, где помещались столицы царства Самуила. Были изучены церкви в селе Герман и пещерные храмы южного берега Преспы, остров Малый град. Особое внимание привлекли руины «Великой церкви» на острове Ахилл, план которой снял еще архимандрит Антонин, заставший храм неразрушенным (Милюков, 1899). Дата церкви была определена как правление Самуила, который привез после похода в Лариссу мощи св. Ахилла (986). Необходимые раскопки фундамента базилики осуществились на полвека позже и дали интересные результаты, в том числе обнаружилось предполагаемое погребение царя Самуила, о чем ниже.
61 Отчет об экспедиции Н. П. Кондакова превратился в основополагающий труд по македонским христианским древностям, но даже он не впитал всех материалов (Кондаков, 1909). П. Н. Милюковым были составлены подробные описания монастырей, отдельных храмов и эпиграфических памятников города Мелник (его дневник опубликован: Въжарова, 1960) и др. П. П. Покрышкнн снял планы церквей в Несебре и сделал акварели, частично изданные. Материалы этой поездки, иногда тематически совпадающие с собранными первой экспедицией, выгодно отличались качеством фотофиксации, выполненной Д. А. Крайневым.
62 Раскопки, неграмотно проведенные летом 1900 г. на холмах Тырнова (Царевец и Трапезица), Успенский расценил как «непоправимый удар ожиданиям славистов», несмотря на то, что были открыты остатки 17 (!) средневековых церквей. Сам Успенский во время экскурсии не только осматривал храмы («Святых Четыредесяти», 1230 г.; Петра и Павла, XVI в.), но и вел активную фиксацию архитектуры, фресок, надгробий (вплоть до XVIII в.) и особенно эпиграфики (Успенский, 1901–1902).
63 Результаты опубликованы в специальном томе, включившем, в числе других, общую статью Ф. И. Успенского и описание найденных церковных артефактов Д. В. Айналова (Абоба-Плиска, 1905, 1-15, 287–290; Ваклинова, Овчаров, 1978; Георгиев, 1993).
64 Интерес Ф. И. Успенского к средневековой Болгарии не ослабнет и в послереволюционные годы, он будет стремиться публиковать в «Византийском временнике» сообщения о новых работах. Заслуги перед болгарской византинистикой будут оценены по достоинству: в 1926 г. Ф. И. Успенского изберут в Болгарскую Академию наук.
65 Уже в 1900-х гг. возникают проекты совместной работы РАИК с сербами. К 1911 г. создается специальное отделение для «археологии Балканского полуострова»; в планы экспедиции русско-сербо-болгарской экспедиции для изучения «праисторических древностей» Димотики (1912) планировалось включить средневековые памятники (Дечанскнй монастырь).
66 Шмит приехал в Болгарию собрать материал для заказанной ему монографии «Народное искусство: архитектура, скульптура и живопись в Болгарии». Он писал также в 1907 г.: «Материал, который тут, никем не замеченной, прямо на дороге валяется, огромен и весьма важен… В самой Болгарии, по-видимому, даже ценить не умеют того, что есть, и весьма важные памятники гибнут на глазах у всех…» (Шмит, 1911; цнт. по: Чистотинова, 1994).
67 В 1910-е гг. провинциальные общества и музеи начали интересоваться христианскими памятниками: археологическое общество Варны раскапывает раннехристианский храм Елан-Тепе и церковь в селе Фундукли между Варной и Несебром. Дают много нового исследования базилик (в Хисар-Баня, Еленская) и крестовидного храма в Пирдопе. С первого же тома в ИБАД включали целые археолого-статистические очерки памятников округи озера Преспа, прежде всего церковных (ч. 1 — 1910; ч. 2 — 1911; ч. 1–2 — 1912; ч. З — 1913). Особого внимания заслуживает начатая в 1913 г. серия монографий «Материалы по истории Софии», при выходе в свет первого тома которой, посвященного раскопкам Софийского собора, Ф. И. Шмит написал Б. Филову восторженное письмо.
