— Слушай, дед! Да и ты, Гаврила. То, что Маланья пропала — это беда. Сыскать надо, если жива, конечно. Волчья стая ли тому виной или чудо-юдо болотное — не знаю, а к князю на поклон бежать с добычей, это, знаешь ли, не по мне. Волки — это тебе не шайка душегубов, за ними еще как побегать придется, а у меня крепость, люди, дел невпроворот! Сплю по четыре часа в сутки, а теперь еще и на охоту, да за кем! За волками! Пропади они пропадом!
— За дюжину волчих шкур товарник Игнат гривну дает, по полгривны за щенят дюжину. Вот и кумекай, Аред-батюшка, стоит ли того охота. Да коль не словим того оборотня, так хоть Маланью сыщем, — сказал Еремей да посмотрел на меня так, что я понял: Маланью больше не сыскать.
— А вот я бы волков стаю взялся побивать! — воскликнул Наум, свешивая ноги с печи. — Шубу бы себе пошил. Зима скоро, а на мне тулупчик овчинный, плешивый да кургузый.
— Сонных мух тебе от браги рукавами побивать! — возразил ему брат Мартын, выползая из-под лавки у наших ног. — Полевки на своем веку не словил, а туда же! Волчью стаю побивать!
— Ох, сейчас как вдарю тебе, Мартынка, по бокам, чтоб не заикался! — рявкнул Наум и спрыгнул на пол, да так грузно, что аж доски затрещали под его босыми ногами. — Вон скамейку об тебя поломаю…
— Ну-ка хватит! Всем стоять! Вы, два бездельника, почему не в мастерской?!
— Это я их спровадил, — вмешался дед Еремей и добавил уже чуть тише: — от греха подальше. Что с них проку, покамест белый камень в ямах жжем да песок сеем? Они, соколики, — добавил дед с натянутой ухмылкой, — всю ночь, почитай, камень тот ворошили.
Глядя на старика исподлобья, оба брата, не сговариваясь, стали почесывать кулаки.
— Так, ладно, я смотрю, добровольцев сыщется много, так что отвертеться от этой забавы мне, видать, не удастся. Но не это главное, проблема в том, что стая завелась у меня под боком, и я не намерен это терпеть. Людей и так не хватает. И чего им вдруг вздумалось на людей охотиться? Им что, дичи мало, коров да лошадей по селищам не достает? Пусть вон хоть вепрей бьют да режут, хоть лосей.
— Говорю тебе, Аред, что неспроста они человека взяли. Оборотень там лютует! — возмутился Еремей, потрясая тощим кулачком.
Он всегда называл меня Аредом, когда злился или не находил понимания, а в обычных делах да в добром духе или напоказ силился обращаться по имени, особенно с тех пор, как Ярославна стала хозяйкой в моем доме.
На долгие разговоры времени не было. Что проку трепаться без умолку, когда такая проблема нависла. Что я знаю о волках? Немного, если признаться. Знаю, что они весьма крупные хищники, умней, сильней и больше собак, охотятся как поодиночке, так и стаей. Никогда не станут уходить с насиженного места, если там полно добычи, случись что, не побрезгуют и человечиной, да и сородичами. Короче говоря, опасные твари, как ни крути, и мириться с их рассадником у себя под боком совсем не хотелось.
Я никогда не был любителем охоты, тем более не одобрял охоту ради развлечения. Но сейчас готов был сам отправиться в лес и разобраться с этой проблемой раз и навсегда. Свободные дороги, не отягощенные разбойниками, хищниками и прочей нечистью — ключ к успешному процветанию моего пока маленького бизнеса. И это моя забота, коль скоро гостей зазываю. Если прознают не сильно-то храбрые купцы да товарники, что завелись подле Железенки волки, да не простые, а с оборотнем во главе, то не видать мне успешной торговли как своих собственных ушей.
В мои планы не входил промысел шкур, и поэтому я намеревался эту стаю просто уничтожить — вот будет хороший урок для моих стрелков. Но, чтобы попусту не бродить по лесу, я в тот же вечер снарядил семерых охотников, дабы обшарили окрестности и сыскали ту самую стаю, или хотя бы ее следы.
Применить хоть ничтожное количество пороховых зарядов в этой охоте я считал полезным. Технологию изготовления держал в секрете даже от старожилов собственного поселка. Испытывал только вдали от случайных свидетелей. Частично ведали тайну лишь мои верные спутники Наум и Мартын, которых от этой охоты даже сладким пряником не отвадишь, да Рашид, который так вовремя стал снабжать меня компонентами для производства. Я считал, что применение пороха еще раз укрепит мою славу Ареда, колдуна, способного справиться с любой проблемой, да так, что всем чертям в аду тошно станет. И никакие волки-оборотни да кикиморы с лешими ему, то есть мне, не помеха. На каждого найду управу, со всяким совладаю.
Уничтожить стаю волков, выставить на всеобщее обозрение доказательства расправы, поддерживая тем самым свою репутацию — это просто очередная пиар-акция, не более того, но все оказалось не так просто.
Дьявол! Я в этой дикости и сам стал каким-то неадекватным! В таком темпе и с этими нравами я вскоре начну насаживать на колья головы убитых врагов, если такие появятся. В моем положении методами не брезгуют. Но моя сила не должна быть грубой, первобытной и примитивной. Мне хватает образования и примеров из прошлой, цивилизованной жизни, чтобы уверенно удерживать свой пока что очень хилый авторитет, благодаря хитрости, коварству, интригам и знаниям. На грубую силу рано или поздно всегда найдется адекватный ответ, а вот на хитрость, если она удачная, отреагировать будет непросто.
