Несколько секунд столик и сидящие за ним являли собой немую сцену. Казалось, разом стихли все шумы, наполнявшие пивной зал: звон посуды, грохот отодвигаемых стульев, гомон подвыпивших посетителей…
На самом деле, конечно же, бар продолжал жить своей обычной жизнью – кружки звенели, а порой и бились об пол, выпивохи внятно и невнятно матерились, официанты, извиваясь, лавировали между столиками. Вернулась жизнь и в закуток, где с каменными лицами сидели трое друзей: Виктор Петрович поднялся, нарушив тем самым статичность ситуации, слегка поклонился:
– Ну, мне пора. Еще раз спасибо за помощь в трудной ситуации. Визиток, к сожалению, у меня с собой нет, но если вдруг кто-то из вас отгадает мою загадку, то вы меня найдете. Но учтите: послезавтра в ночь я улетаю в Лондон, на аукцион в Сотби. Так что у вас два дня сроку.
Первым встряхнулся Алексей:
– А что вы собираетесь делать в Сотби?
И тут же понял, как тупо прозвучал его вопрос.
– Собираюсь приобрести средневековую статую, – спокойно ответил Виктор Петрович. – Известный итальянский скульптор. Мой агент сообщил мне, что реально я могу купить ее за миллион фунтов. Цена меня устраивает, но… Это прихоть, в конце-то концов. Так что у вас есть шанс забрать этот миллион себе.
– Тоже прихоть? – спросил Геннадий.
– Если угодно, считайте, что да.
И удалился.
Друзья переглянулись и тут же одновременно расхохотались: настолько глупыми были у них лица.
– Нет, ну надо же! Вот ведь развел! – потешался над самим собой Алексей.
– Псих какой-то, – вспомнив о завтрашнем испытании и вмиг посерьезнев, выдал диагноз архитектурный дизайнер-технолог.
– Ты еще скажи – маньяк, – хмыкнул доктор. – Нет, брателло, он не псих. Это обычный пивняцкий прием. Мужик пьет пиво за чужой счет и запудривает нормальным людям мозги всякими байками. Этот Виктор Петрович – высокопрофессиональный халявщик.
– Не похож, не похож… – задумчиво проговорил Геннадий. – Пожалуй, я склонен согласиться с Серегой – он душевнобольной. Маньяк не маньяк, но мания у него явно присутствует.
Друзья отхлебнули было пивка, но всем троим его вкус показался пресным и безрадостным. Алексей покопался в холодных креветках, вытер руки салфеткой.
Настроение у приятелей было основательно подпорчено. … Он задумчиво разглядывал армейский штык-нож: мощная закругленная рукоятка из светло-коричневого материала – кажется, эбонита? – зубчатая пилка на ребре лезвия… Само лезвие – двадцать сантиметров, из светлой стали. Ломкое, ненадежное лезвие: если, к примеру, метать этот штык-нож, то он может переломиться в месте крепления лезвия к рукоятке. Случалось, такие ножи раскалывались при падении на асфальт… Да и не сбалансирован в этом легендарном оружии вес рукоятки и лезвия.
Зато колоть человека ли, зверя ли – одно удовольствие: тяжелая рукоятка обеспечивает мягкое, мгновенное вхождение в тело. Или ему так только кажется?
Правда, существует одно обстоятельство… В момент нападения на человеческой особи присутствует кое-какая одежда, а поскольку он выходит на охоту по ночам, когда в полнеба сияет бледнолицая луна, то жертва, как правило, облачена в ветровку. Из довольно прочной ткани, кстати сказать. В тело-то штык входит весело, полюбовно, а вот вытащить нож из содрогающейся в конвульсиях жертвы непросто, ох как непросто… Зубья пилы впиваются в одежду, и приходится выдирать ткань вместе с мясом. С человеческим мясом.
Глава девятая
Пылинки кружились в широком солнечном луче, пробивавшемся сквозь густую листву, что колыхалась за окном демонстрационного зала. «Ты только не волнуйся, – сказал Сергею профессор архитектуры Меницкий. – В случае чего я приду к тебе на помощь».
Да, только на Меницкого и вся надежда. Этот престарелый, но жизнерадостный профессор уже давно протежировал Сергею, был его научным руководителем. Повезло, можно сказать…
Но даже Меницкий не мог выручить Сергея в одном, казалось бы, пустяковом деле: наводя марафет в институтской уборной, молодой дизайнер-технолог безбожно утянул галстук, и теперь он врезался в шею, будто удавка. В голове отчетливо пульсировала кровь, и ничего с этим поделать было нельзя: без зеркала не стоит и пытаться ослабить галстук, не дай Бог, будет криво сидеть. И это ничтожное обстоятельство может стать решающим для ключевого члена комиссии, доцента Крутиковой, известной своим педантизмом и пристрастием к безукоризненно одетым мужчинам.
Помимо Крутиковой и Меницкого в экспертную комиссию входил вечно добродушный и вечно равнодушный к своей работе профессор Шпилько. Никто не мог понять, каким образом этот здоровяк лет двадцать тому назад получил кафедру, за какие такие заслуги перед отечественной архитектурой? Но факт оставался фактом: Шпилько имел профессорский статус, давным-давно защитил докторскую и почитался фигурой непотопляемой, словно пенопласт.