68 Состоятельные члены общины заказывали аркосолии в обширных склепах с фресковой росписью, где классические сцены перемежались библейскими, а буколические изображения сада имитировали Рай. Аналогичные памятники изучены позже в сравнительно недалекой Македонии, где систематизация материалов позволила недавно очень наглядно показать процесс перехода от язычества к христианству в погребальном обряде северного Средиземноморья (Фессалоники). Ср. более поздние материалы по Македонии, в т. ч. 600 погребений на шести некрополях IX–XIV вв. в Прилепе (Kourkourtidou-Nicolaidou, 1997; Бабий, 1971).
69 Н. Л. Окунев будет поддерживать переписку с Н. В. Златарским; С. Покровский займется анализом архитектурно-археологических материалов Плиски, Несебра, Софии, опубликует в 1930-х гг. серию работ по болгарской церковной археологии и архитектуре.
70 Костница — славянское название погребальных, обычно монастырских, церквей, где хранили останки, извлеченные при эксгумациях. Ключевым памятником, который привел А. Грабара к его гипотезе, была гробничная церковь Банковского монастыря: двухэтажное однонефное здание с полуциркульным сводом (21.20x7.30 м) Позднее Е. Бакалова высказала мысль, что это один из редких памятников, о которых упоминают уставы монастырей XI–XII вв. — часовня кладбища послушников, стоящая вне стен монастыря (в нижнем уровне специальные могильные углубления хранили останки монахов); иконография росписей трактовалась как погребальная (Бобчев, Диколов, 1960; Бакалова, 1977).
71 Причину этого видели в более строгом запрете армянской церкви на похороны внутри храмов. Бачковский монастырь основан в 1083 г. Григорием Бакуриани, великим доместиком западных войск, помощником императора Алексея Комнина, и принадлежал к кругу грузинских культурных инноваций (профилированные арки костницы напоминают грузинские фасады). Здесь была семинария для грузинских юношей; учились многие грузинские просветители; занимались литературной деятельностью, особенно переводами (Гордеев, 1930; Мнацаканян, 1976; Кирилко, 1989).
72 Нижний этаж Бачковской гробницы изначально устроен как гробница, но почти скрыт землей. То есть это скорее крипта, часто помещаемая в архитектуре средневизантийского времени под монастырским собором, а не часть специально устроенного погребального храма; роспись позволяет сравнить ее с криптой церкви св. Луки в Фокиде. В нижнем уровне храма Асеновской крепости вообще нет ни погребений, ни росписей, так что это не отдельная церковь и не гробница, а просто объемный строительный элемент, «подиум» храма (аналог — Мирелейон в Константинополе, погребения в нижнем этаже которого устроены только в XIV в.) Не подтвердилось и предположение А. Грабара о погребении в нартексе Боянской церкви ее ктиторов (Пенкова, 1996).
73 Правда, черниговский храм четырехстолпный, как и возможный аналог «Одолар-Джами» (ее датируют XI–XII вв. и соотносят предположительно с «Марией Константинопольской»), но в Константинополе есть и однонефная двухэтажная усыпальница «Богдан-сарай», XII или XIV вв. (Коваленко, Раппопорт, 1993; Брунов, 1927, 142; Brunov, 1926, 352; Mathews, 1980, 220; Schneider, 1936,62).
74 Например, общий анализ монастырской архитектурной археологии показал, что сербские монастыри XII–XV вв., не выработав собственной «идеальной» и устойчивой плановой системы, подобной западноевропейской, не остались и в стороне от этого процесса. Их строение (в отличие от монастырей Византии и Руси, строившихся в основном применительно к обстановке и задачам и не имевших устойчивой пространственной композиции) подчинено определенным принципам. Для сербских монастырей характерен стремящийся по форме к кругу периметр стен, а врата располагаются так, чтобы вести непосредственно к дверям собора, с запада. Автор обобщающего исследования Светлана Попович даже полагает, что помещение крестообразного в плане храма в центр округлого периметра не случайно и наполнено символикой (в отличие от функционального расположения многочисленных служебных построек: трапезных и кухонь, скрипториев и библиотек, больниц и странноприимных домов, келий и хранилищ). (Ćurčić, 1984; Чурчиђ, 1988; Ćurčić, 1991; Jанковиђ, 1985; Попович Д., 1992; Попович С., 1994)
75 Чтобы картина «полной христианизации» Греции в конце IV — сер. V в. стала очевидной, Сотириу довольно было представить карту и список открытых там храмов, что он и сделал в 1938 г. на МКХА в Риме.