Авдотья и Еремей о чем-то шептались, стоя у изгороди дома. Чуть поодаль от них на поваленные бревна взгромоздился мужичонка, широкий в плечах, коренастый, плешивый, с рябым лицом и выгоревшими колтунными прядями, свисающими по бокам от ушей. Длинная борода была криво подрезана, на исподней рубахе под душегрейкой отчетливо виднелись свежие жирные пятна от еды.
— Вот, Аред-батюшка, Захар Семясейный, всех волков окрест Коломны повывел, а как стар стал, кадомить пошел по миру. Где лесом, где полем, на селищах работы спрашивает. Бобыль, ныне вольный от боярской дворни, но теперь без кола без двора. Просится к тебе в услужение, как только прознал, что ты волка побивать идешь.
— А здесь-то он откуда взялся?
— У купчишек на стругах, в подмогу на веслах работал. Рука у Захара крепкая, он славен тем, что всюду с булавой каменной промысел ведет. Ему что волк, что лось, что куница, что лиходей — всех булавой бьет.
— На охоту возьмем, что за дело, а коль покажет себя, так и определим, куда пожелает.
— Мне, батюшка, велика охота подсобить тебе в добром деле, — сказал сам Захар, чуть поклонившись и запихивая шапку за пояс. — Люди разное про тебя говорят, а я всему не верю. Никому не верю. Брешете, отвечаю, что говорите, не ведаете! Вот мне и должно самому поглядать и после за слово ответить, потому как моему слову и любой кормчий, и конюх, и купцы с приказчиками верят! Мое слово покрепче, чем моя булава!
— Я от своей стороны никого не гоню, Захар. Хочешь остаться, милости просим, в крепости всегда дело найдется. Будешь бездельник — впроголодь жить станешь. Найдешь себе дело, так и бед знать не будешь. Вон, у меня и курная уголь жжет, и кузня, и стекольный завод, и стены уж в четверть возвели.
— В моих краях так разумеют: кузнец — это тот, что железо мнет да соху кует. Оружейник — тот, кто соху мнет да мечи кует, ну а тот, кто мечи мнет да оковы кует, тот у нас коварем зовется.
— Это ты к чему, Захар Семясейный? Не хочешь ли сказать, что я силой на своей крепости народ неволю?!
— Большое лихо ходит тихо, — ответил Захар уклончиво, разглядывая опустевшим, безразличным взглядом крыльцо моего дома.
— Мало тебе, Захар, что батюшку Аредом ославили на всю Мещеру, так ты ему еще в слове дерзком посмел сказать, что мастер он хоть и видный, а все одно коварь! — вступился за меня Еремей, повысив голос на старого охотника.
— Смотрел я мастеров твоих да кузла. Не кузнеца та работа, не оружейник навострял, то коварь свое дело правит! Слово мое верное, слово мое крепкое! Вон, как булава моя каменная.
— Ну, довольно! — возмутился я, теряя терпение и отходя чуть в сторону. — Шепни Науму на ушко, Еремей, чтоб приглядел за этим юродивым. Станет помехой, так пусть гонят взашей. Он с головой давно и сильно в раздоре, как я погляжу, а случись что, так и смуту мне тут подымет. Ну уж дудки, обойдемся без провокаторов.
— У Захара волки всю семью вырезали, — пояснил Еремей, как продажный адвокат, вставая то на мою сторону, то на сторону собеседника. — Детей малых, жену любимую, отца с матерью. Говорят, он, как домой воротился, да такое увидал, мрачней тучи стал, онемел, осерчал, стал всех волков побивать. Ты его, батюшка, не слушай, он коварей с той поры не жалует, как в полоне казарском побывал. Купцы коломенские его в тех краях признали да выкупили. Вот ему и чудится, что всяк кузнец — коварь.
— Много я слышал всяких баек про кузнецов. Сам рассказать могу — заслушаешься. И как нас только не называли, и что нам только не приписывали, но вот «коварь» — я и слово такое впервые слышу. Знаю, есть края, где говорят «коваль», окрест Киева да того же Чернигова.
— Коварь и есть, — встряла в разговор бабка Авдотья. — Помню я твою работу, когда ты Матфеюшку, медведицей подранного, ниткой да иглой штопал, все бормотал, все шептал… То не Аредов гиблый промысел. Так ковари людей правят!
— Ты, Авдотья, ведьма старая, тоже туда же! А помер бы твой разлюбезный Матфеюшка, чтоб ты мне тогда сказала?
— У Ареда бы помер, а вот у коваря сберегся! — Бабка кратко ответила на мой вопрос, продолжая невнятные рассуждения, словно ни к кому конкретно не обращаясь, сплетничала с невидимым собеседником, ссутулившись и пришепетывая: — За Перустом бывала, сама видала, варяги на Этиль ходили, коваря с собой водили. Кто им слово поперек скажет, они того рыть да в цепи крепкие. А когда кто из варягов занеможет, опять же коваря звали. Вставали к берегу, а коварь горно жжет, иву режет, ворожит, да все хвори-беды, в путы крепкие перековывает.
— Выходит, бабка, что для варягов тот коварь хорош был…
— Истинно ведаю, что так и было, за того коваря мордовский хадот Мерма серебра сто гривен давал, да дочь варяжскому воеводе сватал, да соли, да меда…