То, что в окружении двух профессоров ключевой фигурой в экспертной комиссии была доцент Крутикова, объяснялось одним банальным обстоятельством: незаурядной привлекательностью означенной сорокалетней мадам. Ясно, что Меницкий при любом раскладе будет бороться за «водяной дом» своего протеже, но вот Шпилько, скорее всего, займет позицию Крутиковой. А Крутикава была известна своим активным неприятием всего революционного. И Шпилько поддержит ее не из любви к классической, ортодоксальной архитектуре, а по причине своих симпатий к очаровательной доцентше.
«Ну почему маньяк не зарезал Крутикову, а? – пронеслось в голове Сергея, когда он взирал на свою оппонентшу, облаченную в строгий деловой костюм, на редкость шедший к ее точеной фигурке. – Возраст у нее вполне для маньяка подходящий – сороковник, к тому же – курит…»
Дизайнер-технолог припомнил, что все женщины, ставшие жертвой серийного убийцы, равно как и единственный зарезанный мужчина – детский тренер, были курящими. Об этом сообщали по местному телевидению как о единственном обстоятельстве, объединяющем всех погибших от рук злодея.
На столе посреди демонстрационного зала стоял рабочий макет водяного дома, сконструированный Сергеем. Ширина его была порядка семидесяти сантиметров, рост – около метра.
Ломаная черепичная крыша поддерживалась прозрачными бесцветными стойками. А стены являли собой сплошной, ровный, как стекло, поток воды. Она стекала в резервуар, находящийся в подвале домика и снова закачивалась в емкость на чердаке. Внутри макета была видна миниатюрная мебель и прочая домашняя обстановка.
– Стены делаются ровными под воздействием электромагнитного поля, – вещал Сергей, и тон его был такой, словно он творил заклинание. – Мы можем изменить конфигурацию дома и количество комнат по своему желанию.
Сергей нажал на кнопку пульта, и макет преобразился: водяные стены плавно задвигались, и вот уже перед членами комиссии возвышался совсем другой коттедж.
– Каково, а? – не удержался от восклицания Меницкий.
– Фантастика, – отозвался Шпилько, скосив глаза по направлению выреза на груди госпожи Крутиковой.
– Войти и выйти из дома можно в любом месте, – продолжал Сергей, при помощи пульта раздвигая водяные стены то здесь, то там.
– Это что же получается, – скептически отозвалась Крутикова, – дом совсем прозрачный?
Снаружи все видно?
– Это уж как вам угодно, – слегка поклонился дизайнер-технолог. – Эксгибиционисты могут разгуливать неглиже за прозрачными стенами, а любители классического интима, то бишь ханжи, будут недоступны для постороннего взгляда.
Крутикова пронзительно посмотрела на новоиспеченного гения архитектуры. Ох, не надо бы Сергею брать такой тон с любвеобильной доцентшей, ведь примет на свой адрес, чиновная бестия… Но тут уж, как говорится, либо пан, либо пропал. Одним словом, приходится идти вабанк.
Рядом со своим детищем дизайнер-технолог чувствовал себя на редкость уверенно и готов был дерзить по любому поводу.
Сергей снова нажал на пульт, и стены домика-макета сделались молочно-белыми, словно из мрамора.
– Для того, чтобы стены стали непрозрачными, поток воды насыщается пузырьками воздуха, – пояснил юный архитектурный гений.
Глава десятая
Геннадий ловил на себе лукавые, а то и откровенно призывные взгляды совсем юных девушек, и не радовала его эта популярность среди тронутых пороком нежных созданий, отнюдь не делала счастливей. Он прекрасно понимал, что не его персона как таковая возбуждает греховные помыслы у молоденьких искательниц приключений. Вовсе нет. Все дело в монашеском облачении – подряснике и камилавке, да еще в серебряном наперсном кресте. Наверное, все эти девицы, завидев его, шагающего со спортивной сумкой на плече сквозь толпу прохожих, думают примерно так: «Ишь ты, монах! И какой молодой… Им ведь секс запрещен. Интересно, а хочется ему или нет? И вообще, может ли он? Вот бы проверить!»
Будь он в обычном, мирском одеянии, ему, парню с весьма заурядной внешностью и довольно-таки пустым карманом, пришлось бы изрядно потрудиться, чтоб затащить в койку вон ту, к примеру, красотку. Целый день, а то и два надо было бы без отдыха нести всякую ахинею, выслушивать идиотский смех по поводу и без, вести провинциальную секс-бомбу как минимум в кафе-мороженое… Угощать сухим вином (хотя они, кажется, нынче предпочитают джинтоник).
А в подряснике, да еще с ярким крестом на груди – только мигни, да и отбегай в сторону, чтоб не затоптали. И что за тяга у женщин всех возрастов к запретным, погибельным связям?..
Когда Геннадий готовился принять монашество, то его отправили проходить искус в Нило-Столобенский монастырь, что на Селигере-озере. Пилил-колол дрова, топил баню да еще и пел на клиросе – и так целый год вплоть до пострижения и рукоположения в иеромонахи.
Так вот, был там один случай, весьма опечаливший немногочисленную братию. У молоденького инока Павла страшно разболелся зуб, распухла десна, и наместник обители архимандрит Кассиан скрепя сердце отправил инока на соседний остров Городомлю, где был неплохой зубоврачебный кабинет при оборонном предприятии. Предчувствовал, видать, беду отец наместник, да что поделаешь? Уж больно страдал бедный Павел.