76 Особенно интересна датировка погребений. Они практически не дали инвентаря и сначала дату определили по монете Константина II (ок. 328), то есть периодом после церковного мира. Но когда на одном из скелетов обнаружили золотую серьгу редкой формы, дата кладбища резко сдвинулась к первой половине III в., что позволило связать памятник с письменными известиями о Кносской епископии (ранее 170 г.!). По мнению У. Френда, христианская базилика была сознательно поставлена на языческом кладбище, могилы которого лежали по обе стороны церкви (Frend, 1994; Frend, 1996).
77 После важнейшего свода памятников скульптуры А. Грабара (Grabar, 1976) назовем работы: Dennert, 1995; Feld, 1970; Пазарас, 1988. В новом сборнике по археологии поздней Греции см.: Cooper, 1966; Coulson, 1966; Ivison, 1966. Последний автор ведет широкую работу по собиранию надгробий XIII–XIV вв. в Восточном Средиземноморье.
78 Руины большого комплекса V в. (Алахан, Алабанда, Койя Килиссн) открыты еще Рамсеем в 1890-х гг. на высоте 3 000 футов над уровнем моря в Исаврии, между Селевкней и Иконией; исследовались турецкими археологами в начале столетия. Ансамбль вытянут вдоль горной террасы: древние пещерные сооружения здесь сменили три базилики, баптистерий и кладбище, объединенные колоннадой, проходящей по краям террасы. Хорошая сохранность архитектуры и удачное применение археологии обеспечили надежную датировку в пределах правления императоров Льва (457–474) и Зенона (474–491) на основе отличной византийской керамики и более чем сотни монет IV–VI вв. Дата уточнена двумя эпитафиями, среди них — архитектора Тарасия, 462 г. (Gough, 1985; DA, I, 523).
79 Неопубликованные отчеты и материалы поездки Я. И. Смирнова в Малую Азию хранятся в ИИМК (Могаричев, 1994; Rodley, 1985); новая библиография у Тьерри (DA, V, 673). Напомним, что российские исследователи, столкнувшись с проблемой «пещерных городов» Крыма уже в XVIII в., всерьез занимались их Исследованием с 1880-х гг. и рано перенесли интересы на аналогичные комплексы вне России. Определив эпоху их существования как византийскую, они научились выявлять различные функции и типы (см. выше); позднесредневековые пещерные комплексы на юге России изучал В. И. Плужников (Плужников, 1985).
80 Каппадокийские скальные церкви — особый случай в изучении древних храмов. Их литургические устройства высечены из монолита, они сохраняются и дают возможность до известной степени восстановить картину происходившего, в чем помогают также портреты донаторов, надписи, программы росписей. Храмы отличает от константинопольских совпадение в плане апсиды и алтаря, размещение ниши жертвенника вне алтарного пространства, прямо в нефе; принципиальное отсутствие специальных апсид для жертвенника и диаконника (многоапсидные планы указывают на существование не одного, а нескольких престолов в одном объеме) и т. п. Таким образом, работа строится на применении функционального метода (Teteriatnikov, 1996). Н. Б. Тетерятникова — куратор Архива полевых исследований и фотографий Византийского отделения Дамбартон Оукс, ученица Т. Мэтьюса.
81 Р. Остерхут написал ряд работ, посвященных изучению роли «образца» в строительстве; дотошно исследует византийскую строительную технику на памятниках Константинополя, Малой Азии, Палестины. (Ousterhout, 1981; Он же, 1987; Он же, 1990; Он же, 1989; Он же, 1996). Методически его подход к скальным комплексам не вызывает возражений, особенно в свете доказанной сейчас «функциональной пестроты» скальных памятников Крыма.
82 По преданию, апостол Павел провел здесь три года и многие памятники города упомянуты в Писании. Поэтому традиционная «религиозная археология» попросту зачисляет в церковные древности символически связанные с Павлом античные постройки: стадион, где он бывал; театр, где проповедовал; улицы, по которым ходил. С нашей точки зрения их изучение принадлежит в несопоставимо большей степени классической позднеантичной археологии.
83 Главный интерес вызвал поиск Артемисиона, погибшего в III в., открытию которого (1869-74) посвятил жизнь известный энтузиаст Дж. Т. Вуд, переживший в связи с этим немало трудностей и самых романтических историй.
84 Напомним, что Австро-Венгрия пользовалась в 1880-1910-х гг. особыми преимуществами в Турции, доходившими до права создания собственных структур управления и экстерриториальности.
5 Представлявшаяся с самого начала огромной (144x31.5 м) базилика после раскопок 1910-11 гг. невероятно «выросла» в длину, достигнув 265 м (!), за что и получила название «двойной базилики»: причина была в использовании для строительства античного гимнасия. Базилика была частью епископской резиденции рубежа V–VI вв., которой принадлежал и открытый у северо-западного края баптистерий. В VIII в. в руинах храма возвели гораздо меньшую крестообразную церковь, а затем третью — самую маленькую, вплоть до X в. служившую местом паломничества и многочисленных захоронений, продолжавшихся и после окончательного разрушения (Karwiese, 1989).
86 Сэмюэль Гайер, в частности, смог поэтому изучить храм св. Феклы (Мири-емлык), найдя грот, считавшийся ее жилищем и ставший местом паломничества еще до того, как в IV в. поставили базилику, смененную в третьей четверти V в. купольной постройкой (Frend, 1996, 191).
87 Экспедиция Йельского университета и Британской школы археологии в Иерусалиме работала в 1928-30 гг. Сам город открыт в 1806 г. немецким путешественником Ульрихом Зитценом; первое научное описание сделал в 1902 г. Г. Шумахер (Crowfoot, 1931; Gerasa I, 1983; Jerash, 1989; Zayadine, 1986; DA, XII, 337).
88 Епископальный комплекс, протяженностью почти 180 м, стоял на постепенно повышавшихся террасах и включал, кроме базилик, дворов и водоемов, жилища клириков, бани и др. Главными заказчиками церковных работ до VII в. оставались епископы, представлявшие город на соборах в Селевкии (359) и Халкедоне (451). В Герасе интересно раннее применение крестообразной купольной композиции, знаменовавшей начало нового этапа в архитектуре Византии, древнейшие примеры которой дают именно Сирия и Иордания (например, церковь, построенная некоей Мариной в 464-65 гг.)
89 Невозможно не упомянуть о мозаичной надписи, в которой священник Эней, строитель базилики св. Феодора (494-96) в епископальном комплексе, резонио объяснял преимущества христианского храма над языческим: святое место когда-то отравлял смрад от убийства и сожигания приносимых в жертву четвероногих, так что надо было затыкать носы, проходя мимо — теперь же стало оно благоуханной долиной благолепия и красоты, где прохожему остается лишь осенить себя крестом.
90 В пригороде Каусье за мостом через Оронт. Здесь же были обнаружены два очень важных для истории церковной утвари серебряных сосуда для причастия, в том числе знаменитая «антиохийская чаша» с фигурами Христа и апостолов. Работы особенно известны благодаря прекрасным христианским мозаикам, которые получили музеи участников, а также Дамбартон Оукс (опубликованы позже Доро Леви). Экспедицией руководил У. А. Кэмпбелл (Antioch, 1934-52; Morey, 1938; Levy, 1947).
91 Например, на церкви, построенной уже в первой трети IV в. в Киркбице, Чаленко особенно тонко проследил развитие культового здания из жилого с IV по VI–VII вв., выраженное в постепенном усложнении плана и выделении алтарной части (Tchalenko, 1953-58; Кауфман, 1961).
92 Древнее название Абу Мина неизвестно. Городище раскапывали уже с 1905 г., в 1936 г. его исследовал Ф. М. Дайхман; особенно успешны были сезоны 1951, 1963-67 гг.; работы ведутся по настоящее время. Древнейшие слои на поселении принадлежат IV в.; заброшенное, оно ожило благодаря открытию мощей. Для гробницы святого использован более древний гипогей, а первая базилика над ней поставлена в первой пол. V в. На рубеже V–VI вв. к мартирию добавили Большую базилику, что сделало постройку крупнейшей церковью Египта (в эпоху Юстиниана I мартирий сменил храм-тетраконх, типологически близкий постройкам Сирии, соединенный нартексом с Большой базиликой). Маленький ранний баптистерий заменили октагональным в плане зданием с куполом и огромным бассейном, пригодным для массовых крещений. Захват города персами, а затем арабами привел к эмиграции греческого населения; большая часть священного квартала обратилась в руины, которые разгородили и использовали как хозяйственные постройки. В VIII в. город пережил короткий расцвет; мартирий даже перестроили в пятинефную базилику, но в начале IX в. население окончательно покинуло Абу Мина (Ward-Perkins, 1949, 3; DA, 1, 93).
93 В самой Мадебе, на полу церкви Богородицы, были изображены персонификации христианских городов, в том числе Рима, вместе с античными божествами. Одна из лучших мозаик на полу часовни в Хирбет Михает (близ горы Небо) выполнена на пасторально-символический сюжет (букеты цветов, фрукты, рыбы) в 562 г.
94 Есть некоторые разногласия в атрибуции памятников первых веков, в том числе и в рамках пресловутой проблемы иудео-христианства; хорошо известны также конфликты по поводу раскопок некрополей, которых пытаются не допустить религиозные фанатики, и т. п.
95 Типичный пример — остатки большой трехнефной базилики (30x25 м), построенной в 415 в Эвроне (севернее Акры). Уже в 429 г она была расширена, портик заменен нартексом, алтарь окружен барьером, а полы замощены мозаикой с именами богатых донаторов (латинскими, греческими и сирийскими). Одновременно работы израильских ученых (Ави-Иохана, Сукеника и др.) в Бейт-Альфа, Капернауме и т. д. показали быстрое развитие иудаизма в первые три века и полное сохранение его в среде местного населения византийской эпохи.
96 Например, необходимость строительства дамбы на Тигре севернее Мосула заставила изучить в 1978-85 гг. 80 объектов (они почти не дали ожидавшихся христианских материалов). В 1994 г. началось строительство плотины на Евфрате, угрожающее затопить христианские памятники Самосаты, Мелитены и других городов (предварительные работы проводят Британский институт в Анкаре, Университет Глазго и австралийские ученые).
97 Последняя книга по нему вышла буквально на днях, а уже планируются новые исследовательские кампании (Biddle, 1998). Эдикулу Гроба Господня придется скоро реставрировать, разбирая камень за камнем. Есть надежда, что ученые будут допущены к участию, тогда удастся судить не только о часовнях 1555, 1728 и 1809–1910 гг., но, может быть, и о первоначальной конструкции 326 г. Пока проведен обмер методом фотограмметрии (разрешение на что уже было выдающимся дипломатическим успехом).
98 Не все они, однако, бесспорны. Стремление к сенсации постоянно рождает совершенно спекулятивные интерпретации. Так, австралийский археолог Р. Смит, открыв византийскую церковь в Пелле, в крипте ее северной апсиды нашел саркофаг, который датировал 70-135 гг. и объявил христианским (не имея к тому почти никаких оснований); позже он опубликовал бронзовую пластину с изображением Голгофы, которую считает ее древнейшим изображением (Smith, 1973; Smith, McNicoll, 1981).